Не только детектив

Письмо в Гаагу

Рослый волоокий русак Вадик Шевцов приволокнулся за одной голландкой. Мало того: она сделала ему предложение, и он возьми да женись. Мы все, конечно, позубоскалили, позавидовали, поахали, а она взяла его и увезла в свою Голландию.

Ну, мы про это потихоньку забыли, только неделю назад приходит от Вадьки письмо. Марка, голубой конверт, штемпель. Оттуда.

И пишет он про свой домик трехэтажный, и что были трудности с языком, и что пришлось осваивать компьютер, и про свою «Тойоту», и «Вольво» жены, и про видеомагнитофон, и про отпуск на Багамах…

Отвечать надо. А что ответишь?

А потом меня осенило.

«Дорогой Вадик, – писал я, – вчера мы с Мариком Шварцманом (ты его, конечно, помнишь) заняли свои места у голубого экрана. На 18-й минуте Бубнов сделал замечательный рывок по правому флангу и выложил как на блюдечке рвущемуся к воротам Черенкову. Тот как вмазал – и мимо! Марик даже сказал слова, от которых ты там, поди, отучился. Мы с горя откупорили по первой «Жигулевского», и – из горла. А закусь, скажу тебе, была класс! Марику прислали с Одессы вяленую ставридку, у меня лещ был, еще мы яичек вкрутую наварили, в соль макали, и бородинский хлеб с корейкой. А своих я в зоопарк услал. А на 25-й минуте Шмаров откинул мяч пяткой все тому же Черенкову, и тот в головокружительном прыжке послал снаряд мимо зазевавшегося вратаря гостей, молодец, Саня! Вдарили мы по второй. Правда, на 34-й минуте Протасов сильным ударом потряс до основания штангу наших ворот, но на перерыв команды ушли при счете 1:0 в нашу пользу. Раскупорили мы по третьей. Лещ – объедение, жирный, собака, и ставридка тоже ничего, – правда, суховатая. А яички с солью!

После матча (2:0 в нашу пользу) Марик еще к таксистам сбегал, взяли беленькой, потом принес гитару, мы пели: «Вот, новый поворот…» – и вспоминали тебя. Все-таки наши ваших на чемпионате мира сделают, попомни мои слова. До свиданья, твой Слава».

…В далекой Гааге, на двуспальной кровати, крытой ослепительным покрывалом, рядом с персональным компьютером и видеомагнитофоном, не спал человек, перечитывал письмо, стискивал кулаки и плакал.

Срочное задание

Вбегает ко мне редактор.

– Вот тебе срочное задание, – говорит, – садись и пиши о пачулях.

– А можно? – спрашиваю.

– Ты что, с Луны свалился? – кричит редактор. – «Вести» уже написали, «Светлячок» написал, «Голос литератора» написал! Мы, как всегда, в хвосте!

На следующий день приношу статью о пачулях.

– Видеть не могу твои пачули! – говорит редактор. – Убери их от меня!

– А что такое? – спрашиваю.

– «Вестям» указали, «Светлячку» сделали внушение, а «Голос литератора» одернули. Понимаешь?

На следующий день прихожу на работу, а меня уже редактор дожидается.

– Ну где ты шляешься? – спрашивает. – Давай срочно свои пачули.

– А что случилось? – спрашиваю.

– Тех, кто одергивал, – поправили. Понимаешь?

Схватил редактор мою статью и убежал.

Прихожу на следующий день гранки вычитывать.

– Забирай свои пачули, – говорит редактор.

– А почему? – спрашиваю.

– Поправить-то поправили, – говорит редактор, – но ведь и одергивали же. Понимаешь?

Вечером он мне домой звонит.

– Срочно вези свои пачули!

– А что случилось?

– Вы вечно спите! Уже и «Горн» пачули дал, и «Суббота» дала, и даже «Мяч и шайба» подбирается!

Примчался в редакцию.

