Мертвая сцена

У., казалось, мне не верил.

– Ты говоришь это нарочно, – процедил он сквозь зубы. – Ты по какой-то причине зла на меня. И сейчас специально меня мучаешь. Я не ожидал от тебя такого поступка. Сначала ты объявила меня Носовым… Теперь говоришь, что он был твой любовник… Неужели ты меня так сильно ненавидишь, Алла?

– Ненавижу – не то слово, – охотно подтвердила я. – Но специально мучить тебя у меня нет надобности. Я просто пришла сказать тебе правду.

– Зачем?

– Если хочешь, затем, чтобы немного облегчить твои мучения. Так что все наоборот – не так, как ты сейчас сказал.

– Именно так проявляется твое милосердие? – усмехнулся он. – В виде россказней о твоих любовниках?

– Одном любовнике, – поправила я. – И это не россказни, а правда. Я просто поставила себя на твое место. И подумала, что я в твоем положении хотела бы знать правду, пусть самую жестокую. Знать истину все равно легче, чем мучиться догадками. Разве я не права?

– Если б твоя связь с Носовым была правдой, я бы об этом знал, – самоуверенно заявил он.

– Я могла подозревать, что ты знал или хотя бы догадывался, – польстила я ему. – Но как я только что убедилась, ни черта и ни о чем ты не догадывался!

– Я тебе не верю, – упорствовал он.

Я вздохнула и поняла, что придется прибегнуть к последнему моему припасенному козырю.

Я раскрыла свою сумочку – и достала оттуда тетрадь.

– Помнишь? – помахала я ею в воздухе. – Это мой дневник!

У. смотрел на тетрадь как баран на новые ворота.

– Ты даже не знал, что я веду дневник! – с триумфом промолвила я. – А ведь я особо и не прятала его от тебя… Но уж если ты о нем ничего не знал, то где тебе было что-то подозревать о Несторе!..

У. занервничал.

– Теперь – после твоего отвратительного признания – я готов подозревать тебя в чем угодно… То есть не то что подозревать – я теперь знаю, какая ты на самом деле. Честно говоря, – принужденно рассмеялся он, – я тут недоумевал все последнее время… Знаешь, насчет кого? Насчет Фигуркина. Что заставило его тебя послушать – и объявить меня Носовым? Ну теперь-то все понятно. Он, вероятно, тоже был твоим любовником.

– Пальцем в небо, – презрительно фыркнула я. У. нисколько не смутил меня своей догадкой. Я прекрасно видела, что он не верит ни тому, что сам сейчас сказал о Фигуркине, ни (пока еще!) тому, что я ему поведала о Несторе.

– Так тебе прочесть мой дневник? – вновь помахала я в воздухе тетрадкой.

– Что, весь? – хмуро спросил У.

– Нет, зачем весь? Кое-какие выдержки.

– Ну зачитай, – с напускным равнодушием сказал он.

Я открыла тетрадь в случайном месте – и сделала вид, что читаю:

– «Одиннадцатое апреля. Мы с Нестором поставили окончательную точку в разработке нашего плана. И хотя в соответствии с этим планом моему любимому придется умереть, я согласна с ним, что смерть будет не только красивая, но и необходимая. Только так мы сможем расплатиться с общим предметом нашей ненависти. Мы обсуждали этот план во всех подробностях в течение пары часов. А потом занялись любовью. Еще никогда я не отдавалась Нестору с такой страстью. Несмотря на все то, что моему любимому пришлось пережить, в постели ему нет равных. Никакого сравнения с бесталанным и бесчувственным даже в этом отношении подонком У…»

На этом месте мне пришлось прерваться, потому что У. резко перепрыгнул через стол, за которым мы сидели, и едва не повалил меня на пол. Я вскочила и завизжала. Однако он успел вцепиться зубами в мою тетрадь – и вырвать ее у меня из рук. Я отбежала в угол, вся дрожа. Однако внутренне ликовала. Он поверил, поверил! Я его убедила в том, в чем хотела!

Забыла написать, что У. был в наручниках. Со стороны охранника (впрочем, уверена, что это Всеволод его так напутствовал) было очень предусмотрительно оставить его со скованными руками. Иначе, думаю, он вполне мог бы меня задушить. Он ведь понимает, что ему нечего терять…

Вбежал охранник – и У. принялся кричать ему, лежа на полу:

– Следователя! Следователя! Позовите следователя!

