Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

Казаки призадумались, не зная, что предпринять и на что решиться.

– Все это делает граф Чернышев, – говорили Кирпичников и приехавшие с ним казаки, – государыня того не ведает, а всегда велит нам удовольствие делать. Если мы за себя не постоим, то граф и всех нас с детьми изведет, ибо и генерал [Траубенберг] прислан от него же, без ведома государыни и наемный старшинами. Ежели мы не уступим, то государыня почтет это себе за удовольствие, ибо она, ведая, что граф все мудрствует, о вотчине своей весьма сожалеет.

Единственно, чем мог похвастаться Кирпичников пред казаками, – это копиями с указов об отрешении старшин и с данного на имя Дурново[93]. Копии эти были тотчас же прочтены вслух казаком Гоманом Котятовым, и собравшиеся решили послать к Дурново с просьбой, чтоб он отрешил старшин[94].

– Если на третий день по посылке, – сказал Кирпичников, – старшин не отрешат, положенного штрафа не взыщут и войско жалованьем не удовлетворят, то поступим воинским отпором.

Между тем генерал-майор Траубенберг, узнав, что с приездом Кирпичникова казаки устраивают сходки и собираются большими толпами, что Кирпичников распускает слух, будто привез с собой указ от отрешении судей войсковой канцелярии и об удовольствовании войска жалованьем[95], отправил к нему Петра Копеечкина с двумя казаками спросить, есть ли у него действительно такой указ?

– Указа нет, – отвечал Кирпичников.

– Велишь ли ты круг делать? – спросили посланные.

– Я не атаман.

– Ты хоть и не атаман, однако ж тебя все войско слушает, и больше чем атамана.

– Я иду в баню, – отвечал Кирпичников, – и в ваши дела не мешаюсь.

Переговоры эти были дословно переданы Траубенбергу[96], который, будучи удивлен таким ответом и снисходя на просьбы старшин и послушных казаков, желавших видеть Кирпичникова в войсковом кругу для того, чтоб он объявил им, с чем приехал, отправил старшину и депутата Ивана Окутина с приказанием Кирпичникову явиться в войсковую канцелярию и объявить, что последовало по челобитью их? Но как только Окутин пришел на двор и стал стучаться в дверь, Кирпичников с криком и бранью выскочил из избы и столкнул Окутина с крыльца.

– Разве тебе этого хочется? – кричал Кирпичников, схватившись за саблю. – Покуда жив, иди лучше прочь.

Он приказал бывшим в его доме казакам прогнать Окутина со двора, что и было исполнено. Тогда Траубенберг послал вторично Окутина, дьяка Суетина, старшину Мартемьяна Бородина, сотника Копняева, казака Копеечкина и с ними казаков, чтоб они уговорили Кирпичникова и растолковали ему, что так своевольничать нельзя, и привели его в войсковую канцелярию. Жена Кирпичникова, говоря, что мужа ее нет дома, заперла за собой двери, но посланные, не веря ее словам, стали ломиться в дом, от чего и произошел шум. На этот шум сбежались сначала соседи, а потом стали останавливаться и проходящие казаки, так что когда посланные вышли со двора, то были встречены толпой непослушных казаков, человек до ста, которые стали их ловить «под свой караул». Произошла свалка: казаки ловили друг друга, и Бородин принужден был обнажить саблю, чтобы пробиться сквозь толпу[97].

Обе стороны захватили пленных и развели их в разные стороны. Трое казаков были захвачены старшинской стороной и на аркане приведены к генерал-майору Траубенбергу, который приказал атаману высечь их плетьми у войсковой избы и посадить под караул. Происшествие это быстро разнеслось по городу, и войско считало себя глубоко оскорбленным старшинами и их партией. Собравшись огромной толпой в Толкачевой улице, которая пролегала вдоль реки Яика, и расположившись на ее берегу, казаки толковали о происшедшем, как вдруг заметили сотника Копняева и казака Копеечкина, возвращавшихся домой из войсковой канцелярии. Некоторые казаки обратились к ним с словами укоризны.

– Для чего вы со старшинами, – говорили они, – причиняете такие обиды и увечите войсковых казаков?