Редактор увидел меня, рукой пренебрежительно махнул.

– А, пачули… Пройденный этап. Теперь о супельниках надо писать.

– Неужели можно? – ахнул я.

Плач по 6-й статье[1]

Обновление нашего дома

Он вчитался в пожелтевшие строчки. Как давно, кажется, это было.

«Завод мерно дымил всеми своими трубами, как бы заверяя, что месячный план будет выполнен, как всегда, на 101 процент. В кабинете нас ждал директор Н. М. Пропиленов, который сказал, что трудовую победу коллектив посвятит 70-летию дорогого товарища. Мы прошли в цех, в котором сновала, обслуживая 3500 станков, 82-летняя А. П. Ходикова. «Успеваете?» – на бегу спросили мы ее. «На пенсии отлежусь!» – отшутилась на бегу ударница, задорно подмигивая. Над заводом вставала луна, на которой, казалось, видны победные следы советского «Лунохода»!

Эх, старье, старье – давно забытый стиль… То ли дело сейчас!

«Завод гнусно дымил трубами, превышая предельно допустимую концентрацию норсульфазола в 10 000 раз. У ворот бушевал экологический митинг. В кабинете нас ждал директор Н. М. Пропиленов. «Пользуетесь ли вы обкомовским пайком?» – напрямик спросили мы его. Тот жалко забормотал, что сдал персональный автомобиль и ездит теперь на самокате. В цехе, остановив все станки, нас ждали 3500 работниц, которые наперебой жаловались на жилье, колбасу, радиационный фон и облсовпроф. На стихийном митинге выступила А. П. Ходикова. Трагично сложилась ее судьба. Она в 1916 году послала воздушный поцелуй Николаю II, за это была трижды репрессирована, сыновья ее стали ворами в законе, внучки – инвалютными, правнуки – рокерами. Подрастает правнук рэкетир.

– Как вывести страну из кризиса? – спросили мы ее.

– Частная собственность нужна, – задорно прошамкала Ходикова.

Над заводом вставала луна, похожая на неконвертируемый, обесцененный рубль…»

Он отодрал от стены старый газетный лист и нашлепнул новый. Размазал клейстер. «Клеить надо на совесть, – подумал он. – Обои доставать – по-прежнему такая мука…»

Русская женщина

Хлопушкинский чугунный завод должен был посетить Генеральный секретарь с супругой. Надежду отобрали в числе тех, кто случайно должен был повстречаться ему у конвейера.

Секретарь парткома провел среди отобранных летучий инструктаж.

«Будет спрашивать, на что жалуетесь, отвечайте – все хорошо. Если станет настаивать, говорите – кооперативы замучили. Цены сильно высокие».

Вечером Надежда рассказала мужу о событии. «Охота тебе попкой быть, – буркнул тот. – Говори как есть».

«А как есть?» – задумалась Надежда. А было: дым от завода, веревочная колбаса по талонам и комната в общежитии.

«Напишу ему письмо», – вдруг решила Надежда. Ей представилась картина из фильма про декабристов, где дама в длинном платье падает ниц перед монаршим конем и протягивает свиток. Надежда испугалась сравнения и отогнала картинку от себя.

Полночи Надежда писала и спала потом очень беспокойно. Ей снилось, как ее, голую, обыскивает парторг, находит письмо и строго говорит: «Нехорошо, Надежда!»

Утром Надежда в новеньком комбинезоне стояла у конвейера и собирала из отходов производства игрушечные будильники, похожие на гири. Письмо за пазухой вспотело.

Вдруг бегут начальник цеха и парторг, оба белые.

– Выручай, Надежда! Светлецова заболела. Будешь хлебом-солью ЕГО встречать.

На Надежду нацепили кокошник, сунули хлеб-соль и вывели к Доске почета.

Час минул, два. Надежда закоченела.

Вдруг бежит парторг, глаза белые:

– Выручай, Надежда! От Матвеича в мартеновском пахнет!