Мою тетрадь он прижимал спиной к полу, еще не понимая, что никакой угрозы для меня она не представляет.

Охранник почему-то растерялся и действительно пошел звать Всеволода. Хорошо, что перед этим успел проводить меня в коридор.

Когда пришел старательно не глядевший в мою сторону Всеволод, У. принялся сбивчиво объяснять ему:

– Вот тетрадка! Она подо мной! Это улика! Там эта стерва во всем признается!

– Замолчите, Носов! – грубо прервал У. Всеволод. Но тетрадь с пола все-таки поднял. – И что? – скривился он в сторону У., когда перелистнул несколько страниц. – Какие улики могут представлять собой роли, которые учит товарищ Лавандова? Вы, я так понимаю, продолжаете устраивать свой нелепый балаган? Ну ничего. Думаю, Филипп Филиппович очень заинтересуется этой вашей дешевой выходкой. И, боюсь, его она не убедит. Так что зря старались, Носов. Только хуже себе сделали.

Всеволод наверняка догадывался, что я спровоцировала У. Только он наивно решил, что я хотела подставить У. в глазах Филиппа. Но мой расчет глубже. Я понимаю, что Филиппа случившееся ни в чем не переубедит. А вот самого У. сегодняшнее свидание очень даже может погубить. Я не сомневаюсь, что теперь у У. не повернется язык именовать себя Нестором Носовым. Он скорее предпочтет умереть, чем называться именем самого ненавистного для себя человека. Раньше У. Нестора и не ненавидел, и даже не презирал. Он его попросту не замечал. После же моего признания Нестор станет для него воплощением всего худшего, что было и остается в его жизни.

И на этом вся его игра в поддавки с Филиппом Филипповичем, несомненно, закончится.

27.5.62

Это воскресенье я провела с Всеволодом. Он, кажется, всерьез в меня влюблен. Может, мне и впрямь остаться с ним? Какая теперь разница, с кем вместе мне быть…

Всеволод до самого вечера не уставал меня нахваливать относительно моей вчерашней выходки. Говорил, что «Носову теперь не отвертеться» и все в таком духе. А вечером признался, что вчера он имел неприятный разговор с Филиппом Филипповичем. Передаю этот диалог со слов Всеволода.

Ф. Ф. Всеволод Савельевич, я же просил: без моего ведома никого не пускать к Носову.

В. Извините, Филипп Филиппович, я просто забыл вас предупредить.

Ф. Ф. Не думаю. Мне кажется, вы просто решили угодить этой актрисе. Вы ей, кажется, симпатизируете? Ну полноте, не смущайтесь – в конце концов, ничего предосудительного в этом нет. Известная артистка, красивая, как ею не увлечься? Я бы и сам увлекся, будь я помоложе. (На этом месте Всеволодова рассказа меня перекосило.) Но, друг мой, думаю, вы согласитесь, что в нашем деле не стоит идти на поводу у женщин. Ничто не должно мешать объективному ходу дела. Никакие человеческие симпатии и антипатии. Впрочем, вы, конечно, и без меня это понимаете.

В. Вы рассуждаете так, словно товарищ Лавандова – преступница, а я пошел у нее на поводу. (Здесь меня вновь перекосило, но надеюсь, что Всеволод не истолковал это превратно.) А между тем она – наиболее пострадавшее лицо в этом деле. Разве не так?

Ф. Ф. Не так. Носов тоже пострадал.

В. Однако он жив, а муж Лавандовой мертв!

Ф. Ф. А что, по-вашему, лучше – умереть или сойти с ума?

В. Вы все о том же! До сих пор считаете Носова сумасшедшим?

Ф. Ф. Душевнобольным, если говорить точнее. Да, считаю. Ибо таковым он и является. И реакция Носова на сегодняшнее его свидание с Лавандовой – лишнее тому доказательство.

В. Неужели? Так чем же вы недовольны? Значит, случившееся сегодня лишь укрепило вашу версию.

Ф. Ф. Это вы выдвигаете версии, а моя работа состоит в том, чтобы ставить диагноз. И Носову я поставил его задолго до сегодняшнего дня.

В. Так в чем же все-таки проблема?

