Книга Повезло. 80 терапевтических рассказов о любви, семье и пути к самому себе - читать онлайн бесплатно, автор Ольга Александровна Савельева. Cтраница 5
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Повезло. 80 терапевтических рассказов о любви, семье и пути к самому себе
Повезло. 80 терапевтических рассказов о любви, семье и пути к самому себе
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Повезло. 80 терапевтических рассказов о любви, семье и пути к самому себе

Мне стало так плохо и так стыдно, что я бросилась к маме, отчаянно рыдая и умоляя ее не умирать. Ради меня.

Иметь свое собственное мнение, оказывается, очень накладно, сложно и больно. А иногда это настоящее преступление против родной матери. А кто мне дороже: мнение или мама? Конечно, мама. Ну так и о чем мы говорим?..

Маме мешало мое инакомыслие. Даже не инакомыслие, а просто «мыслие», не в унисон ее представлениям.

РАЗ МАМА СКАЗАЛА, ЧТО Я ЛЮБЛЮ ТВОРОГ, ЗНАЧИТ, Я ЕГО ЛЮБЛЮ.

Она зацеплялась за мое мнение, как за ржавый крюк. Натыкалась на него. Занозилась. Сердилась. Я быстро сдавала позиции, почуяв характерный запах валокордина.

– Я тебе только добра желаю, я жизнь прожила и лучше знаю, как надо…

«Как надо жить ТВОЮ жизнь», – мысленно заканчивала я мамино предложение.

В то время я впервые допустила мысль, что мама не Бог, а вполне себе земная женщина, которая может ошибаться.

А вдруг я не люблю творог?

Но мама говорит: люблю.

И как это вообще понять?

Шли годы. Я аккуратно знакомилась с собой, училась слушать оттенки своих чувств.

С мамой мы жили в холодной войне двух любящих сердец. Мама устраивала террор любовью, ложилась умирать после каждой стычки, включала атомный игнор, выжигающий доверие и любовь, а я отстреливалась пубертатными истериками, захлебывалась разочарованиями взрослой жизни, застегивала свою жизнь на все пуговицы: что там внутри, мама, тебя не касается.

Потом я встретила своего будущего мужа. Мне было 18 лет.

– Это не твое, – сказала мама. – Посмотри на себя и на него.

Я посмотрела. Осталась довольна. Очень даже…

– Ты его не любишь, – пояснила мама.

– Я творог не люблю, – вдруг поняла я. – А его – люблю.

– Чушь какая, вся жизнь у тебя впереди. Встретишь еще дипломата, красивого, умного… Он подарит тебе жизнь, которой ты достойна.

Мама мечтала о дипломате для меня, как о панацее от тяжелой российской действительности. Мама удивительно хорошо разбиралась в дипломатах, хотя сама тридцать лет жила с человеком, который первые десять лет был, по ее определению, неудачником, а последние двадцать – алкоголиком.

То, что я не дождалась дипломата, а ушла к «этому… замкадышу», мама расценила как предательство. Предательство ее мечты. Она вкладывала в дочь, как в инвестпроект, который принесет дивиденды в виде скорой эмиграции в богатую и успешную страну, где жить хорошо, чисто и весело. И априори нет алкоголиков и неудачников. Мама планировала схватиться за хвост самолета, летящего в эту сказочную страну, и улететь с дочерью. Чтобы помогать дочери думать. Точнее, чтобы думать за нее.

А тут такое. Вместо дипломата – студентик.

Вместо самолета – маршрутка до Балашихи.

Ужас. Кошмар.

Мама легла на диван. Отвернулась к стене. В комнате запахло корвалолом. Это такой же валокордин, только еще более ядреный.

– Когда я умру… – сказала мама.

– …Я буду подшивать квитки в зеленую папку, я помню, – сказала я и ушла в комнату собираться. Через три часа у меня знакомство с родителями будущего мужа. Очень волнительно.

– Ты уходишь? – мама пришла за мной в комнату.

– Ухожу!

– Куда?

– В Балашиху.

– А-а-а! – закричала мама. – Это все он, твой новый хахаль. Это он науськал тебя бросить умирающую мать и уйти на блядки.