Помчались в цех. Надежда отогревалась у доменной мечи, стояла, как дура, в каске на кокошнике и с хлебом-солью, который позабыли отобрать.

А Генеральный так и не приехал. Задержался то ли в обкоме, то ли в горкоме.

Пришла Надежда домой, а у сына жар, муж не кормлен. Быстро – горчичники ставить, борщ разогревать!

Выручай, Надежда!

Последний бой кибальчиша

Утром, как всегда, плюясь и шаркая, Кибальчиш потащился за молоком и папиросами.

По дороге заглянул в винный – так, из любопытства, все равно, если б чего было, очередь бы подсказала.

Зашел и обомлел: пахнет ванилью, грязных опилок на полу как не бывало, продавщица – в крахмальном фартучке, а главное – бутылок столь, сколь не видел Кибальчиш (а он был пивуч, особенно после ночных допросов) за всю свою жизнь.

Один стеллаж до потолка был уставлен «Столичными», «Кубанскими», «Перцовками», «Московскими», заморскими джинами и висками. Стеллаж другой был отведен напиткам, как понял Мальчиш, полегче: глаз углядел знакомые, но забытые «Черные глаза» и «Твишиани», а прочие все были невиданные. Ютилась полочка с двадцатью сортами шампанского. Пива – пива! – было не меньше десяти родов, и банки даже какие-то. А рядом дразнили иноземные коробочки с сигаретами.

Продавщица издевательски улыбнулась:

– Прошу вас.

– Это чего ж, обратно торгсин сделали?

– Все только за рубли.

Не смея поверить, Мальчиш, путаясь в рублях, приобрел бутылку «Черных глаз» (покойница бабка любила) и пачку «Мальборо», которые запомнились потому, что их раскуривал тот диссидентский писатель, за которым Кибальчиш ходил уже перед самой пенсией.

На улице затянулся обновкой (дрянь табак, буржуинский) и потащился, плюясь, в молочный. Тут он совсем ослабел, потому что увидел сыр, которого не видел полгода, и сырокопченую колбасу, которую не видывал, почитай, лет тридцать. Впрочем, сыров и колбас было сортов, не ошибиться бы, по двадцать.

«Горбачева ждут», – вдруг молнией сверкнуло в старческом мозгу Кибальчиша. Он лихорадочно, пока не оттеснили охранники, купил на все деньги колбасы и остановился подождать: может, подъедет Он, и завяжется непринужденный разговор с жителями микрорайона.

Но никто не суетился. Людей в магазине было мало. За окном, видные через витринное стекло, неслись автомобили. Какие-то странные они были, чересчур красивые и чистые. И люди шли мимо какие-то веселые, с разглаженными лицами.

«Нет!» – вдруг просверлила Мальчиша новая догадка, и он даже ослабел и без того нетвердыми ногами. И как только он понял, что случилось, со старческой быстротой юркнул к выходу и пошаркал-пошаркал к дому. И все – откуда ни возьмись появившиеся всюду рекламы, полупустые автобусы, лоток со свежими раками убеждали его, что последняя догадка была верной: он всю жизнь боролся с буржуинами, а они все ж таки победили и были уже здесь, на его родной улице.

Дома он накрепко закрыл дверь, завалил окна мешками со стиральным порошком, вытащил маузер, подаренный лично К. Е. Ворошиловым, и приготовился к последнему бою.

