Птичий город за облаками

Истории о комическом персонаже, который отправляется за тридевять земель на поиски волшебства, присутствуют в фольклоре практически всех культур. Хотя несколько листов манускрипта, возможно повествующих о пути Аитона в Фессалию, утрачены, из листа Δ явствует, что он туда добрался. Перевод Зено Ниниса.

…Я хотел больше разузнать про волшебство и потому направился прямиком на городскую площадь. Эти голуби под навесом уж не волшебники ли в пернатом обличье? Выйдет ли сейчас кентавр – произнести перед торговцами речь? Я остановил трех девушек с корзинами и спросил, где найти могущественную волшебницу, что превратит меня в птицу: может быть, храброго орла или мудрую сильную сову.

Одна сказала:

– Вот наша Кандида, она умеет извлекать солнечный свет из дынь, превращать камни в кабанов и срывать звезды с неба, но она не сможет превратить тебя в сову.

Две другие захихикали.

Она продолжала:

– А вот Мероэ, она умеет останавливать реки, обращать горы в пыль и стаскивать богов с трона, но и она не сможет превратить тебя в орла.

И все трое согнулись от хохота.

Я, не отчаявшись, отправился в гостиницу. С наступлением темноты Палестра, служанка хозяина, позвала меня в кухню. Она шепнула, что жена хозяина держит у себя в спальне на верхнем этаже всевозможные колдовские приспособления, птичьи когти, рыбьи сердца и даже мясо покойников.

– Если в полночь ты заглянешь в ту комнату через щелку в двери, – сказала служанка, – возможно, твоя мечта исполнится.

«Арго»

55–58-й годы миссии

Ей четыре года. В каюте № 17 на расстоянии вытянутой руки от нее мама ходит в своем «шагомере», глаза скрыты золотым обручем визера.

– Мам…

Констанция трогает маму за колено. Тянет за комбинезон. Ответа нет.

По стене взбирается крохотное черное существо, меньше, чем ноготь у Констанции на мизинце. Антенны подрагивают, суставчатые ноги вытягиваются, сгибаются, снова вытягиваются. Зазубренные края его жвал напугали бы ее, не будь они такие маленькие. Она ставит палец на пути существа. Оно забирается на палец, пересекает ладонь, перебирается на тыльную сторону. Невероятная сложность его движений завораживает.

– Мам, глянь.

«Шагомер» жужжит и поворачивается. Мама, целиком уйдя в другой мир, делает пируэт, затем разводит руки, как будто парит.

Констанция прижимает ладонь к стене. Существо слезает с нее и продолжает свой путь, взбирается выше папиной койки и пропадает там, где стена сходится с потолком.

Констанция смотрит на то место, где только что было существо. У нее за спиной мама взмахивает руками.

Муравей. На «Арго». Все взрослые соглашаются, что такое невозможно. Не тревожься, говорит маме Сивилла. Детям нужны годы, чтобы научиться отличать вымысел от реальности. У некоторых этот процесс занимает больше времени, чем у других.

Ей пять. Все, кому десять и меньше, сидят вокруг классного портала. Миссис Чэнь говорит: «Сивилла, покажи, пожалуйста, бету Oph[12]-два», и перед ними материализуется черно-зеленая сфера три метра в диаметре.

– Дети, вот эти коричневые пятна – кремнеземные пустыни на экваторе, и мы полагаем, что в более высоких широтах растут лиственные леса. Мы предполагаем, что океаны на полюсах, здесь и здесь, замерзают зимой…

Несколько детей тянутся потрогать вращающуюся сферу, но Констанция спрятала руки под себя. Зеленые пятна красивые, а вот черные – пустые и зазубренные по краям – ее пугают. Миссис Чэнь объяснила, что это просто те области беты Oph-2, которые еще не закартированы, что планета пока слишком далеко и, когда они подлетят ближе, Сивилла получит более детальные изображения. И все равно Констанции они кажутся безднами, в которые можно упасть и уже никогда не выбраться.

Миссис Чэнь спрашивает:

– Планетарная масса?

– Один запятая двадцать шесть земной, – наизусть отвечают дети.

Джесси Ко тычет Констанцию в коленку.

– Содержание азота в атмосфере?

– Семьдесят шесть процентов.

Джесси Ко тычет Констанцию в бедро.

– Кислорода?

– Констанция, – шепчет Джесси, – что круглое, горит и завалено мусором?

– Двадцать процентов, миссис Чэнь.

