Мотыльки

– Не ерничай. Посмотри на нас с отцом. Если бы я вышла за какого-то Васю Пупкина, не было бы у тебя ни платьев этих, ни косметики. И да, это именно благодаря связям отца, ты не в какое-то ПТУ поступаешь, а в международный, между прочим, колледж.

Мать обошла дочку и встала спереди.

– Слушай меня внимательно, – женщина буквально сверлила девочку своими васильковыми глазами. – В этом заведении все детки не простые. Но абы с кем шуры-муры не крутить. Времена сейчас такие, многие очень больно падают. Хоть и пытаются держать марку. Мы слишком много в тебя вкладываем. Ты не имеешь права размениваться на ерунду.

– Ну приветики. Ма, – улыбнулась Алла, – а я учиться поеду или женихов искать?

– Дорогая. Современные мужики любят не только глазами. Запомни это. Ты же не глупая девочка, – мать взяла Аллу за подбородок, – должна понимать. Я беспокоюсь о тебе, твоем будущем. У отца сейчас черт знает что творится. А моя принцесса не должна жить, как кухарка. Ты достойна только лучшего.

Она поцеловала дочь и вернулась к ее волосам, добавив:

– А уж я и подавно.

Алла хихикнула, подставив кулак ко рту.

***

– Володя! Володя, не пугай меня еще больше этими новомодными словами. Я ни черта не понимаю, – донеслись до Аллы театральные всхлипывания матери. Тихонько прикрыла дверь, чтобы та не скрипнула. Похоже, она не очень вовремя пришла с прогулки.

В проеме было видно, что отец капает в стакан лекарство, считая вслух нужное количество.

– Ритуль, я сам ни черта не понимаю, – бубнил он в промежутке, – что вообще в стране творится. Доигрались, твою мать, в демократов. Все к тому и шло. Я чувствовал.

– Тогда почему ничего не сделал?

– Что я могу сделать? Что? Все, все наши сбережения – один большой пшик. Мы нищие! – с надрывом в голосе произнес отец, с громким стуком ставя стакан.

Алла закрыла рот руками, чтобы не закричать.

– Не смей произносить этого слова! – взвизгнула мать. – Ты обязан, слышишь, просто обязан что-то сделать. Ради меня. Ради Аллочки.

Мать рыдала. Отец метался по комнате. Алла со слезами на глазах наблюдала эту сцену. В мозгу звучал голос отца: «Мы нищие». Это невозможно. Невозможно.

Алла попятилась назад и помчалась прочь из квартиры, хлопнув входной дверью. Нет. Нет, ей послышалось, показалось. Она не может лишиться всего. Кто станет дружить с нищей? А если придется все продавать? Она столько раз проходила мимо своих соседей по дому, которые продавали свое дешевое барахло, вывалив его на грубые покрывала.

Она никогда не вникала в разговоры взрослых. Ей не было интересно слушать про приватизацию, сокращения и акционерные общества. Это все было слишком сложно. И не нужно. В ее красивой рыжей голове задерживались только нужные фразы. «Новый видик» или «французские духи». Остальное – забота родителей.

А теперь что?

Девочка остановилась отдышаться только далеко за пределами двора. Она растерянно смотрела по сторонам. Серые улицы, серые дома. И она – маленькое рыжее пятно. Несчастное и нищее. Ее воображение рисовало жизнь в каком-нибудь заброшенном колодце, в рванине. Она не знала масштабов катастрофы, но была уверена, что все именно так и будет.

Домой она вернулась, когда стемнело.

С тех пор разговоры стали тише, но более нервными. Родители постоянно ругались. Точнее, мать требовала что-то сделать. А отец закрывался в кабинете. Алла старалась, как можно меньше времени проводить дома. На удивление, прежние друзья не отвернулись. Хотя… Большинство из них оказались в подобной ситуации. Лопнул огромный, союзного (пусть уже и не существующего) размера, пузырь, под названием «МММ». Да слухи, что это пирамида, ходили уже давно. И основатель уже сидел. Но люди все еще верили. Многие были настаивали, что это все происки конкурентов. И что, как только Мавроди выйдет – он все вернет. Непременно.