Я молчала. А что тут скажешь?

– Ты никуда не пойдешь! – Мама распласталась в проеме двери, раскинула руки звездой.

– Ты ж умирать собиралась, – вежливо напомнила я.

– А-а-а, дрянь неблагодарная. Всю жизнь на тебя положила, всю душу вложила, а ты… А ты… В Балашиху….

Мама, вероятно, думала, что в иерархии кругов ада Балашиха идет сразу за чистилищем и преисподней (и в этом она почти не ошиблась), но это мне было уже неважно: у меня было свое мнение на этот счет, и я этим гордилась.

Я приехала на встречу, страшно волнуясь. Очень боялась не понравиться. На лбу – ну очень кстати! – вскочил ужасный прыщ, а моя обычная речь в стрессе превращалась в косноязычие.

– Не бойся ничего, – сказал будущий муж, видя мой очевидный мандраж. – У меня мировые родители, они поддержат любой мой выбор.

– В смысле любой? – не поверила я. – А если у меня две ходки, тату в виде дьявола, пирсинг во всех возможных губах и три неудачных брака за спиной?

– Тогда мне самому не очень понятно, почему я выбрал тебя, – засмеялся мой будущий муж. – А родители поддержат…

То есть даже если я худшая из женщин, фейс-контроль смотрин я все равно пройду?

Мне захотелось скорее познакомиться с этими уникальными родителями и понять: это такая высшая степень мудрости или крайняя форма пофигизма?

Родителям я понравилась, приняли они меня очень тепло, но я не могла записать эту лояльность на счет своей «идеальности»: меня потом все годы брака всегда бодрила мысль, что если что, мое место займет любая другая девушка, и ей так же будут улыбаться и подливать чай в гостевую чашку, потому что «поддержат решение сына».

Я проникла в семью. Прижилась. Жила, а сама «ходила» на разведку.

– Миш, а тебе не страшно было с шестнадцати лет самому принимать решения? – пытливо выспрашивала я. У меня никак не укладывалось в голове, что в тот момент, когда я не могла выбрать, люблю или не люблю я творог, мой будущий муж сам выбирал себе вуз и образ жизни.

– Еще как страшно!

– И? Как ты справлялся?

– Шел за советом к родителям.

– А они?

– А они «поддержат меня в любом моем решении».

– А если ты налажаешь? Ну, совершишь ошибку? Тоже поддержат?

– Вероятно, да.

– А если твой сын в шестнадцать лет придет к тебе за советом, ты дашь совет?

– Я обязательно помогу ему принять решение.

– Почему?

– Потому что ему страшно. Жутко страшно. Он растерян и напуган. Он начинающий взрослый. Это как с игрового тренажера пересесть за реальный руль автомобиля. И ты рулишь и понимаешь: вот сейчас все по-настоящему, и, если ошибешься, можно вылететь на встречку или сбить человека. И ты напуган, чем еще сильнее усугубляешь ситуацию, и надеешься на инструктора. А он сидит рядом, но у него нет страхующих педалей, он просто сидит и, если что, поддержит…

– То есть ты поведешь себя иначе, чем родители? Твои мировые родители?

– Я обожаю родителей. Они самые лучшие. Но они могут ошибиться, как все обычные люди, – вздохнул муж.

Не дать совета ребенку тогда, когда у тебя его просят, потому что этот совет – все равно мнение, чужое мнение, и оно не должно мешать объективности, – это… это…. Не знаю. Это сила или слабость?

СТОЙ НА СВОЕМ МНЕНИИ, ЕСЛИ УВЕРЕН В НЕМ.

Мне кажется, что во фразе «я поддержу тебя во всем», помимо очевидной мудрости не быть навязчивым и безусловной веры в своего ребенка, зашита и очень удобная местами позиция: черт его знает, как тебе поступать, твоя же жизнь, ты там сам как-нибудь разберись, а я поддержу.

Но, с другой стороны, дети у них получились чудесные, целеустремленные, очень качественные. Один мой муж чего стоит!