– Отлично!

Джесси почти ложится Констанции на колени и шипит ей в ухо:

– Земля!

Миссис Чэнь смотрит на них. Джесси выпрямляется. У Констанции вспыхивают щеки. Изображение беты Oph-2 вращается над порталом: черное, зеленое, черное, зеленое. Дети поют:

«Арго» – межзвездный корабль поколений. Он имеет форму диска. Ни окон, ни лестниц, ни пандусов, ни лифтов. Внутри живут восемьдесят шесть человек. Шестьдесят родились на борту. Из остальных двадцать три, включая отца Констанции, еще помнят Землю. Новые носки выдают каждые два года миссии, новые комбинезоны – каждые четыре. Шесть двухкилограммовых пакетов муки достают из провиантского отсека первого числа каждого месяца.

Мы счастливцы, говорят взрослые. У нас есть чистая вода, мы выращиваем свежую еду, мы никогда не болеем, у нас есть Сивилла, у нас есть надежда. Если тщательно распределять, нам ничего не понадобится сверх того, что у нас есть. Все задачи, которые мы не можем решить сами, решит за нас Сивилла.

Главное, о чем мы должны заботиться, говорят взрослые, – это стены. За ними смерть – космическое излучение, невесомость, 2,73 кельвина. За три секунды по ту сторону стены твои руки и ноги раздует вдвое. Жидкость на языке и глазных яблоках вскипит, молекулы азота в крови слипнутся. Ты задохнешься. Потом превратишься в лед.

Констанции шесть с половиной, когда миссис Чэнь приводит ее, Рамона и Джесси Ко увидеть Сивиллу собственными глазами. Они идут по дугообразному коридору, мимо дверей в каюты № 24, № 23 и № 22, к центру корабля, и входят в дверь с табличкой «Гермоотсек № 1».

– Очень важно не занести сюда ничего, что может ей повредить, – говорит миссис Чэнь, – так что шлюз нас очистит. Зажмурьтесь, пожалуйста.

Внешняя дверь загерметизирована, объявляет Сивилла. Начинаю обеззараживание.

Откуда-то из глубины стены доносится звук, как будто раскручиваются лопасти вентилятора. Холодный ветер дует через комбинезон Констанции, по другую сторону век трижды вспыхивает свет. Шипит, открываясь, внутренняя дверь.

Они входят в цилиндрический отсек четыре метра в диаметре, пять в высоту. В центре висит внутри своей трубы Сивилла.

– Какая высокая, – шепчет Джесси Ко.

– Как хренильярд золотых волосков, – шепчет Рамон.

– Этот гермоотсек, – объясняет миссис Чэнь, – имеет автономные механическую, терморегуляционную и фильтрационную системы, отдельные от остального «Арго».

Добро пожаловать, произносит Сивилла, и янтарные точечки бегут по ее нитям.

– Ты прекрасно сегодня выглядишь, – говорит миссис Чэнь.

Я очень люблю гостей, отвечает Сивилла.

– Дети, здесь внутри заключена вся накопленная мудрость человеческого рода. Каждая когда-либо нарисованная карта, каждая перепись населения, каждая опубликованная книга, каждый футбольный матч, каждая симфония, каждый выпуск каждой газеты, геномы более чем миллиона видов – все, что мы можем вообразить, и все, что нам может когда-либо понадобиться. Сивилла – наш хранитель, лоцман и опекун. Она прокладывает курс, следит за нашим здоровьем и сберегает человеческое наследие от порчи и гибели.

Рамон дышит на стекло и рисует на затуманенной поверхности букву «Р».

Джесси Ко говорит:

– Когда я вырасту и начну ходить в библиотеку, я отправлюсь прямиком в игровой отдел и облечу гору Цветов и плодов.

– Я буду играть в «Мечи Сребровоина», – говорит Рамон. – Зек сказал, там двадцать тысяч уровней.

Констанция, спрашивает Сивилла, а ты что будешь делать, когда придешь в библиотеку?

Констанция оборачивается через плечо. Дверь, через которую они вошли, подогнана так плотно, что кажется, будто там сплошная стена.

– Что такое порча и гибель? – спрашивает Констанция.

