– Да брось. Удели старику несколько минуточек. Порадуй.
– Ну если только пару ходов.
Андрей устроился на пеньке напротив и, обхватив руками подбородок, нахмурил брови, глядя на расклад фигур.
– А мне больше и не нужно. На этот раз тебе не выкрутиться.
– Это мы еще посмотрим, – протянул Андрей, не отрывая глаз от фигур, просчитывая все возможные варианты. «Атака или оборона?»
Юдин видел, что дед ошибся, делая ход, и, конечно, чтобы порадовать старика, должен был поддаться. Что ему стоило? Но охотничий запал не давал его воспитанию проявить почтение к старости, и Андрей уверенно передвинул свою пешку вперед.
– Шах и мат! – торжествующе сказал Андрей, щелчком пальцев сбив неприятельского ферзя.
– Да как же так? – недоумевал старик, пялясь на поверженного короля. – Чертова пешка. Никогда не ждешь от нее опасности, а оно вон как выходит, – он разочарованно вздохнул, протягивая Андрею руку.
Большой овальный стол в генеральской квартире был накрыт к ужину. Сергей Николаевич Юдин восседал во главе стола. Его жена – маленькая улыбчивая женщина – суетилась рядом, заканчивая сервировку. Завидев входящего в двери гостиной Андрея, она с корзинкой хлеба в руках ловко обогнула стол и чмокнула сына в щеку.
– Ты руки помыл? – спросила она, вернувшись к столу.
– Конечно, – ответил Андрей и сел на свое место слева от отца.
Пятидесятипятилетний генерал, словно на совещании в генштабе, сидел с абсолютно прямой спиной и совершенно непроницаемым лицом. Андрею казалось, что если бы, каждый раз приходя домой, он так и оставался в своем генеральском кителе, вся его чопорность выглядела бы менее карикатурной. Такими людьми мы гордимся, когда читаем о них в книгах, но вот жить с ними под одной крышей – это испытание. Весь их нехитрый быт был подчинен уставу. Отец делал некоторые послабления матери, но что касалось сына, генерал был неумолим, воспитывая в нем настоящего мужчину. Но воспитал лишь такого же социопата, как он сам, с непомерным чувством долга и отсутствием друзей.
– Как тебе работается с Бисаевым? Не разочаровался? – отец на мгновение поднял глаза от тарелки и взглянул на сына.
– Нет. Почему я должен был разочароваться?
– Ладно.
Вместо голосов снова заговорили столовые приборы.
– Ты знал, что у Бисаева была дочь? – вдруг спросил Андрей.
– Почему была? – вилка с ножом снова застыли над тарелкой, и генерал внимательно посмотрел на сына.
– Я не знаю, с ней же что-то случилось? – Андрей понимал, что лучше спросить об этом в отделе, но не хотел слухов, которые непременно докатятся до Бисаева.
– Почему у него не спросишь?
Андрей знал: отец не любит сплетен, и сейчас пытался оправдать свой интерес.
– Думаешь, он расскажет мне? – совершенно искренне поинтересовался он и так же, как отец, начал медленно нарезать ножом стейк у себя в тарелке.
– Его дочь пропала полтора года назад, – после небольшой паузы ответил Сергей Николаевич.
– Сбежала?
– Сам как думаешь? – спросил отец, бросив на сына беглый взгляд.
– Думаю, нет. Судя по размеру дела, которое он завел.
– Не лезь туда, – отрезал генерал. – Не береди чужие раны.
– Но у него есть теория, – не унимался Андрей.
– Теория есть, – ответил отец. – Но не все теории до добра доводят. Бисаева, по крайней мере, не довели. И вообще, почему это тебя так интересует?
– Просто интересно, – отмахнулся Андрей.
– Просто интересно! – понизил голос отец. – Криминалистика – это наука, основанная на совокупности улик. У Бисаева нет ничего, чем бы он мог подкрепить свои слова. А понять его нетрудно. Надежда. Она лишила его рассудка, – костяшки пальцев, которыми отец сжимал столовые приборы, побелели.
Андрей замолчал. Во рту разлагались трупы несказанных слов. Лицо его покраснело от усердия, с которым он старался сохранять видимое спокойствие. На отца он старался не смотреть. Но на помощь, как обычно, пришла мама. Она сначала осторожно, потом всё более уверенно начала интересоваться его делами на работе. И скоро напряжение за столом сошло на нет.