Ф. Ф. В том, что Носов вновь замкнулся в себе. Я так долго налаживал с ним контакт, а вы одним махом все это разрушили…

В. Ну ничего, наладите еще раз.

Ф. Ф. Вам-то легко говорить. В общем, рассуждать тут больше не о чем. Я вас только об одном хотел попросить, Всеволод Савельевич. Впредь, пожалуйста, считайтесь с моими просьбами относительно тех подследственных, с которыми работаете не только вы, но и я.

В. Разумеется, Филипп Филиппович. Подобного больше не повторится.

Ф. Ф. Я очень надеюсь.

– Носов, значит, замкнулся в себе, – проговорила я, когда Всеволод закончил свой рассказ.

– Да! – радостно подхватил Всеволод. – Алла, вы ведь понимаете, что это значит? Носов хватается за любые возможности, чтобы продолжать дурачить Филиппа. Вчера он накинулся на вас, а теперь симулирует какое-то там замыкание в себе! Но только долго он так не протянет! В конце концов Филипп сам убедится в том, что Носов – просто жалкий симулянт.

– А если не убедится? – возразила я. – Тем более что Филиппу выгодно продолжать выдавать Носова за больного. У него ведь научная работа на эту тему, помните?

– Все-таки я не стал бы о нем так плохо думать, – усомнился в моем предположении Всеволод. – Если Филипп поймет, что он симулянт, то наверняка и поставит ему соответствующий диагноз.

– А вы думаете, он все-таки поймет?

– Наверняка! – оптимистически воскликнул Всеволод.

Однако я пока не разделяю его оптимизма. Что, если У. действительно тронулся умом? Этого ведь нельзя исключать. И тогда все мои усилия ни к чему не приведут. Он все-таки окажется в психушке – и через какое-то время будет излечен этим въедливым Филиппом. И тогда уже за все свои махинации-манипуляции по полной программе отвечу я.

1.6.62

Со мной внезапно пожелал встретиться пресловутый Филипп Филиппыч. Я поначалу даже трусила к нему идти, но теперь – после встречи – уже спокойна.

Расскажу по порядку.

Филипп Филиппыч был очень мрачен. Сухо поздоровался, хмурился. Наконец начал разговор.

– Товарищ Лавандова, – проговорил он, пристально глядя мне в глаза, – скажите откровенно: зачем вам все-таки понадобилось это свидание с Носовым на прошлой неделе?

– Я с ним училась, – спокойно ответила я. – А потом он убил моего мужа. Что тут еще надо пояснять?

– А вы, пожалуйста, поясните, – стал настаивать Филипп. – Я вот, признаться, не очень понимаю.

– Просто поставьте себя на мое место, – не без вызова промолвила я. – Представьте, ваш бывший однокашник укокошил вашу жену…

– Я не женат, – сразу перебил он.

– Ну не знаю тогда, – пожала я плечами, – сестру, мать… Есть же у вас кто-то, кто вам очень дорог?

– Случись такое несчастье, – чеканя слова, проговорил Филипп, – я бы меньше всего пожелал видеть того… кто оказался причиной этого несчастья.

– Неужто вы бы не захотели разобраться в том, что случилось?

– Я бы доверился специалистам. Следствию.

– Значит, я в этой ситуации должна была довериться Всеволоду Савельевичу? Ну и вам заодно?

– Вот именно, – подтвердил Филипп.

Я не стала напоминать о том, что их с Всеволодом мнения относительно У. сильно расходятся. И так уже бедный Всеволод из-за меня натерпелся…

Вместо этого я сказала:

– Извините, но я бы так не смогла. Вы, видимо, смогли бы, а вот я – нет. Я женщина. Я актриса. Я, в конце концов, очень эмоциональный человек!

– Тогда вы, напротив, должны были избегать встречи с Носовым… Нет, товарищ Лавандова, вы заблуждаетесь на свой счет. Вы очень уравновешенный человек. Это я вам как специалист говорю.

– В таком случае вам как специалисту проще объяснить за меня, зачем мне понадобилось встречаться с этим убийцей!

Филипп протяжно вздохнул:

– Я надеялся, вы мне об этом скажете. Но я вижу, что вы не расположены быть со мной откровенной.