В метро

Как я люблю вечернее метро! Когда уже схлынул поток тех, кто едет с работы, и народу не так много, и люди поспокойней…

Вот сидит тридцатилетняя. Прическа словно только из салона, дубленка, но сумочка черная, а сапоги красные… А как по цвету подберешь! Единственная у нее, видно, сумка, единственные сапоги… Сейчас сапог не накупишься… Читает воспоминания о Тарковском. Что ей Тарковский? Кто она – искусствовед? Киноманка?.. Поднимет голову, обведет тебя туманным взглядом, словно «Сталкера» снимает, и опять – читать…

А рядом – пожилая: в строгих очках, с седыми завитками, сидит, прорабатывает верстку какой-то детской книжки, ставит на полях исправления. Вся в работе, и ей уже ни к чему, как той, тридцатилетней, глаза поднимать, проверять, какое впечатление производит…

А вот мужчина пожилой с молодым беседуют. Стоят друг против друга и обсуждают пакт Молотова – Риббентропа – профессионально так обсуждают, со ссылками на монографии…

А у дверей парнишка девушке заливает: «Был у нас в гостях англичанин, говорит, я американцев не понимаю, у них жаргончик какой-то и через слово мат…» Девушка некрасивая, а парнишка хоть куда, и одет модно, но нет, вот развлекает даму, разливается соловьем – а может, влюблен?

А вот сидят три школьницы. Совсем некрасивые. Одна читает «Бедные люди». Для чего? Разве это проходят? Две другие в одну книгу погрузились, посередке держат. Заглянем в обложку… Конечно, «Преступление и наказание» – по программе…

Какие милые все! Все у них впереди, выучат и Достоевского, и английский, и американский…

Вот это вечернее метро – и есть моя Россия…

– Приехали, Денис Болеславович, – вежливо перебил охранник.

Денис Болеславович грузно вылез в предупредительно распахнутую дверь «Мерседеса».

Раз в полгода ему устраивали поездку в вечернем метро, и умильных разговоров ему хватало еще на полгода.

Бутылочка

Один врач отучил пить одного пациента.

Вернувшийся к жизни отблагодарил спасителя посредством коньяка.

Коньяк был кстати, потому что врач собрался навестить школьного приятеля на даче в Красково.

Приятеля дома не оказалось, зато оказалась его жена, задорно поблескивающая глазками, и врач неожиданно навестил ее.

Муж притащился на рассвете после того, как хряпнул спирта в лаборатории и портвейна в тамбуре со случайными, после чего последовал спор, после чего у мужа недоставало трех зубов, чего не компенсировали внезапно обретенные рога, чего муж не замечал.

Чтобы муж и далее не замечал, жена заховала врачебную бутылку на чердак и квохтала над мужем, радуясь, что не оказалась вдовой.

Утром несостоявшаяся вдова отправилась на службу, продолжая радоваться, что она не вдова и что бутылка кстати. И точно: жена вскоре переместилась в командировку в Брюссель, после того как коньяк переместился в сейф к официальному лицу, а несостоявшаяся вдова поперемещалась на его, то есть лица, коленях. После чего лицо вынуло из коньячной коробки банкноты, пересчитало, а бутылку преподнесло личному, то есть лица, шоферу.

Водила рванул, предвкушая. Заехал за колбаской – машину обчистили, сперев магнитофон, зажигалку и бутылку.

Повествование становится монотонным. Шестеро подростков. Две герлы. Маг толкнули, вайну взяли. Киряли. Коньяк не успели. Были взяты с поличным. Конфисковали. «Уничтожили путем вылития в раковину». Так занесли в протокол, а фактически преподнесли коньяк капитану, как раз ставшему наконец майором.

Еще короче. Капитан – зав. лесоторговой базой – поставщик из Бурятии – директор леспромхоза – Благовещенск – мама новобранца – полковник – академия Фрунзе – адъюнктура в Ленинграде – зубной профессор из Москвы – плата ночному таксисту.

Короче!

Бутылку за бешеные бабки берет у таксиста вдруг развязавший тот самый пациент, открывает, наливает, подносит, нюхает – «торпеда» срабатывает со страшной силой (врач на совесть лечил, не зря был коньяком премирован) – пациент валится на стол, бутылка опрокидывается, жидкость льется на пол.

А говорят, мы пьющая страна. Ха!.. Одной бутылки осилить не можем.

