Стеклянная шестерёнка
К счастью для себя, Эдельхейт пришёл сюда, пока ещё не стемнело, и вооружённые разбойники и «уличные феи» его не беспокоили. Однако обитатели бедного района смотрели на него косо. В своём дорогом светлом костюме, шляпе-цилиндре и газетой под мышкой Эдельхейт выглядел белой вороной, залетевшей со светского приёма не туда.
Но именно здесь Гай надеялся найти тех, кто ему нужен. Мальчишки-газетчики не стали бы разговаривать с ним во время работы на улицах, но здесь, в переулках, они чувствовали себя как дома и ничего не боялись.
Несмотря на то, что несколько лет назад по всей стране начали открываться благотворительные школы, детей из самых бедных семей отправляли не учиться, а работать, чтобы помогали семье держаться на плаву. И продажу газет можно назвать для таких ребятишек самой квалифицированной работой, потому как справиться с ней могли только самые смышлёные. Не умея читать, продавцы должны были каждый день заучивать громкие заголовки и принимать оплату от покупателей без ошибок. Те, кто имел не настолько светлую голову, шли в шахты, на фабрики, в собачьи золотари3, трубочисты, факельщики и чистильщики обуви. И с двумя последними было далеко не всё так просто.
– Сэр, позвольте почистить ваши ботинки! – тонкий голосок прозвучал за миг до того, как маленькие руки начали с усердием тереть тряпкой ботинок, не дожидаясь утвердительного ответа.
Но Эдельхейт отступил на шаг и назидательно поднял, словно указательный палец, трость.
– Мальчик. Ты уже третий, кто пытается почистить мои ботинки в этом районе. И, как видишь, мой кошель всё ещё при мне. Понимаешь, что это значит?
– Что… у вас красивый кошель… сэр? – взгляд мальчика невольно метнулся в сторону, где за углом таился его сообщник.
– Вот что, мальчик. Я дам тебе и твоему другу по двадцать пенсов сейчас и попрошу кое о чём. И, если вы сможете мне помочь, то дам ещё по тридцать.
– Пятьдесят пенсов! Что надо делать, сэр?
«Быстро посчитал, – заметил Эдельхейт. – Этот точно газетчик. И по вечерам промышляет воровством со своим другом». Пятьдесят пенсов для таких ребят было достаточно мало, чтобы не счесть Эдельхейта обманщиком, и достаточно много, чтобы у них загорелись глаза.
– Мальчик, мне нужно узнать…
* * *
Бухгалтер Руд Диксон смертельно устал. И замёрз. И, судя по мелким кругам в лужах, совсем скоро ещё и промокнет. Он шумно высморкался в несвежий платок, прижал кожаную папку с бумагами поближе к себе и ускорил шаг.
На улице уже стемнело и каждый шаг прочь от Центральных улиц вглубь города приближал к неизвестности. Сверкающий днём цивилизованностью и прогрессом Гласстон ночью превращался в оскалившееся в темноте чудовище. И кратчайший путь Диксона к дому пролегал по краю этой пасти – через чёрные безлюдные переулки.
И хоть Диксон мог позволить себе нанимать факельщика, на деле такие «помощники» могли завести незадачливого прохожего к своим сообщникам и ограбить. Поэтому Диксон предпочитал идти сам, и ноги безотказно вели его домой через знакомые кочки, повороты и застоявшиеся лужи, от которых пахло нечистотами и протухшими объедками.
Диксон потёр свободной рукой висок. Несмотря на то, что он привык к местным запахам, сегодня они только обостряли его головную боль. А всё эти треклятые бумаги! Начальник возложил на него сложную задачу, более того – не совсем законную. Но дело бухгалтера маленькое – подтасовать цифры, свести расчёты, и вот уже убыточные предприятия не убыточные, а дают хорошую прибыль. Начальник рад. Его акционеры рады. А Диксон получит лишний фунт.
Впрочем, начальник тоже справлялся с ситуацией в своей манере. Устраивать на улицах шум он умел, и вот потерявшие на той неделе два пункта акции снова подросли за счёт высоких продаж.