В тот вечер Алла вернулась позже, чем обычно, еще и выпившая. В квартире была только мать с зареванными глазами и каменным выражением лица. Выйдя к Алле в коридор, она не спрашивала, не ругала. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Пока мать, обыденным тоном, не сообщила:

– Он повесился, – и ушла в зал.

Без слов сожаления. Без тщательно подбираемых слов, как это бывает в кино. Глухо, как крышка гроба: два слова, которые сломали все внутри.

Алла сползла вниз по стене, чувствуя, как ее сердце леденеет. Воздуха не хватало, она жадно глотала его, открывая рот. Перед глазами возник образ отца, тот выглядел виноватым. Последнее время именно так он и чувствовал себя. Из улыбчивого и заботливого превратился в осунувшегося, загнанного в угол человека. Кажется, он всегда любил Аллу больше, чем мать. А чем отвечала обожаемая дочь? Косилась на него злобно и даже кричала, что это он лишил свою дочь будущего. Как же хотелось все исправить! Кинуться ему на шею, сказать, что все неважно, что ничего ей не нужно, только бы он был рядом. Шепнуть, как в детстве: «Папочка, я тебя люблю».

Почему она не сделала это ни сегодня, ни вчера? Алла спрятала голову в колени и рыдала. Впервые в жизни не из-за некупленной безделушки. Это были первые слезы настоящего горя. Сейчас походом в ЦУМ ничего не исправить.

В коридоре появилась мать.

– Не время теперь сопли пускать.

Алла подняла изумленный взгляд. Она не понимала, как мать может быть такой холодной, даже сейчас. Неужели, ей совсем плевать? Лишь следы недавних слез вокруг глаз говорили о том, что даже эта «железная леди» поддалась эмоциям. Но ненадолго. Сейчас она стояла возле дочери, всем видом показывая, что ничего особенного не случилось.

– Мам?

– Пошли ужинать, – женщина прошла мимо, шурша дорогим шелковым халатом, как отголоском обеспеченного прошлого.

Быстро, даже слишком, еще и сорока дней не прошло, как отсеялись все «нужные» люди. Про международный колледж пришлось забыть и идти в обычный, где учились те, мимо кого еще недавно Алла проходила, высоко задрав голову.

Но мать не унималась. Собирая дочкины вещи, она постоянно твердила, что даже в обычном ПТУ может учиться будущий олигарх. Алла молча кивала. И впервые поймала себя на том, что согласна с матерью. Она просто обязана найти удачную партию. Жить так, как сейчас – это невыносимо. Она достойна лучшего. Только лучшего. И получит.

И вот Алла сидела на кровати с прогнувшейся сеткой, в студенческом общежитии, в котором ремонт делали, пожалуй еще при дедушке Ленине. А напротив, отвернувшись к стене, лежала Маша.

Жалеть ее не хотелось. Сама виновата. Как можно быть такой простофилей? На таких и будут ездить. Алла отвернулась в сторону окна. Нет. Она тут долго не задержится. Вспомнив поцелуй на дискотеке, она грустно усмехнулась. Не был ей нужен Женька. И поцелуй его. Это лишь способ доказать себе и окружающим, что она лучше. Выше их всех. И если Алла захочет, то все пацаны будут у ее ног.

А Валька вообще дикая. Женька ей, все равно не подходит. Она должна была еще и спасибо сказать. А не истерить. Дура. Алла тронула затылок. Уже не болел. Но за волосы Валька дернула сильно. Так, что казалось, и скальп снимет.

***

Тем временем, Валя подбежала к общежитию. Свет горел, но двери были закрыты. Она начала стучать по стеклу и звать комендантшу. На улице хоть и не было холодно, но проводить ночь на порожках совсем не хотелось.

Пожилая женщина подошла. Но открывать не спешила. Она из-за стеклянной двери махала руками, показывая то на часы, то давая понять, чтобы Валя уходила.

– Пустите! Вы не имеете права, – Валя стукнула ногой по двери, чем еще больше разозлила женщину. Та начала кричать, что вызовет милицию и родителей. – Да вызывайте! Только пустите сначала.