Перед тем как лечь спать, Андрей долго стоял у окна и смотрел на покрытую пухом землю, и почему-то вспомнил, как мальчишкой с завистью наблюдал за тем, как местная шпана жгла тополиный пух спичками. Как огонь мгновенно разбегался по сторонам, образуя на земле выжженный ровный круг. Ему захотелось бросить спичку в центр этого серовато-белого ковра и смотреть на то, как огонь молниеносно сожрет всё вокруг.
***
Борис сидел на диване в гостиной и слепо пялился в пустоту. Он всё чаще в последнее время чувствовал меланхолию. Никогда раньше не замечал за собой тяги к запоминанию дат. А сейчас они, словно зарубки, невольно начинали ныть в его душе одиночеством. Сегодня два года с момента, когда Аня появилась на пороге его дома.
В комнате стоял полумрак: ни один луч закатного солнца не мог пробиться через плотно задернутые портьеры. Погруженный в свои мысли, Борис скользил взглядом по фигуркам оригами, составленным на длинной узкой полке над телевизором. Мерцающий свет от экрана освещал их угловатые контуры, отбрасывая на стену длинные пугающие тени.
– Опять ты эти дурацкие фигурки мастеришь? Лучше бы посуду за собой убрал, – звеня пустыми бутылками, ворчала Аня.
Она посмотрела на него с ненавистью. Борису на мгновение стало страшно. Он отложил газетный лист обратно на стол.
– Во сколько ты вчера пришла?
– А тебе не пофиг? – огрызнулась она, и, еле уместив посуду в обеих руках, вышла из гостиной.
– Не смей со мной так разговаривать, слышишь. И вернись, будь добра.
Из кухни донесся звон ссыпающихся в раковину тарелок, и в дверях снова появилась Аня. Ее фигура застыла в немом вопросе: «Что еще?» Она то и дело сжимала в руке губку для мытья посуды, с вызовом глядя на Бориса. Он почувствовал какую-то душную слабость, невозможность противостоять этой маленькой женщине, грозно застывшей в дверях его еще недавно холостяцкой берлоги.
– Пока ты живешь в моем доме, будь добра слушаться, – выпалил он, задетый ее пренебрежением. Это была самая идиотская фраза из тех, что крутились в голове. И чтобы хоть как-то прикрыть собственную некомпетентность в вопросах воспитания, строго добавил: – Поняла?
– Поняла, – с тем же вызовом бросила ему в лицо дочь и демонстративно вернулась на кухню.
До воспаленного слуха Бориса еще долго доносились нарочито громкий перезвон посуды и хлопанье дверей шкафов. Каждый новый звук – выверенный и точный – бил по его самолюбию, вызывая невольное чувство вины.
Не выдержав, он поднялся с дивана и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью – поставив тем самым жирную точку в визгливой какофонии затянувшейся ссоры.
Он долго бродил по улицам, не зная, куда податься, чувствовал нервное возбуждение, которое немного успокаивали прохладный ветер и быстрое движение. Назад он повернул, лишь когда окончательно продрог в сырых непроглядных осенних сумерках.
В квартире было тихо. Он аккуратно повесил куртку на вешалку, кроссовки встали в ряд с изящными сапожками и ботиночками.
Проходя мимо комнаты дочери, он остановился и прислушался. После секундного раздумья приоткрыл дверь и, видя, что она уже спит, вошел. Девочка спала, чуть слышно сопя в темноте. Свет, ворвавшийся вместе с ним из коридора, очертил ее хрупкую фигурку, лежащую на кровати с раскинутыми в стороны руками. Рядом лежал телефон, на котором чуть слышно играла музыка. Борис поднял его и, отключив, отложил на стол, а потом долго разглядывал лицо дочери. Расслабившись во сне, оно казалось ему совсем детским. Длинные каштановые волосы рассыпались по подушке, к кончику носа прилипли несколько волосинок и каждый раз, при выдохе трепетали в потоке воздуха, от чего она смешно морщила нос.
Она была удивительно похожа на свою мать. Он встретил Марину в длинных коридорах Академии и моментально влюбился. Сразу понял, что пропал. Совершал какие-то идиотские поступки, пытаясь завоевать женщину своей мечты: унижался, носил ее сумку, дежурил у подъезда с цветами. Наконец эта надменная красавица дрогнула и сдалась.