– Я уже сказала все, что могла, – возразила я. – Мне хотелось попытаться лично выяснить мотивы, по которым этот проклятый… Носов совершил то, что совершил…

– Ну и как? – с неприятной усмешкой вопросил Филипп. – Выяснили?

– Нет, – помотала я головой.

– Стало быть, напрасно вы к нему ходили?

– Стало быть, напрасно.

– Но вам по-прежнему хочется узнать мотив его преступления?

– Конечно.

– Тогда послушайте меня, – важно изрек Филипп. – Носов – душевнобольной. Его действия не поддаются нашей с вами логике – логике обычных здоровых людей. Важно понимать: что бы такой человек ни совершил, это не вина его, а беда! Вы согласны?

Я нервно дернула плечами:

– Я-то, может, и согласна, но только к Носову эти разговоры не имеют отношения. Он абсолютно душевно здоровый подлец!

– Вы ведь не врач, – мрачно возразил Филипп. – Как же вы можете решать, болен человек или нет? Даже если это ваш хороший знакомый.

– Вот именно! Я его хорошо знаю. А вы – нет. Я знаю, как он может притворяться.

– Притворяться психически нездоровым? – хмыкнул Филипп.

– Да кем угодно, – махнула я рукой. – Я ведь с ним училась. Он – на режиссера, я – на актрису. Но они там, режиссеры, тоже изучали актерское мастерство. И тоже умеют входить в образ и так далее.

Филипп вздохнул:

– Я понимаю, почему вы так упорно отказываетесь верить в болезнь Носова. Вы хотите, чтобы он понес наказание за то, что совершил. Но поймите: он болен. И, вероятно, болен неизлечимо!

– И что это за неизлечимая болезнь? – недоверчиво спросила я.

– Шизофрения, если вам это о чем-то говорит.

– И вы хотите отвезти его в свою лечебницу – и там лечить?

– Да, – спокойно сказал Филипп.

– Если бы он остался в тюрьме, то, вероятно, навсегда, – проговорила я. – Ведь правильно?

– Или навсегда, или, наоборот, не задержался бы здесь. Последнее даже вероятнее. Я имею в виду: здорового человека за подобное преступление очень запросто могут расстрелять.

– Но в лечебнице-то его в любом случае не расстреляют, – усмехнулась я. – И гарантировать, что он там у вас останется на всю жизнь, вы тоже не можете, не так ли?

– Не могу, – согласился Филипп. – А зачем вам такие гарантии?

– Как вы не понимаете! Он убил моего мужа. Если он окажется на свободе, то запросто сможет убить и меня!

– Пока он болен, он на свободе не окажется, – заверил Филипп.

– Ладно, – сдалась я, – у нас с вами разные мнения на его счет. Здесь мы не сойдемся. Зачем вам вообще понадобилось повторно со мной говорить? Я думала, вы и в первый раз поняли мою позицию.

– Как раз не вполне понял, – покачал он головой. – И я надеялся вас переубедить. Но теперь вижу…

– Да! – перебила я. – Вы меня не переубедите. Так что ни к чему этот разговор.

– Я надеялся, что вы не откажете мне в том, чтобы встретиться с Носовым еще раз. Но уже в моем присутствии.

– Нет, – твердо сказала я. – С меня хватит.

– То вы сами к нему рвались, а теперь… – с деланым изумлением начал Филипп.

– Вам я помогать не буду, – прямо заявила я. – Мы же выяснили, что у нас разные позиции!

– Неужели вы испытаете удовольствие, если этого душевнобольного расстреляют? – Филипп, как видно, попытался топорно надавить на мою жалость.

– Так ведь вы же не позволите его расстрелять, если он и впрямь душевнобольной! – парировала я.

– Я с ним успешно работал, – сообщил Филипп, понизив голос. – А после вашего свидания вся эта работа пошла насмарку. Носов вновь утверждает, что он – Уткин! Эта вымышленная личность полностью овладела им!

– Но в чем же тогда проблема, доктор? Если у него такой запущенный случай, то и увозите его поскорей в свою лечебницу-психушку!

Филипп несколько раз покачал головой:

– Этот случай слишком редкий. Раздвоение личности. Носов теперь чрезвычайно убедителен в образе вашего мужа… И в глазах следствия (а не психиатрии) он сейчас является тем же, кем и для вас: здоровым подлецом. Он, дескать, разыгрывает спектакль, издевается над всеми, и я никак не могу убедить Носова, что он поступает себе же во вред! Он меня уже не слушает. Он словно хочет, чтобы с ним обошлись как можно строже, чтобы его расстреляли, в конце концов! Неужели вы тоже этого хотите, товарищ Лавандова?!