Мысль о милиции не так пугала, как то, что реально могут позвонить матери. Валя перестала ломиться. И вообще, стихнув, села на корточки, облокотившись на дверь. По спине прошел холод. Позвонят матери. А они ведь позвонят. А если выселят из общаги? Это что – домой возвращаться? Ну уж нет. Она к отчиму больше ни ногой. Валя закрыла лицо руками, вспомнив его мерзкое лицо. Вечно потные руки и слюнявые губы, которые он вечно подставлял.

– Ненавижу, – прошептала она, отряхивая с себя невидимые руки.

Это из-за него она влезла в бесформенные футболки и широкие штаны. Из-за него, она ненавидела белые гольфы. Валя тяжело задышала, вспомнив весь тот ужас. А самое худшее, как оказалось, даже не это. Однажды, Валя пожаловалась матери и ожидала чего угодно: скандала, вызова милиции, попыток отчима оправдаться. Но нет. Мать отмахнулась от дочери, как от назойливой мухи, недовольно буркнув: «Не мели чушь», не отрываясь от штопанья трико этого подонка. Валя пыталась доказать, твердила, что не врет. До тех пор, пока мать не влепила пощечину. А после было еще хуже, когда вечером та рассказала все мужу. Тогда он, конечно, показательно гоготал, издавая звуки, больше похожие на кряканье, чем на человеческий смех. Но главное таилось за его нетрезвой ухмылкой. Он понял, что за девчонкой никто не стоит, она в его власти.

Валя научилась защищаться. Прятать вилку под подушку, надевать комбинезоны, избегать ситуаций, когда приходилось оставаться вдвоем.

Если потеряет место в общаге, снимать квартиру она просто не потянет. Нужно искать соседку. Или мать скажет поступать в своем городе и жить дома. А значит, бок о бок с отчимом.

В этот момент послышалась возня с навесным замком. Валя вскочила, от чего к горлу вновь поступила тошнота. Хотелось оттолкнуть комендантшу и бежать в комнату. Но она понимала, что сейчас важно не бесить ее. Сжав кулаки, она виновато смотрела на женщину.

– Пока иди в комнату. Утром с тобой будут разбираться.

– Спасибо, – выдавила из себя девочка и торопливо прошла, надеясь, что та не услышит запах спиртного. На этаж она поднялась тихо. Удивительно, но он не был закрыт. Видимо, дежурная ушла на другой этаж. Валя прошмыгнула в комнату. Алла, увидев ее, отпрянула, сидя на кровати. Но Валя лишь бросила на нее полный ненависти взгляд и легла в постель, даже не раздеваясь.

Алла сидела с испуганным видом, поджав колени.

Валя лежала на спине, безразлично уставившись в потолок.

Маша так и не повернулась. Лежала, что-то рисуя на холодной стене.

А взрослая жизнь только начинала показывать свои зубы.

Утро началось со звуков. Но это было не пение птиц. И даже не стук коменды в дверь. Это была Валя, согнувшаяся над тазом. Вчерашнее пиво оказалось гораздо крепче ее организма. Алла брезгливо скривилась. Маша лишь удивленно подняла бровь. Валя, освободив желудок, и немного отдышавшись, встала на колени, стянула со спинки кровати полотенце и вытерла лицо. Алла еще сильнее скривила губы и отвернулась.

– Никогда в жизни больше не буду пить, – наконец, смогла говорить Валя.

– А я – курить, – понимающе вздохнула Маша.

– Ну-ну, – недоверчиво хмыкнула Алла.

Валя подняла таз и вышла из комнаты. Маша, взяв зубную щетку и пасту, тоже вышла.

Когда Алла осталась одна, она почувствовала облегчение. После вчерашнего вечера в комнате слишком ощущался негатив. Девчонки явно ее не простили и не горели желанием разговаривать с ней. Хотя, всего сутки назад они трепались обо всем подряд, вместе листали журналы мод и вырезали фотографии любимых исполнителей, клея их на обои или в тетради, рядом с текстами их песен. Прошли всего сутки…

В течение дня ни Валя, ни Маша к ней не подходили. В столовой, увидев девочек, сидевших за одним столом и мило беседовавших, она захотела по привычке подсесть к ним. Но Валя кинула рюкзак на скамейку и одарила ее злобным взглядом. Маша сидела, не поднимая головы, упорно ковыряя вилкой гречку.