Бутылочка-2

Вова сидел с лучшим корешем на ночной кухне, жена давно отрубилась, обсуждали жен и любовниц.

Как всегда, не хватило.

– Поехали к таксистам, – предложил лучший кореш.

– Стоп, – сказал Вова. – Идея. – И вынул из шкапчика бутылку виски «Джонни Уокер». – На Новый год приберегаем. Но мы ей сделаем усекновение.

Кореш понял, аккуратнейшим образом вскрыл заморскую диковину. Отлили в майонезную баночку добрую треть, разбавили подкрашенной вареньем водопроводной и тщательнейшим образом запечатали сосуд.

Майонезная баночка продлила кайф.

Наутро неопохмеленный Вова потащился на работу, а жена его Зина стала принимать любовника. Приняла она его раз, после чего тот стал ныть, что не кисло было бы выпить. Зина приняла близко к сердцу эти причитания, поелику знала, что, выпив, друг возобновит атаки. Она нашла в шкапчике бутылку «Джонни Уокер», возлюбленный аккуратнейшим образом ее вскрыл, отлили почти треть в майонезную баночку, самец махнул, после чего долили водой, подкрашенной медом, и внимательно запечатали. Взбодренный хахаль полез.

Вечером Вова пришел весь разбитый с похмелья, и когда утомленная дневной любовью супруга заснула, снова надругался над бутылкой, применив ту же майонезную баночку и квас.

«Однако здорово же мы разбавили, – подумал он, махнув. – Как бы Зинка не заметила».

Спустя три дня ту же операцию провернул любовник.

«Однако здорово же я тот раз разбавил, – подумалось ему. – Ну, ей же хуже».

…Наступил Новый год. Как украшение семейного стола была выставлена бутылочка.

Вова налил, втайне содрогаясь. Зина тоже обмерла от страха.

– Ну, за старый год! – отчаянно воскликнул Вова и храбро махнул. Зина тоже засадила. Жидкость была очень похожа на воду, от каковой она, по сути, и не отличалась.

– Ф-уф, – картинно сказал Вова, занюхал коркой, на глазах выступили слезы. («Какой артист умирает во мне!»). – Крепка Советская власть!

– Да, прям так и шибает, – покраснев, сказала Зина.

«Пронесло!» – возликовал Вова.

«Пронесло!» – возликовала Зина.

После этого они еще несколько раз с отвращением выпивали, и Вова для полноты картины даже сделал робкую попытку подебоширить.

Так семья Мозолевых встретила Новый год насухую. И не надо никакой антиалкогольной пропаганды.

Секса у нас нет!

Уважаемый тов. директор!

Довожу до Вашего сведения, что с начала нынешнего учебного года мною в 5-м «А» классе, в котором я являюсь классным руководителем, проводилась целенаправленная работа, направленная против мутного потока вседозволенности, захлестнувшего наши кино-, теле- и видеоэкраны, а также радиоточки. Мною был прочитан курс «Введение в невинность», в ходе которого мы с учащимися читали по ролям и осуждали поэмы Баркова, с отвращением посмотрели кинофильм «Маленькая Вера» и, содрогаясь, посетили кооперативные киоски по продаже обнаженных открыток и брелоков.

По окончании курса учащимся были предложены сочинения на темы: «Спасибо партии любимой, что мы появились на свет», «Маленькая Вера – тургеневская девушка нашего времени» и «Торговать собою – значит продавать Родину». Несмотря на то что в сочинениях были забавные описки типа: «Она была в бюстгальтере на голое тело» и «Даже в постели они думали о своей дальнейшей судьбе», учащиеся в целом продемонстрировали умение работать с первоисточниками и непримиримость к сексу. После этого они разучили речевки:

и:

На символическом пионерском костре был сожжен журнал «Плейбой». Возле гостиницы «Астория» учащимися был установлен «Пионерский пост против распутства». Советским девушкам учащимися вручалась повесть Тургенева И. С. «Первая любовь» и Устав ВЛКСМ. Налицо определенные успехи. Так, девушка по кличке Зеленая Холера, прорыдав всю ночь над Уставом, приобрела на всю валютную выручку 10 000 тысяч индийских одноразовых противозачаточных средств и передала их в дар в фонд родной школы.