Дети умеют принимать решения, но делают это долго и мучительно, замачивают решение в страхе, купают в сомнениях, теряют время, ждут подсказок извне.

А я рублю сгоряча. Принимаю решения мгновенно, лелея и тихо восторгаясь своим собственным мнением. Я не боюсь. Ошибусь? Ну и ладно. А кто не ошибается?

Ну вот и как правильно?

Может, стоит взять ребенка за руку ДО и попробовать уберечь от ошибок, как делала моя мама, или все же лучше обеспечивать поддержкой по факту свершившихся проблем, окунув в самостоятельность по самую макушку?

Я не знаю. Я много думаю о золотой середине и очень хочу не шарахнуться в какую-то крайность, не увязнуть в категоричности, не застыть в янтаре всезнайства.

Вчера мы с семилетним сыном зашли в кафе перекусить.

– Я хочу голубцы, – сказал сын.

– Ты их не любишь, – ответила я. – Там же капуста вареная…

– Ну тогда котлеты с макаронами.

– Да ну, неизвестно, что в них навертели, в эти котлеты, а макароны мы на завтрак ели. Возьми шашлык, это хоть понятный кусок мяса. С картошкой.

– Я не хочу шашлык, – опечалился сын.

– Ты любишь шашлык, – сказала я.

РОДИТЕЛИ МОГУТ ОШИБИТЬСЯ, КАК ВСЕ ОБЫЧНЫЕ ЛЮДИ.

И вдруг меня прожгла мысль: я веду себя как мама!

Я лучше знаю, что он хочет, и совсем его не слышу. Я диктую ему, что он любит, проветриваю его собственные мысли и надеваю свое бесценное мнение на его белобрысую макушку так глубоко и так надежно, что можно не сомневаться: растет мамин сын.

Подошел официант принять заказ.

– Шашлык с картошкой, – пролепетал мой сын, и я чуть не заплакала от досады и злости на себя.

– Дась, прости меня, ты же хотел голубцы? Закажем голубцы, – сказала я и добавила, обращаясь к официанту. – Только распеленайте их от капусты вареной, а то он ее не любит.

– Ой, тогда получатся такие… вареные котлеты, – улыбнулся официант.

– Я не хочу вареные котлеты. Я бы обычную котлетку съел, – говорит сын. – И макароны.

Официант смотрит на меня, я киваю, подтверждая заказ.

Когда мы остаемся вдвоем, я говорю сыну:

– Дась, ты прости меня, что лезу иногда со своим мнением. Я просто никак не привыкну, что ты уже взрослый и сам можешь делать выбор.

– Мам, я просто очень люблю макароны. Больше картошки, риса и даже гречки. Еще я арбузы люблю. Очень.

– Это очень хорошо – точно знать, что ты любишь, – улыбаюсь я. – Это просто замечательно! Всегда-всегда стой на своем мнении, если уверен в нем, понял, сын?

И добавляю, подумав: «А я всегда поддержу тебя в любом твоем решении…»

Корпоратив

Утром у меня заболела голова (наверное, погода), живот (наверное, кефир), шея (наверное, продуло) и нога (наверное, пятка). Это мой организм, как всегда перед ответственным мероприятием, подобострастно шептал мне на ушко заветное: «Отменяй все встречи, слива-а-айся, ты заболела!» Но я его хорошо знаю, свой ленивый и пугливый организм, поэтому грубо взяла себя в руки, схватила за шкирдак и прошипела: «Собирайся, живо, я сказала!»

Прошел час. Локоны уложены в небрежность. Губы накрашены в естественность. Брови выщипаны в удивление. Платье развевается снизу, а сверху – подчеркивает. Стриженый енот косит под соболя. Беретик съехал чуть влево кокетливым желудем. Нет, сняла.

Чтобы локоны. «Ну, пошла теперь одна, пошла…»

Сегодня у меня праздник: тест-драйв моей новой цены. Хочу обкатать сотку, попробовать ее в деле. Задача: произнести цифру «сто» прямо в лицо клиента, уверенно и нагло, знаю-себе-ценисто, и при этом не шепелявить, не картавить, не заикаться и не плюнуть в ужасе в клиента обильной слюной…

Прихожу на встречу раньше заказчика. Вся такая загадочная, в флере «Стренджерс ин зе на-а-а-а-айт», в облаке «Диора».