– Думаю, мы уже все с вами выяснили, – строго сказала я. – Я не собираюсь с вами сотрудничать. Я и так происходящее очень тяжело переношу. Постарайтесь, пожалуйста, больше не беспокоить меня и не возобновлять со мной этот разговор.

И, не попрощавшись с психиатром, я гордо удалилась, чувствуя себя почти уже победительницей.

2.7.62

Завтра – суд. В своем успехе я не сомневаюсь. Весь последний месяц Всеволод держал меня в курсе событий. И из его слов я делаю вывод, что мой план удался на сто процентов. У. признали вменяемым. Собралась какая-то врачебная комиссия. Перед заседанием, где проходило освидетельствование душевного здоровья У., Всеволод как бы невзначай столкнулся в коридоре с одним из приглашенных врачей и обмолвился ему, что Филипп Филиппович сейчас работает над чрезвычайно интересной научной работой по шизофрении и случай У. обязательно станет ее украшением. (Разумеется, мой следователь действовал по моей же подсказке.)

Само собой, этот факт всплыл на заседании комиссии – и доводы Филиппа уже никто не воспринимал всерьез. К тому же профессиональная конкуренция во всех этих медицинских кругах сильна как нигде, насколько я слышала. Несомненно, сказалось и то, что У. – никакой не сумасшедший. А когда здоровый человек называет себя чужим именем (в чем, конечно, никто в комиссии, включая Филиппа, не сомневался), то вывод можно сделать один: человек притворяется, симулирует, дурачит, дразнит, издевается… И если на нем при этом «висит убийство» (выражение Всеволода), то пощады такому типу ждать не приходится. Поэтому, как утверждает тот же Всеволод, приговор, который вынесут У., может быть только один: расстрел.

Не скажу, что это приближающееся событие оставляет меня равнодушной. Но и не могу сказать, что испытываю по этому поводу исключительно злорадство и удовлетворение. Нет, при всей моей ненависти к У. мне его даже жаль. Но раз я ввязалась в противостояние с У., приходится идти до конца. Вопрос уже давно стоит так: или он, или я. А жертвовать собой ради У. я, конечно же, не собираюсь. К тому же Нестор уже принес себя в жертву. А двух жертв такой подлец, как У., точно не заслуживает.

Итак, У. умрет, а я останусь жива. И жалеть ни о чем не буду. Только о все том же злополучном времени, когда между У. и Нестором я выбрала первого. Но об этом я жалею уже много лет – и не перестану жалеть никогда. Это – главное и единственное горе моей жизни.

По поводу самоубийства Нестора я не сокрушаюсь. У него действительно не было другого выхода. Иначе бы он не убедил меня в необходимости лишить себя жизни.

«Если я останусь жив, – сказал мне Нестор незадолго до смерти, – мы с тобой очень скоро возненавидим друг друга. И, поверь мне, я буду вызывать у тебя еще большее презрение, чем сейчас вызывает У. Так что давай расстанемся теперь – именно тогда, когда в наших отношениях все прекрасно и мы любим друг друга».

Я согласилась даже и с этим доводом. Хотя, если бы кто-то рассказал мне подобную историю, я бы никогда в нее не поверила: прийти к таким экстраординарным выводам, полностью согласиться с ними, дойти до конца в их объективно чудовищном осуществлении… Но чтобы меня понять, нужно пережить то, что пережила я. По-другому невозможно.

Сегодня мне приснился Нестор. Он сказал:

– Знаю, ты счастлива.

Я попыталась возразить:

– Как я могу быть счастлива без тебя?

Он покачал головой:

– Нет, Алла. Ты могла быть счастлива только так. Только пережив и сделав все, что ты сделала и пережила. Поэтому все, что произошло, было не напрасно. Даже твой гражданский брак. Зато наша с тобой история – самое невероятное, что когда-либо выпадало на долю влюбленных. Куда там Ромео и Джульетте…

Во сне я с ним сразу согласилась. Соглашаюсь и сейчас – наяву. И буду согласна всегда.