Затем мои учащиеся разгромили редакцию журнала «Веселые картинки», приняв его за порнографическое издание, и собрали теплые вещи в пользу пострадавших от демографического взрыва в Бангладеш.

В связи с тем, что в будущую субботу намечено мероприятие в виде посещения моими учащимися Вашего, товарищ директор, музея, прошу Вас во избежание актов благородного вандализма изъять из экспозиции отвратительные порнографические скульптуры «Вечная весна» и ей подобные и заменить их на картину «Опять двойка», которую мы будем с удовольствием проходить как в Вашем музее, так и по учебной программе.

С уважением

Ханженская Э. М., заслуженный учитель 4001-й ленинградской школы

Издательские муки

Зам. директора партийного издательства «Всполох» Свежацов заразмышлял о планах переизданий на будущий год.

«С марксизмом-ленинизмом ясно, – подумал он, – теперича классика. Тиснем-ка мы Толстого. Льва. Вот подходящая, вполне идейная штучка». Свежацов потянулся к полке и достал томик. Бегло перелистал. Вдруг его взгляд наткнулся.

«Мужчины вышли в столовую и подошли к столу с закуской, уставленному шестью сортами водки и столькими же сортами сыров с серебряными лопаточками и без лопаточек, икрами, селедками, консервами разных сортов и тарелками с ломтиками французского хлеба».

Свежацов вспомнил, как говаривал директор издательства Пролозков: «Успокаивайте народ. Не надо разжигать. Не бередите населению душу». Тут не побередишь! Шесть сортов сыров! С серебряными лопаточками!

«Лучше чего попроще, – подумал Свежацов, – вот прекрасная книга, любимая. «Граф Монте-Кристо». – Свежацов достал с полки «Графа». Развернул.

«Ужин состоял из жареного фазана, окруженного корсиканскими дроздами, заливного кабаньего окорока, жареного козленка под соусом тартар и гигантского лангуста».

Свежацов почувствовал, как рот наполнился слюной. Он сглотнул и потер лоб.

«Может, какой детективчик, а? – жалобно подумал он. – Вот замечательный, про Ниро Вульфа».

Он осторожно пролистал, но глаза сами предательски выхватили место: «Я спросил, что будет в его омлете. Он ответил: четыре яйца (гм-гм, подумал Свежацов), соль, перец, столовая ложка эстрагонного масла».

«Эстрагонное масло! Ха. Знать бы, что это такое?.. Что же делать? Но хоть детское, детское-то должно быть! Какие-нибудь там сорок восемь поросят, все на ниточках висят». Свежацов взял «Красную Шапочку», купленную для внучки.

«Пойди к бабушке и отнеси ей горшочек масла!»

О-о! Свежацов скривился, как от зубной боли, и закрыл глаза рукой. Из его глаз выкатилась слеза, чистая, как настоящая, на травах настоянная, «Посольская». В окно смотрело солнце, похожее на круглый бутерброд с российским сыром.

Концовка

Двое школьных друзей, а теперь тридцатилетние – преуспевающий рекламный агент и известный фотограф – вышли из ресторана «София». Довольные после обеда (дорогого, однако, даже для их нетощих кошельков), они не спеша пошли вниз по Садовой. Орда машин, газующих на скверном бензине, и люди, обремененные ежедневной манией достать, не мешали их неторопливому разговору. Они уже рассказали друг другу за столиком самое интересное, что случилось с ними летом, самые важные новости об общих знакомых и успели договориться о совместной работе. Наступила пора анекдотов.