Заказала кофей. Буду пить, красиво откинув мизинец.

Жду. Мандражирую. Пытаюсь оценить, чего же я боюсь больше: отказа, выглядеть дурой или что встреча затянется, а я сцедиться не успела, а у меня грудничок…

Пожалуй, больше всего я боялась диалога:

– Сколько стоят ваши услуги?

– 100 тысяч.

– Что-о-о?

– Не что, а 100.

– Сколько-о-о?

– Шучу. 30… Опять дорого? Тогда бесплатно.

Я обещала себе попробовать. Точнее, не так: не попробовать, а сделать. В слове «попробовала» прячется высокая вероятность «не смогла». Поэтому нет для меня слова «попробовала». Есть «сделала» или «не сделала». В моем случае без вариантов – «сделала»!

Сегодня я непременно продам себя как ведущую мероприятия за 100 тысяч рублей.

– Здравствуйте, Ольга? – спрашивает красивый широкоплечий блондин с ровненьким симметричным пробором и протягивает руку для пожатия. – Простите за опоздание, парковку искал.

«Не ври, – думаю. – Причесывался, наверное, вот и опоздал…»

– Ничего страшного, Константин, – улыбаюсь в ответ.

«Даже хорошо, что опоздал, – думаю. – Теперь ты мне как бы должен…»

Смотрю на него, моего первого мужчину. Первого, ну, за стотысячным рубиконом. Пиджачок такой клубный, с отделочкой, брюки не-в-обтяг, рубашечка с расстегнутой верхней пуговкой, без очков… Нравится он мне. Не делает лишних движений, не суетится, уважителен с официантами, удачно шутит. Буду вспоминать его с радостью потом, когда все кончится.

МОЯ ЗАДАЧА – ПРОДАТЬ СЕБЯ КАК ВЕДУЩУЮ МЕРОПРИЯТИЯ ЗА 100 ТЫСЯЧ.

Болтаем. Устанавливаем контакт. Обсуждаем шутки-погоду. Наш человек этот Константин. Потом обсуждаем концепцию праздника. У компании юбилей. Нужно солидно, но не скучно. Поняла. Вот мои предложения…

Это были предварительные ласки. Ну, пора. Пора переходить к главному. Мой выход. Соло. Откашлялась.

Самопрезентация. И-и-и…

В целом мире лишь одна-а-а я,

Вот такая заводна-а-а-а-ая,

Вот такая заводна-а-а-а-ая,

Лишь только я одна!

Но – 100 тысяч.

Все. Закончила. Поклон. И – за кулисы. Я откинулась на кресле, тяжело дышу. Вспотела. Или просто не сцедилась? Нет, вспотела. Впервые за 34 года я хочу курить. Хочу дрожащими руками достать тонкую ментоловую из пачки и…

– Здесь нельзя курить, – скажет внезапно возникший за спиной бесшумный официант.

– Я только что сказала ему (кивнуть на блондина), что стою 100 тысяч.

– А, ясно, – ответит официант и прикурит мне сигарету. Зажигалка у него в фартуке именно для таких, как я. Впервые дорогих женщин.

Мысленно затягиваюсь сигаретой. Смотрю на блондина. Хлопаю ресницами. Не взлетаю. Жду реакции.

Ну как тебе? Понравилось? Хорошо было? Блондин, может, и поседел от ужаса, но он же блондин, и это не заметно. Он с готовностью берет смету, сворачивает ее калейдоскопом.

– Я понял порядок цен. Возьму с собой, обсудим в офисе.

– Да, конечно.

– В течение дня обязательно перезвоню по результату.

– Хорошо, спасибо.

– Оля, вы очаровательная и остроумная девушка, – говорит Константин.