Потом ей начинают сниться кошмары. Когда после третьей еды убирают со стола и другие семьи уходят в свои каюты, папа возвращается к своим растениям на ферме № 4, а Констанция с мамой идут в каюту № 17 и разбираются с комбинезонами, которые ждут своей очереди рядом с маминой швейной машинкой: в эту корзину кладем испорченные молнии, в эту – лоскутки, в эту – обрывки ниток. Все идет в дело, ничего не выбрасывается. Они чистят зубы, расчесывают волосы, мама принимает сонную таблетку, целует Констанцию в лоб, и они забираются каждая на свою койку – мама на нижнюю, Констанция на верхнюю.

Стены из лиловых становятся серыми, потом черными. Констанция старается дышать, старается держать глаза открытыми.

И все равно они приходят. Звери с блестящими бритвенно-острыми зубами. Рогатые демоны, пускающие слюну. Безглазые белые личинки, которые копошатся в ее матрасе. Хуже всего длинные тощие людоеды в коридоре: они выламывают дверь в каюту, лезут по стенам, прогрызают потолок. Констанция, вцепившись в койку, видит, как маму засасывает в бездну, она пытается моргнуть, но глаза кипят, пытается крикнуть, но язык превратился в лед.

– Откуда у нее это? – спрашивает мама Сивиллу. – Нас же отбирали за умение мыслить ясно. Мы как раз те, кто умеет подавлять фантазии.

Сивилла отвечает: Иногда генетика подбрасывает нам неожиданности.

– Вот и чудесно, – говорит папа.

Сивилла добавляет: Она это перерастет.

Ей семь лет и еще три четверти года. Светодень приглушается, мама принимает сонную таблетку, Констанция залезает на свою койку. Пальцами держит глаза открытыми. Считает от нуля до ста и обратно до нуля.

– Мам?

Молчание.

Она спускается по лесенке мимо спящей мамы и выходит в коридор, таща за собой одеяло. В столовой двое взрослых ходят в «шагомерах», на глазах у них визеры, в воздухе за ними мигает их завтрашнее расписание: «Светодень 110 тайцзы в атриуме библиотеки, Светодень 130 собрание биоинженеров». Констанция в одних носках крадется по коридору мимо туалетов № 1 и № 2, мимо закрытых дверей полудюжины кают и останавливается у двери со светящимися краями и табличкой «Ферма № 4».

Внутри пахнет травами и хлорофиллом. Фитолампы на тридцати разных уровнях светят на сто разных стеллажей, а все помещение снизу доверху наполняют растения: здесь рис, здесь капуста, бок-чой растет рядом с рукколой, петрушка над кресс-салатом над картошкой. Констанция ждет, когда привыкнут глаза, потом замечает отца на стремянке метрах в пяти от нее. Он опутан поливальными шлангами, голова в латуке.

Констанция уже довольно большая и понимает, что папина ферма не такая, как другие три. Там все аккуратно и систематично, а на ферме № 4 повсюду путаница датчиков и проводов, стеллажи развернуты как попало, в одном лотке растут разные виды, тимьян рядом с редиской рядом с морковкой. У папы из ушей торчат длинные седые волосы; он по крайней мере на двадцать лет старше, чем отцы всех других детей. Он вечно растит несъедобные цветы – просто посмотреть, какие они, и со своим смешным акцентом говорит про компостный чай. Папа утверждает, что может по вкусу определить, счастливо ли прожил свою жизнь латук, говорит, один только запах правильно выращенного нута переносит его за три зиллиона километров на поле в его родной Схерии.

Констанция пробирается через путаницу проводов и трогает папу за ногу. Он поднимает наглазную лупу и улыбается:

– Привет, малыш.

В его седой бороде застряли комочки земли, в волосах – листья. Он спускается со стремянки, закутывает Констанцию в одеяло и ведет туда, где из дальней стены торчат ручки тридцати морозильных ящиков.

– Так что такое семя? – спрашивает он.

– Семя – это маленькое спящее растение, коробочка, которая защищает растение, пока оно спит, и пища для него, когда оно проснется.

– Молодец, Констанция. И кого ты хочешь разбудить сегодня?

Она смотрит, думает, не спешит с выбором. Наконец тянет за четвертую ручку слева. От ящика идет пар. Внутри – сотни ледяных конвертиков из фольги. Констанция вытаскивает один из третьего ряда.

– Pinus heldreichii, – читает папа на конвертике. – Боснийская сосна. Хороший выбор. А теперь задержи дыхание.

Констанция набирает в грудь воздуха. Папа открывает конвертик, и на ладонь ему выпадает пятимиллиметровое семечко с бледно-коричневым крылышком.