– Да пошли вы, больные, – гордо фыркнула Алла и, цокая каблуками, пошла за другой стол, села в гордом одиночестве, решив, что так даже лучше

Уже заканчивая обед, она спиной ощутила, что к ней подошли. Подняв голову, увидела Валю, стоявшую позади с тарелкой второго.

– Я тут не доела, – она вывалила остатки обеда в тарелку Аллы.

Еда разлетелась. Алла взвизгнула и вскочила со скамьи. Но Валя невозмутимо, с усмешкой смотрела на недавнюю подругу.

– Тебе же привычнее мое подбирать, – и вернулась к своему столу, где с округлившимися глазами сидела Маша.

На мгновенье в столовой повисла тишина, но уже в следующий миг помещение разорвал хохот и улюлюканье. Но Алла их уже не слышала, она бежала подальше оттуда, на бегу стряхивая с себя остатки еды.

Алла могла многое вытерпеть и даже повернуть в свою сторону, но такого унижения она никогда в жизни не испытывала. Это было слишком. Она уже не слышала хихиканья встречавшихся на пути студентов, хотелось только одного – скорее убраться из этого ада.

Захлебываясь обидой и слезами, она ворвалась в каморку коменданта, и не спрашивая разрешения, схватила трубку телефона. Женщина хотела возмутиться, но увидев, что девочка плачет, решила не мешать. Лишь отодвинула в сторону газету с кроссвордами. Алла крутила диск телефона, бубня себе под нос.

– Мама! – рыдая, крикнула она в трубку, едва на том конце послышался щелчок. – Мам! Забери меня отсюда. Я здесь больше не могу.

Она уткнулась в стекло каморки и рыдала в телефонную трубку.

– Истерику прекрати, – послышался равнодушный голос матери, – не ной. Куда я тебя заберу?

– Домой, – прорыдала Алла, вцепившись в трубку так, будто это мамина рука.

– Да? И где ты здесь учиться будешь? – нервно перебила мать. – Тебе нужен нормальный диплом. Чтобы устроиться на хорошее место. А это лучший колледж в области… – и грустно добавила, – из тех, что мы можем себе позволить.

– Мам, пожалуйста, – Алла готова была умолять. Всхлипывая, она вцепилась в трубку, – я согласна на любой. Здесь я не могу больше, ты не понимаешь?

– Дочь, – требовательный тон не оставлял надежды, – ты обязательно справишься. Ты – моя дочь. А значит, сможешь. Как бы хреново не было. Ты – наш единственный шанс. Раз твой папочка оказался слабаком.

Алла сморщилась. Похоже, мать опять надралась. Она замерла, глядя в никуда. И положила трубку.

Совсем недавно мать казалась ей эталоном. Во всем. В красоте, умении вести себя. А вот удар сдержать не смогла. Зато хочет, чтобы дочь умела встать из грязи с гордым лицом. Но ей всего пятнадцать. Ей хотелось, чтобы мама примчалась и просто разорвала здесь всех. Папа бы так и сделал. А теперь… Алла бросила взгляд на смотрящую с сочувствием, пожилую комендантшу. Еще жалости какой-то старухи ей не хватало. Алла гордо подняла подбородок, и не сказав ни слова, вышла.

Оказавшись в комнате, она забралась на подоконник, схватив косметичку. Нужно было успокоиться, собраться с мыслями.

С Машкой все понятно. Серая мышь без собственного мнения. Но вот Валька. С этой дикаркой нужно что-то делать. Строить из себя ее подружку теперь бессмысленно. Да и желания не было. Алла посмотрела на унылые стены, которые не спасали даже развешенные плакаты с «Иванушками». В этих однотипных стенах, с одними и теми же покрывалами в каждой комнате. Как здесь стать личностью? Когда малейший шаг в сторону – и ты изгой. Алла физически ощущала, как давят на нее эти стены, эти люди. Она рождена для большего. А ей все пытаются подрезать крылья, сделать такой, как все эти неудачники, волочащие серую, «как у всех» жизнь.