– Костя, вы приятный и безумно интересный собеседник…

Мы в унисон смеемся. Кукушка хвалит петуха…

В принципе все не так страшно. Никого не хватил кондратий, земля не сошла с орбиты, тихо играет та же музыка, что играла до рубикона, шеф-повар за стойкой чинно нарезает карпаччо…

Прошло десять минут после встречи. А я иду, шагаю по Москве. И я пройти еще смогу… Мне вообще сейчас хочется прошарашить пару кругов по МКАДу, чтобы сбросить напряжение. Но нельзя. Дорогие женщины знают себе цену и чинно гуляют сами по себе. По Садовому.

Я интеллигентно и дорого иду в людском потоке. Люди спешат по своим делам, и никому нет до меня дела. А мне хочется цеплять случайных прохожих за рукава и говорить с придыханием: «Я только что пыталась впарить себя за 100 тыщ! Прикинь, какие деньжищи?!»

Но я иду, изображаю индифферентность. Хотя внутри я ликую. Я же молодец. Я подняла свою планку на недосягаемость! Это как сигануть в холодную прорубь после бани. Бодрит и очень весело.

Куплю себе что-нибудь в подарок. Побалую. Типа, предоплата. Скоро же я буду зарабатывать сотню и могу себе позволить просадить часть будущего бабла на глупости.

Я с радостью выбираю для дочери смешной розовый комбезик и, уже расплачиваясь на кассе, вижу входящий вызов от блондина.

– Да?

– Оль, это Константин. Мы тут посовещались, и чтобы вас не томить… Я просто не решился еще в ресторане сказать… Мне так неловко, что вы время на нас потратили. Простите, но для нас это все-таки дорого. Мы не впишемся в бюджет никак. Извините, что вам пришлось…

Внутри меня надрывается внутренний голос: «Скажи ему 80, нет, 70, нет, лучше 50, скажи 30! Ты, дура, теряешь клиента! Ты останешься ни с чем. Лови блондина за пробор, он же щас уйдет. Ну 30, ну скажи 50!»

ДЛЯ МЕНЯ НЕТ СЛОВА «ПОПРОБОВАЛА», НО ЕСТЬ СЛОВА «СДЕЛАЛА» И «НЕ СДЕЛАЛА».

– Ничего страшного, Костя, – твердо говорю я. – В любом случае была рада познакомиться! Наша встреча ни к чему вас не обязывала!

– Оля, еще раз простите. Знаете, может, на Новый год удастся посотрудничать? У нас под Новый год хорошие бюджеты на корпоратив, а тут начало года, совсем не разогнались, и этот юбилей, он совсем некстати…

Что это? Он оправдывается, что не может заплатить сотню? Он бы рад, да нету? То есть… Стой-стой, я правильно поняла: блондин не считает, что я стою меньше, он просто сокрушается, что у него нет столько, сколько я хочу? Шарман!

– Конечно, Костя. У вас есть мой номер телефона. Я всегда на связи и буду рада поработать для вас на Новый год!

Мы тепло прощаемся. Шутим, что первое «свидание» прошло успешно, но второе не раньше декабря.

– Кость, а можно… Я напишу про эту встречу? Не называя ни вас, ни компанию. Имя изменю, внешность… Просто она для меня очень важная.

– Мы первые нищеброды, кто не смог вас потянуть? – расстроился Костя.

– Да нет, – прыскаю я. – По другим причинам…

– Вообще не вопрос, Оль. Пишите, конечно. Я помню, что вы блогер. Можно при одном условии: напишите, что я был блондином. Всю жизнь мечтал быть блондином! И ссылку потом пришлите, где почитать.

– Хорошо, – смеюсь я. – Еще пожелания по внешности будут?

– Очки! Такие стильные, в черной оправе. Хотя нет, очки не надо. А то подумают, что дедок.

– Очки вычеркиваем…

Итак, выводы. Есть плюсы: я сделала это! Сказала «сто». Вышла из зоны комфорта. Не больно. Новый розовый комбез для дочери. Минусы: результата нет. Пока.

P.S. Данный текст согласован с блондином Костей. Который не Костя и не блондин. Он над текстом хохотал. Чего и вам желаю.

P.P.S. На Новый год я провела для компании Константина бомбический корпоратив. Если вы понимаете, о чем я.

Границы

Однажды мама вошла в комнату без стука, взяла мою сумку и стала в ней рыться.