– Боснийская сосна, – шепчет он, – может достигать тридцати метров в высоту и производить десять тысяч шишек в год. Она выдерживает лед и снег, сильные ветры, загрязнение воздуха. В этом семечке – целое огромное дерево.

Папа подносит семечко к ее губам и улыбается:

– Подожди.

Семечко как будто трепещет в предвкушении.

– Давай.

Констанция дует. Семечко взлетает. Отец и дочь смотрят, как оно парит между тесно стоящими стеллажами. Констанция теряет его из виду, потом замечает, как оно опускается среди огурцов.

Она берет его двумя пальцами и отрывает крылышко. Папа помогает ей проткнуть пальцем дырку в гелевой мембране свободного лотка. Она вдавливает туда семечко.

– Мы как будто укладываем его спать, – говорит папа, – а на самом деле будим.

Папины глаза под белыми кустистыми бровями сияют. Он устраивает Констанцию под аэропонным столом, залезает туда же сам, просит Сивиллу приглушить свет (растения едят свет, объясняет папа, но даже растения могут переесть). Она натягивает одеяло под подбородок, прижимается головой к папиной груди и слушает, как бьется под комбинезоном его сердце, а в стенах гудят провода, и вода капает с тысяч воздушных корней, через ярусы растений, в канавки под полом – она пойдет на следующий полив, – и «Арго» пролетает еще десять тысяч километров через космическую пустоту.

– А ты расскажешь мне еще кусочек той истории, пап?

– Поздно, Цукини.

– Там, где колдунья превратилась в сову. Пожалуйста.

– Ладно, но только это.

– И где Аитон превратился в осла.

– Хорошо, но потом спать.

– Потом спать.

– И ты не расскажешь маме?

– Не расскажу. Обещаю.

Отец и дочь улыбаются – это их всегдашняя игра, и Констанция от предвкушения ерзает под одеялом, и вода капает с корней, как будто они с папой силою фантазии перенеслись в пищеварительный тракт огромного доброго животного.

Констанция говорит:

– Аитон пришел в Фессалию, страну волшебства.

– Правильно.

– Но не увидел ни оживших статуй, ни летающих над крышами волшебниц.

– Однако служанка в гостинице, где он остановился, – говорит папа, – сказала Аитону, что в эту самую ночь, если он встанет на колени перед дверью комнаты на самом верхнем этаже и заглянет в щелочку, он сможет увидеть волшебство. Аитон подкрался к двери и стал смотреть, как хозяйка дома зажгла лампу, нагнулась над сундуком с множеством стеклянных баночек и выбрала одну. Потом она разделась и натерлась мазью из баночки с головы до ног. Она взяла три кусочка благовония, бросила их в лампу, произнесла магические слова…

– А какие это были слова?

– Она сказала «чуфырла-муфырла», «абра-канделябра» и «колики-елики».

Констанция смеется:

– Прошлый раз ты говорил «мамба-шаранда» и «кусака-масака».

– Да, и эти тоже. Лампа полыхнула очень ярко и – пых! – погасла. И хотя стало темно, в лунном свете из окна Аитон различил, что на спине и на руках у колдуньи выросли перья. Нос у нее затвердел и загнулся вниз, пальцы на ногах превратились в желтые когти, руки стали прекрасными крыльями, а глаза…

– …глаза увеличились в три раза и стали цвета жидкого меда.

– Правильно. А потом…

– А потом, – говорит Констанция, – она расправила крылья, выпорхнула в окошко, пролетела над садом и унеслась в ночь.

Истории о человеке, который по глупости преобразился в осла, такие как знаменитый «Золотой осел» Апулея, были широко распространены в Античности. Диоген беззастенчиво из них заимствует; улучшил ли он эти истории, вопрос дискуссионный. Перевод Зено Ниниса.

Как только сова вылетела в окно, я ворвался в комнату.

Служанка открыла сундук и принялась рыться в колдовских склянках, а я тем временем разделся догола. Я натерся с ног до головы мазью, которую дала мне служанка, взял три щепотки благовония, в точности как колдунья, бросил в лампу и произнес волшебные слова. Лампа, как и в прошлый раз, пыхнула и погасла. Я закрыл глаза и стал ждать. Скоро моя судьба переменится. Скоро я почувствую, как мои руки превращаются в крылья! Скоро я оторвусь от земли, словно кони Гелиоса, и взмою над созвездиями по пути к небесному городу, где придорожные канавы текут вином, а черепахи разносят на своих панцирях медвяные лепешки! Где никто ни в чем не имеет нужды, где всегда веет западный ветер и все мудры!