– Черта с два! – вслух ответила она невидимым оппонентам и достала щипчики из косметички.

В комнату, без стука, влетела Галка из двести пятой. С пакетом на голове и миской в руке.

– У кого волосы короткие? – взволнованно выпалила она, но с разочарованием поняла, что здесь таких нет. Алла слегка поморщилась.

– Ну приветики.

– А, да. Привет.

– Это что за фигня?

– Это хна. На мою длину много оказалось – умоляюще смотрела девочка. – Я не могу ее выкинуть. Ладно, пошла дальше искать.

Алла оторвала взгляд от зеркала и посмотрела на Галю. Потом, хмыкнув, глянула снова в зеркало. В голове отчетливо звучал собственный голос, умоляющий маму состричь ей волосы.

– Стой, – она спрыгнула с подоконника и подошла к незваной гостье. – А кто у нас на этаже на парикмахера учится?

– Да много кто, – непонимающе пожала плечами Галя. ‐ А что?

– Кто-то сказал, что хочешь изменить мир – начни с себя.

– Конфуций, – буркнула Галя.

– По фиг, – Алла заглянула в чашку с краской. – Не прокиснет?

– Только не говори, что… – Галя удивленно уставилась на рыжую шевелюру.

– Ты даже не представляешь, как давно я об этом мечтала.

С довольным видом, она прошла мимо Гали. И из коридора послышался громкий, уверенный голос:

– Кто у нас парикмахер, девчонки? Я готова на эксперименты.

Галя постояла в недоумении еще несколько секунд, непонимающе тряхнула головой и вышла.

***

– Это слишком жестоко, – наклонившись, прошептала Маша, когда Алла убежала из столовой.

– Ну иди, пожалей, – с вызовом бросила Валя. – Какого черта ты здесь сидишь, со мной? Ты же у нас вся такая правильная. Беги, жалей не заслуженно униженных.

– Если ты хотела ее проучить, то можно было это сделать не прилюдно.

– Серьезно? А ей ты это же говорила? – Валя оттолкнула от себя тарелку. – Когда она на виду у всех с этим козлом целовалась?

Не дожидаясь ответа, она схватила поднос и направилась прочь от стола, оставив Машу наедине со своим смятением. Ей сложно было понять и Валю, и Аллу. Было жалко обеих. Но она и не понимала их. Зачем отвечать болью на боль? Почему нельзя протянуть руку и простить? Каждая из них сделала глупость.

Как жить им троим на этих восемнадцати квадратах, если там на каждый метр такая концентрация негатива друг к другу? Маше хотелось закрыть глаза, досчитать до десяти. И открыв, увидеть, что она дома, в мягкой постели, а на столе еще теплое молоко с пенкой.

Но вокруг галдели студенты, толкали друг друга, громко смеялись. И уже никому не было дела ни до Вали, ни до Аллы. И уж тем более, никто не заметил, как вышла из столовой худенькая, с тонкими косичками и слегка сутулая, девочка Маша. Хотя, вряд ли кто-то помнил, как звали эту тихоню.

Мечты Маши исполнились этим же вечером. Но немного не так, как ей хотелось бы.

В общежитии решили устроить показательный суд, который назывался собранием. Девочек выставили перед всеми и начали обсуждать их недостойное поведение. Аллу было не узнать: короткое каре насыщенного медного цвета вместо недавней светло-рыжей густой копны волос. Даже сейчас все внимание было устремлено на нее. Только в этот раз Алла совсем не была рада этому.

Завуч, высокая худощавая женщина с болезненно худым лицом, с толстым слоем румян на скулах, нарочито громко и постоянно жестикулируя в сторону девочек, рассказывала, что «в наше время такого позора не было», что с развала личной морали и начинается развал страны, что в стенах родного ей колледжа она не позволит подобных выходок. И что таких профурсеток нужно гнать, пока не поздно. Немногочисленные представители педсовета согласно кивали и бросали возмущенные взгляды на подруг.