– Мам, что ты делаешь?

– Я видела у тебя аспирин. Голова раскалывается.

– Мам, у меня есть аспирин, но можно же попросить…

– Да я вижу, что ты занята, вот и не отвлекаю.

Мне 15 лет, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личных границ не существует.

Однажды мы с Мишей – тогда еще парнем, а не мужем – пошли в гости. Сели за стол так, что оказались в самом углу, и чтобы выйти, пришлось бы поднимать всех других гостей. В процессе праздника выяснилось, что я забыла в сумке телефон, он зазвонил, и Миша полез через весь стол искать мою сумку, а потом обратно.

– Да зачем ты сумку тащишь, просто достань телефон, – удивляюсь я его недогадливости.

– Как это – залезть в чужую сумку? – недоуменно спросил он.

– Почему чужую? Я тебе что, чужая?

Он ошарашенно смотрел на меня. Его взгляд говорил сам за себя: нет, ты не чужая, но лазить по не своим вещам – неприемлемо.

Мне 20, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личные границы все-таки существуют.

Я приехала в школу-интернат. По карте – я тут впервые. Привезла бытовую химию и одежду, которую передали волонтеры. В данном случае я просто водитель. Из интерната вышли дети. Многие сразу меня обняли, ластились ко мне. Невозможно не обнять в ответ. Мне было приятно и неловко. Как можно обниматься с незнакомыми? А вдруг я плохая тетя? А вдруг я причиню зло?

Дети легко вошли в мое личное пространство, не подозревая о его наличии. Им никто не рассказал, что это неправильно. Так же легко они пустят и в свое личное пространство. И это даже не доверчивость, это дефицит любви и тактильной ласки, помноженный на неинформированность. Там, во взрослой жизни, этот дефицит может быть для них смертельно опасен.

ЛИЧНЫЕ ГРАНИЦЫ – ЭТО ГРАНИЦЫ ДОВЕРИЯ.

Мне 25, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: мы сами устанавливаем свои личные границы.

Ко мне приехала подруга. Очень важный откровенный разговор. Мы, понизив голоса, говорим о сокровенном. В комнате играют дети: мой четырехлетний сын Данила и ее пятилетний Вова.

В кухню, где мы сидим, врывается Вова и начинает что-то увлеченно рассказывать маме. Подруга тут же отвлекается на него и изображает интерес: ее ребенок рассказывает про город роботов.

– Так о чем мы говорили? – спрашивает подруга спустя пять минут, когда выбегает ее сын.

– Я потеряла нить, – честно говорю я.

– И я…

И вот опять спустя время напряженный, важный разговор. В кухню влетает мой Даня.

– Мама, мама, мы там построили…

– Сынок, мы пока с тетей Машей разговариваем. Сейчас мы закончим, я обязательно подойду и посмотрю, что вы там построили, ладно? А пока я занята, – говорю я сыну и продолжаю, обращаясь к Маше: – Прости, и дальше что?

Мне 30 лет, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: чем раньше наши дети узнают о существовании личных границ, тем проще им будет это принять.

Личные границы – это границы доверия. Вы сами себе их устанавливаете, а ваши дети берут с вас пример. Эти границы могут меняться с течением времени: могут крепнуть, а могут проседать. Но они должны быть, и ваши дети должны о них знать.

Мой сын сейчас в комнате пишет первое в жизни признание в симпатии девочке. Она болеет, и он попросил купить ей цветы, чтобы отнести записку вместе с цветами в качестве лучей поддержки.

– Тебе помочь написать, Дась? – спрашиваю я.

– Нет. Я сам.

И вот пишет. Уже спрашивал, как пишется слово «нравишься» и «выздоровеешь», и сокрушался, что оба слова он написал без мягкого знака. Готово: витамин любви и участия в формате А4 детским почерком.

На улице ужасная погода. Я собираюсь по делам, по пути куплю и закину цветы и записку девочке, которой она адресована.

– Только не смотри, мам, не читай, – волнуется сын.

– Не буду, Дась. Можешь на меня рассчитывать.

– Это секрет.