Я почувствовал, как пятки мои начали превращаться. Пальцы на руках и ногах срослись и увеличились. Уши вытянулись, ноздри расширились. Я ощутил, как лицо удлиняется и что-то – я надеялся, перья – прорастает сквозь мою…

Лейкпортская публичная библиотека

20 февраля 2020 г.

17:08

Первая пуля зарылась куда-то в любовные романы. Вторая попала бровастому в плечо и развернула его. Бровастый упал на колени, поставил рюкзак на пол, как будто это очень большое хрупкое яйцо, и пополз прочь.

Не стой, говорит голос у Сеймура в голове. Беги. Однако ноги не слушаются. За окнами сыплет снег. Гильза от пули дымится у стеллажа со словарями. В воздухе искрятся крупинки паники. Жан-Жак Руссо в переплете с зеленым корешком, на стеллаже через один отсюда, JC179.Р, сказал: «Вы погибли, если забудете, что плоды земли – для всех, а сама она – ничья!»[13]

Ну же. Беги.

Он прострелил в ветровке две дыры, нейлон по их краям оплавился. Он испортил куртку; Банни расстроится. Бровастый, упираясь в пол растопыренными пальцами одной руки, заполз в проход между художественной и научно-популярной литературой. Рюкзак стоит на полу, молния главного отделения наполовину расстегнута.

Сеймур ждет, когда в голове раздастся рев. Смотрит, как из ржавых разводов на потолочной плитке сочится вода и падает в наполовину полный бак. Кап. Кап. Кап.

Выстрелы? В Лейкпортской библиотеке? Невозможно убрать вопросительные знаки. Может, Шариф уронил стопку книг, или столетняя балка под полом наконец провалилась, или какой-нибудь шутник взорвал в туалете хлопушку. Или Марианна хлопнула дверцей микроволновки. Дважды.

Нет, Марианна пошла в «Крастис» забрать пиццы «одним пыхом».

Был ли на первом этаже еще кто-нибудь из посетителей, когда они с детьми вошли в библиотеку? За шахматной доской, или в кресле, или перед компьютером? Он не помнит.

На парковке стояла только одна машина – «субару» Марианны.

Или была еще?

Справа от Зено Кристофер сумел направить прожектор для караоке идеально точно: освещена только Рейчел – служанка в гостинице. Алекс – Аитон из темноты звонко произносит свои строчки:

– Что со мной происходит? У меня на ногах вырастает шерсть, а вовсе не перья! Мой рот ничуть не похож на клюв! И это не крылья, а копыта! Ой, я превратился не в мудрую сову, а в большого глупого осла!

Когда Кристофер вновь переводит свет на Алекса, тот уже в ослиной голове из папье-маше. Рейчел давится смехом, глядя, как Алекс, пошатываясь, бредет по сцене. Из портативной колонки Натали доносится совиное уханье, а за сценой Оливия – разбойник в лыжной маске и с картонной саблей, обернутой фольгой, готова к своему выходу. Эта постановка с детьми – лучшее, что было у Зено в жизни, лучшее, что ему довелось сделать. И все-таки что-то не так, эти два вопросительных знака бегут по проводам его мозга, проскальзывая через все заслоны, которые он пытается выстроить у них на пути.

Это не уроненные книги. Не дверца микроволновки.

Он оборачивается через плечо. Стена, которую они поставили на входе в детский отдел, с внутренней стороны не покрашена: просто прибитая к доскам фанера, на которой там и сям поблескивают капли засохшей золотой краски. Дверка посередине закрыта.

– Ой-ой, – говорит Рейчел – служанка, все еще смеясь. – Наверное, я спутала колдуньины баночки! Но не беспокойся, Аитон. Ступай в конюшню, а я принесу тебе свежесрезанных роз. Как только ты их съешь, чары спадут, и не успеешь ты хвостом махнуть, как снова превратишься из осла в человека.

Из колонки Натали доносится ночной стрекот цикад. Зено пробивает дрожь.

– Какой ужас! – кричит Алекс – осел. – Я пытаюсь говорить, а у меня изо рта вырываются только ослиные крики! Переменится ли моя судьба?