Копняев и Копеечкин оправдывались, а между тем окружающая их толпа росла и, будучи недовольна ими за измену[98], решалась захватить их в свои руки. После довольно значительных побоев Копняев и Копеечкин были отведены в дом Толкачева, брошены в «студеный погреб», где и содержались под караулом. Имея в своих руках заложников, войсковая партия послала к Дурново казака Савелия Чиганахаева с товарищем просить, чтоб он освободил войсковых казаков и решил дело о старшинах по силе именного указа. Депутаты были задержаны, закованы в железо и посажены под караул, а казакам послано приказание выпустить Копняева и Копеечкина. Озлобленные задержанием своих посланных, казаки отправили еще двух, с просьбой выпустить войсковых казаков и с обещанием освободить тогда Копняева и Копеечкина. Дурново задержал и арестовал и этих посланных. Тогда войсковые казаки, собравшись значительной толпой, расставили по улицам свои пикеты, человек по пятьдесят, и всех выходивших на улицу послушных забирали, били и сажали под караул. Вместе с тем сотники разослали повестку, чтобы войсковые казаки, не только находящиеся в Яицком городке, но по хуторам и на форпостах, все, не исключая отставных и малолетних, собирались в Толкачеву улицу для совещаний[99].

Со всех сторон стекались непослушные казаки; «чем далее, то их более собиралось, и Кабанкина [Толкачева] улица, равно как и другие близлежащие улицы, дворы и избы, все ими были наполнены. Которые же к ним в собрание идти не хотели, тех всячески стращали, силой и страхом к себе привлекали, обманывая привезенным будто бы Кирпичниковым именным указом, напоминая при этом, что те, кои на их предприятие не согласятся, явные будут преступники и нарушители того указа. Многие верили таким рассказам и увеличивали собой толпу недовольных».

Сбор казаков в Толкачевой улице заставил генерал-майора Траубенберга принять серьезные меры, и он было решил собрать возле себя регулярную команду[100] и послушных казаков, с тем чтобы половину их оставить при орудиях, а другую послать разогнать непослушных. Но как регулярной команды оказалось всего 70 человек, а послушных казаков набралось не более 50 человек, то атаман с старшинами просили Траубенберга отменить посылку команды против непослушных, число которых доходило до тысячи человек.

– Они по большей части, – говорил Тамбовцев, – сидят с заряженными ружьями по дворам, а улицы тесны; если вступить в улицы, они могут из окон перестрелять всю команду.

Отменив первоначальное решение, Траубенберг приказал как регулярной команде, так и послушным казакам быть при войсковой канцелярии в совершенной готовности и вооруженными. Видя, что взаимная ненависть двух партий все более и более усиливается, послушные казаки стали собираться возле войсковой избы, потихоньку проскользая между расставленными пикетами, «а иные провозимы были женами в санях, покрытые сеном и прочим». Таких сторонников-старшин собралось до 200 человек, а между тем Траубенберг отправил офицера уговорить собравшихся в Толкачевой улице, чтобы они разошлись по домам и освободили сотника Копняева с товарищами, и если кому есть в чем надобность, то пусть каждый сам о себе, а не сборищем приходит просить безо всякого опасения. Если же имеют общественные нужды, говорил Траубенберг, то приходили бы в войсковой круг, и законная просьба их будет тотчас же исполнена[101]. Казаки отвечали, что они не имеют никакого злого намерения, но что они единогласно просят Дурново, чтоб он решил их тяжбу со старшинами.

– Скажите ему, – говорили казаки, – чтобы по силе указа исполнял бы в самой скорости, а генерал бы с командой ехал из городка вон: нам-де дела до него нет.

Дурново отвечал, что скорое решение дела зависит от самих казаков.

– Ежели изберут поверенных для счета книг, – говорил он, – и для доказательства виновности старшин, то дело будет окончено в самой скорости.

Дурново старался убедить представителей недовольных, что товарищи их поступают дурно, собираясь самовольно вооруженной толпой, и просил их разойтись по домам, но казаки не расходились. Напротив, как только узнали они, что Дурново не намерен уступить общему желанию видеть старшин смененными и публично прочесть данную ему инструкцию, положили идти к нему на следующий день всем войском, «потому что если им просить о решении своего дела малым числом людей, то он, по наущению старшин, пересажает под караул, может, и половину войска».

– Ведь почему нам знать, что у них на уме, – говорили казаки.

Неудовольствие было настолько возбуждено, что многие в ожидании утра, несмотря на сильный мороз, ночевали на улице под открытым небом.

Наконец наступило утро 13 января 1772 года. Толкачева улица была полна народа; здесь были служащие и отставные казаки, малолетки, жены и дети; одни были вооружены ружьями, другие палками, иные на конях, но большинство пешком; все шумело и кричало. Траубенберг спрашивал Дурново: что делать? «Прежде было полагали мы, – доносил последний[102], – чтоб взять сколько возможно будет пушек и выйти с командой из городка вон; но как по причине зимнего времени и глубоких снегов маршировать с пушками по степи никакого способа не было и послушных казаков жены и дети остались бы их злодейству на жертву, а дома на расхищение и показана бы была чрез то им робость и повод к пущей дерзости, – почему и рассудили остаться на месте в городке, укрепись сколь возможно в улицах подле войсковой канцелярии и, если будет нападение, защищаться».