Девушки стояли молча, потупив взгляд. Валя нервно постукивала ногой по полу, как делала всегда, когда сильно нервничала. Алла недовольно толкнула ее локтем, не поднимая глаз. В отличие от соседки, стоявшей в полном недоумении, она догадывалась о таком исходе.

Она мысленно прокручивала разговор матери с этой худосочной женщиной в первый учебный день. Когда мать, по старой привычке пыталась объяснить, что ее Аллочке не пристало жить на одной площади с тараканами. Что руководство колледжа обязано предоставить нормальные условия, или она, Вероника Давыдова, поднимет все свои связи и тогда… Только завуч оказалась из закоренелых пролетариев. А те, как известно, буржуазию, вроде Давыдовых, люто ненавидели.

Алла горько усмехнулась, слушая гневную тираду о падших нравах. Она чувствовала, что на этом их общая история может закончиться. Понятно, Валька попала под горячую руку, тирада про «падших» к ней не относилась. Алла сделала еле заметный шаг в сторону соседки и вновь толкнула ее локтем, только теперь совсем слегка и шепнула примирительно:

«Ты прости, что ли. Тупо вышло».

Валя ничего не ответила, даже бровью не повела. Лишь крепче сжала кулаки. Ей было уже не до Алки. Она изо всех сил старалась не разреветься. В голове, как молоточками, стучала одна мысль: «Только не домой!»

Маша сидела в первом ряду и широко открыв глаза, слушала, как в ее соседок по комнате летят грубые слова. Она бросила взгляд на Женю. Тот стоял возле окна.

«Его-то почему не выставили перед всеми? – недоумевала она. – Ведь это он то самое яблоко раздора. Почему всегда стыдно должно быть только девочкам?»

Она сверлила его взглядом. Но Женя смотрел не на нее. С ехидной улыбкой он наблюдал, как смакуют неприятные подробности про каждую из тех, кого совсем недавно целовал. Маше стало мерзко. Хотелось встать и просто уйти. Но она робко поглядывала из стороны в сторону, перебирая собственные пальцы.

Но главный шок был впереди.

После долгой эмоциональной тирады о нравственности, завуч вспомнила о том, что в стране уже демократия и предложила педсовету проголосовать. Исключать подростков из учебного заведения или на этот раз простить.

Маша вскрикнула, закрыв рот руками. Алла стояла, мотая головой и со слезами просила не выгонять ее. Бормотала, что все осознала.

И только Валя стояла, словно онемевшая. Она смотрела в никуда. В душе был шок и мозг отказывался верить в происходившее. Домой? Опять туда? Завтра за ней приедет мать. И ее жизнь вернется на прежние круги ада.

Маша заметила, как играют скулы на Валином лице. Конечно, она не могла прочитать ее мысли, но видела, каким шоком для нее стало объявление. Но она не плакала и не умоляла, как Алла. И никто не знал, чего ей стоило сдерживать себя. Как хотелось не стоять с каменным лицом, а швырнуть прямо в эти рожи чем-то потяжелее. Тяжело дыша, так, что было видно, как грудь то поднималась, то опускалась, она старалась не смотреть ни на кого. В ушах эхом прозвучал вердикт… Исключить из колледжа за аморальное поведение.

Алла никак не могла успокоить свою истерику. Она и сама не понимала, чего так боялась. Вернуться домой с клеймом позора семьи, не оправдавшей ожидания матери. Или потерять только появившееся ощущение свободы, которое она обрела здесь. В голове постоянно звучал требовательный голос матери: «Тебе нужен этот диплом».

Маша сидела, зажав рот руками и переводя взгляд с одной на другую. Ей было жаль девочек. Но встать и сказать что-либо в защиту хотя бы одной из них, она так и не решилась. Лишь скрестила ноги, поджав их, как собака прячет хвост в моменты опасности.

Она сама себя ненавидела за эту трусость. Ведь завтра на их месте окажется любой из этой комнаты. Может, даже она. И точно так же, никто не скажет слова в защиту. Вот она – стая. В которой она, Маша, далеко не альфа-самка. А лишь трусливый щенок, который молча, опустив глаза, наблюдает за травлей сородичей.