– Сынок, я уважаю твое право на секрет и не стану читать твое признание. Это и правда очень личное.

– Да, очень личное.

Муж видит, как сын волнуется.

– Ладно, Дась, собирайся. Пойдем, и сам все подаришь, сам выберешь цветы. Это будет правильно, по-мужски. Когда нас, влюбленных мужиков, погода останавливала! Заодно погуляем.

– О, отлично. Тогда и сестру возьмите. Кто ж на свидание без кузнеца ходит? – шучу я.

Сыну важно, что взрослые уважают его границы, и это отличный урок. Для взрослых – урок уважения к чужим границам, для ребенка – урок осознания их наличия.

Осталось выучить, как пишется слово «нравишься», и можно считать себя совсем взрослым.

Мне 36, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: с сегодняшнего дня станем стучаться, когда входим в комнату к сыну. Ему уже восемь.

Свой собственный

Ребенок впервые видит себя в зеркале маминых глаз. Это самое первое и самое важное знакомство с собой. Если мама смотрит на сына с восхищением, то сын зеркалит это восхищение, перерабатывает его в хорошую самооценку и вырастает в убеждении, что он самый лучший.

Сашина мама так и делала – смотрела с восхищением. Любовалась. Умилялась. Восторгалась успехами.

Рядом лежала медкарта с историей болезни. На обложке стояла Сашина фамилия и был указан диагноз «ДЦП». Но это была какая-то отдельная история, не про Сашу. У Саши все хорошо. Мама забыла сказать ему, что он инвалид. И он вырос здоровым и счастливым. И ни минуты не считал себя человеком с ограниченными возможностями.

Все ограничения придуманы людьми. Они в голове. А у Саши их нет. Поэтому он живет ярко и вдохновенно. Любит маму, катается на велосипеде, успешно работает, делает карьеру, встречается с друзьями, увлекается фотографией, много путешествует. Саша любит учиться, у него два высших образования, и он страшно любознателен.

Саша все время забывает, что он инвалид, а люди вокруг – нет. Не забывают. Смотрят с жалостью и сочувствием. Саше смешно. Зачем его жалеть? У него все хорошо.

МАМА ЗАБЫЛА СКАЗАТЬ САШЕ, ЧТО ОН ИНВАЛИД, И ОН СЕБЯ ИМ НЕ СЧИТАЛ.

– Аккуратнее! – оберегают Сашу окружающие люди, щедро нахлобучивая на него свою заботу. – Люди с вашим диагнозом не могут кататься на велосипеде!

– Да? – удивляется Саша, садится на велосипед и уезжает от чужого ненужного сочувствия.

Только он в своей жизни решает, что он может, а что не может. Саша увлеченно фотографирует жизнь. Ездит по родному Магадану – и фотографирует. Замечает.

Однажды он шел по городу и вдруг понял, что Магадан он уже заметил. Все привычное, знакомое. Как прочитанная книга. Нет интриги. Нечего замечать.

Саша пришел домой, собрал чемодан и за неделю переехал в Калининград. Ни к кому. К самому себе. Опять забыл, что у него розовая справка об инвалидности. И что люди с его диагнозом не могут менять города. Какая глупость. Только Саша в своей жизни решает, что он может, а что не может. Никакой диагноз не отберет у Саши жажду жизни.

Саша сменил Охотское море на Балтийское. В Калининграде воздух чистый, дышится легко. И столько всего интересного. Саша стал обживаться на новом месте. Один. Стал осторожно покорять город. Искать друзей. И нашел. Живет теперь припеваючи.

Вокруг Саши много людей. Саша с удивлением замечает, что многие из них любят и лелеют свои диагнозы. Например, соседка. Большую часть времени она лежит на диване и говорит, что у нее вегетососудистая дистония. Саша за ней ухаживает, помогает чинить кран и ходит за продуктами. Она, непричесанная, полная, лежит в грязной комнате и смотрит телевизор. Или болтает по телефону. Так проходит все ее свободное время. Саша подозревает, что второе название этой загадочной болезни – лень. Соседка просто упаковывает в объемный диагноз свое отсутствие смысла жизни. Саше удивительно замечать такое.