Расставив по разным местам пушки, так чтоб они могли стрелять вдоль улицы, а за ними регулярную команду и согласных казаков, Траубенберг отправил посланного в Оренбург с донесением, что казаки бунтуют, и просил помощи. Оренбургский губернатор генерал Рейнсдорп командировал сначала эскадрон драгун и роту пехоты, а потом еще роту пехоты, но они не поспели вовремя и принуждены были остановиться в Илецком городке[103].

События шли быстро, и обстоятельства изменялись с каждым часом.

В Толкачевой улице толпа народа становилась гуще и гуще; но казаки, огромной волной передвигаясь с места на место, все еще не знали, на что решиться, как вдруг среди собравшегося народа пронесся слух, что у казачки Анны Глуховой есть чудотворный образ Спасителя, который во время бывших напастей рыдал.

– Первый раз, – говорила Анна Глухова, – он плакал пред тем случаем, когда генерал Черепов был в Яике и команда его побила из ружей нескольких человек казаков до смерти и множество переранила; другой раз, когда из войска требования были казаки в легионную службу и войско противилось дать, отчего многие были мучены побоями и тюрьмой.

По словам Анны Глуховой, образ Спасителя плакал и теперь. Она же сообщила, что у казачки Бирюковой есть еще явленная Владычица Одигитрия, которая в доме у них более ста лет и старинного рукописания[104].

– Сколь давно находится у нас в доме явленный образ Богоматери, – говорила Маланья Бирюкова, – я не знаю, а слышала от мужа своего, что он был у нас еще при его деде, который лет двадцать умер. Найден оный образ на бухарской стороне, на Синем сырту, в степи, упомянутым дедом, ездившим туда с прочими казаками для отыскания потерявшихся лошадей. Потому что найден в таком пустом, а притом еще и азиатском месте, он признан был за явленный. Чудес от него никаких я не видала, да и прежде, чтоб оные когда были, ни от кого не слыхала. Однако же многие из здешних жителей для моления берут сей образ к себе в дома и временем дают приклад.

Предпринимая решительный шаг, казаки тотчас же подняли образа и принесли их в церковь Петра и Павла[105]. Пока ходили за образами, коноводы недовольных отправили от себя к Дурново попа Михаила Васильева с объявлением, что войско идет пасть к его ногам и просить, чтоб он исполнил высочайшее повеление. В ожидании ответа народ ринулся от дома Толкачева и, пройдя с версту, остановился у Петропавловской церкви. Траубенберг отправил старшину Федора Митрясова для осмотра толпы и определения числа ее. Митрясов донес, что собралось множество казаков и идут вооруженными[106].

Все говорило о близкой развязке. Траубенберг приказал зажечь фитили и войскам быть готовыми ко всякого рода случайности.

Между тем священник Михаил Васильев скоро возвратился к казакам и объявил, что Дурново обещал дней через десять исполнить их просьбу и приказывал им разойтись по домам. Опасаясь, что Дурново не исполнит своего обещания и дело затянется, казаки вторично отправили к нему священника Михаила, который, встретившись на базаре с отставным казаком Михаилом Усом, просил его сходить к священнику Кирсановской церкви Степану Афанасьеву и пригласить его отслужить молебен по желанию всего народа. Ус исполнил поручение, а священник Васильев, увидя Шигаева, впоследствии деятельного сообщника Пугачева, взял его к себе в товарищи и отправился с ним к Дурново.

– Зачем пришли? – спросил Дурново посланных.

Шигаев, поклонившись в ноги, со слезами просил исполнить все по указу.

– Пусть войско разойдется по домам, и я, конечно, удовлетворю их желание дней через семь, а много через десять.

– Войско просит, – говорил Шигаев, – сделать им эту милость сегодня.

– Нельзя.

– Как же, батюшка, быть? Войско сомневается в этом; не можно ли вам сесть на коня и, подъехав к войску, подтвердить ваше обещание?

– Да, благодарствую, – отвечал Дурново, – может, вы меня же и уходите; нет, ведь я велик у государыни-то!

С этими словами Дурново отошел в сторону, а посланные остались с атаманом Тамбовцевым, старшинами Суетиным и Бородиным. Поп Михаил говорил с атаманом, а Шигаев – с Суетиным и Бородиным. «Шигаев кланялся им в ноги и просил, чтоб они смилосердились; а напротив того, и они ему низко кланялись и называли его именем и отчеством».

Примечания