В тени за сценой Кристофер присоединяется к Оливии и тоже натягивает лыжную маску. Зено трет ладони. Отчего ему так холодно? Сейчас ведь летний вечер? Нет, нет, сейчас февраль, он в пальто и двух парах шерстяных носков. А лето – в пьесе, которую разыгрывают дети. Лето в Фессалии, стране волшебства, и сейчас разбойники ограбят гостиницу, навьючат на превращенного в осла Аитона тюки с ворованным добром и погонят его прочь из города.

Должно быть какое-то безобидное объяснение для этих хлопков. Конечно должно быть. Но ему нужно спуститься на первый этаж. Просто для очистки совести.

– Не стоило мне связываться с колдовством, – говорит Алекс. – Надеюсь, служанка поторопится и поскорее принесет мне розы.

За библиотечным окном, за снегопадом горизонт поглощает солнце. Бровастый раненый дополз до лестницы и свернулся у нижней ступеньки. Кровь залила верхний угол футболки, затекла на слово «БОЛЬШИЕ» в «Я ЛЮБЛЮ БОЛЬШИЕ КНИГИ», окрасило багровым плечо и шею: Сеймуру страшно, что в теле, оказывается, столько крови.

Он всего-то и хотел, что откусить немножко от агентства «Эдем-недвижимость» за стеной библиотеки. Привлечь внимание. Открыть людям глаза. Быть воином. И что он в итоге сделал?

Раненый сгибает правую руку, батарея слева от Сеймура шипит, и он наконец выходит из столбняка. Берет рюкзак, торопливо идет в тот же угол отдела научно-популярной литературы, прячет рюкзак на другой полке, повыше, возвращается к входной двери и смотрит через объявление, приклеенное скотчем к стеклянной двери:

Сквозь падающие хлопья, точно из стеклянного шара со «снегом», он видит кусты можжевельника, контейнер для возврата книг, пустую дорожку, а дальше – «понтиак» под полуфутовой белой шапкой. Через перекресток в сторону библиотеки идет фигура в красной парке. В руках у нее стопка коробок с пиццей.

Марианна.

Сеймур задвигает щеколду, гасит свет, огибает раненого, проскальзывает через отдел справочной литературы и направляется к задней двери. «АВАРИЙНЫЙ ВЫХОД, – написано на ней. – ВКЛЮЧИТСЯ СИГНАЛИЗАЦИЯ».

Он медлит. Потом снимает наушники, и на него обрушиваются звуки. Завывания бойлера, капе́ль протечки, далекий стрекот и что-то похожее на полицейские сирены – за кварталы отсюда, но с каждым мгновением все ближе.

Сирены?

Он снова надевает наушники и давит нажимную штангу двери. Раздается визг электронной сигнализации. Сеймур высовывает голову под снег. По дороге к библиотеке мчатся красные и голубые огни.

Он захлопывает дверь, и сигнализация умолкает. К тому времени, как он добегает до главного входа, полицейская машина с мигалкой уже подъезжает к библиотеке, едва не сбив контейнер для возврата книг. Пассажирская дверца распахивается, кто-то выскакивает. Марианна роняет пиццы.

Луч прожектора ударяет в фасад библиотеки.

Сеймур оседает на пол. Они ворвутся сюда, застрелят его, и все будет кончено. Он придвигает регистрационную стойку к входу, баррикадируя дверь. Потом хватает стеллаж с аудиокнижками и тащит его к окну, роняя на пол кассеты и компакт-диски. Покончив с этим, Сеймур поворачивается спиной к окну, пригибается и силится раздышаться.

Как они добрались сюда так быстро? Кто вызвал полицию? Неужели два выстрела было слышно за пять кварталов в полицейском участке?

Он выстрелил в человека, но не взорвал бомбы. Агентство «Эдем-недвижимость» не пострадало. Он все запорол. Глаза раненого у основания лестницы следят за каждым его движением. Даже в тусклом свете, пробивающемся через снегопад за окнами, Сеймур видит, что пятно крови стало больше. В ушах салатовые наушники; они наверняка соединены с телефоном.

Кристофер и Оливия в лыжных масках грузят награбленное добро в сумы на спине превращенного в осла Аитона. Алекс говорит: «Ой-ой, тяжело, не надо больше, пожалуйста, это недоразумение, я не животное, я человек, простой пастушок из Аркадии», а Кристофер (разбойник № 1) замечает: «И чего это осел столько орет?», а Оливия (разбойник № 2) отвечает: «Если он не заткнет пасть, нас поймают» – и шлепает Алекса обернутой в фольгу саблей. Внизу включается сигнализация аварийного выхода, потом умолкает.