Диксон проходил мимо затихшего на ночь рынка и на миг споткнулся на гнилой картофелине. А когда вернул равновесие, то увидел впереди огонёк просмоленной палки. Факельщик. Судя по высоте огня над землёй, ребёнок. Диксон поёжился, но не свернул с пути. Огонёк приближался и рябил в глазах.
И тут сзади в мужчину что-то врезалось. Он повалился вперёд, а бумаги в кожаной папке бухнулись в лужу перед ним. Огонёк факельщика блеснул перед глазами, чья-то маленькая нога наступила на несчастную поясницу Диксона, послышался лёгкий «плюх» в воду и детский смех, а потом шаги так же быстро растворились в темноте.
Ворча на ночных хулиганов, Диксон сел и потёр ушибленные локти и колени. Могло быть и хуже. Его жизнь и даже кошелёк остались при нём. Когда глаза снова привыкли к темноте, бухгалтер начал шарить руками в поисках папки с бумагами, но это оказалось как искать чёрную кошку в тёмной комнате. Он обшарил переулок, вымазался в грязи, но ладони находили только мусор. Документы пропали. Пропал Диксон.
Он не сразу услышал, что позади приближались ещё шаги, а потому вздрогнул от внезапного голоса:
– Что-то потеряли, сэр?
Следующее, что помнил Диксон, это нож у его горла. Кто-то крепко схватил мужчину за грудки прижал к стене. Хоть Диксон и был крупнее нападавшего, не смог от страха и пошевелиться, а лицо побелело как мел. Дождь тихо накрапывал по крышам и лужам, но уши заложило, как от грома.
– С-сэр, у меня немного денег, но возьмите. Н-не убивайте!
Обычно этого хватало. Тут, конечно, водились мокрушники, но никто не стал бы наживать неприятности лишним трупом, если таковых можно избежать. Но преступник внезапно стукнул по руке Диксона, и его кошель бухнулся в лужу.
– Деньги мне уже заплатили. У шефа дела тут идут совсем скверно, а ты слишком много про них знаешь.
Душа Диксона ушла в пятки. Не может быть! Собственный начальник подослал к нему убийцу! «Горе мне! – разрыдался про себя несчастный бухгалтер. – Да если б я знал!»
Глаза сквозь слёзы уловили приближающийся свет, и Диксон неожиданно уверовал в Бога и жизнь после смерти. Но раздался выстрел в воздух, чьё-то «Эй!», и удерживающие Диксона руки тут же исчезли. Он тяжело сполз по стене, ватные ноги не слушались, а дыхание, больше напоминавшее стон, никак не успокаивалось.
– Сэр, вы не ранены?
На этот раз Диксон отшатнулся от незнакомого голоса как от чумы и заслонился руками.
– Н-нет, не убивайте.
– Успокойтесь, сэр. Преступник сбежал. Я не причиню вам вреда.
Ласковый успокаивающий голос заставил Диксона открыть глаза и вглядеться в лицо джентльмена. Да, это определённо был джентльмен в белом костюме и шляпе-цилиндре, с факелом в одной руке и револьвером в другой. Поверить в его появление в таком месте было сродни чуду, но именно это чудо только что спасло несчастного бухгалтера.
– Позвольте представиться. Моё имя Гай Эдельхейт, – джентльмен убрал в карман револьвер и коснулся шляпы в приветствии.
– Руд Диксон, – пролепетал в ответ бухгалтер.
– О, так это вас я ищу.
– М-меня?
Только сейчас в свете факела, Диксон заметил, что глаза у джентльмена разные – одни серый, другой фиолетовый. Погодите, где-то Диксон про такие слышал…
– Мне сказали, что вы поздно заканчиваете работать, но я не успел к вашему уходу из редакции, поэтому узнал ваш адрес. Мне хотелось с вами поговорить. Видите ли, я частное лицо – кто-то бы даже назвал меня частным детективом – и я расследую одно… даже два дела. Вы бы мне чрезвычайно помогли, если бы рассказали о своём начальнике. О, – детектив посмотрел вниз и приподнял ботинком кожаную папку, – это ваши документы?
Но последнее Диксон не услышал. «Песня!» – вдруг осенило его. Он слышал, как в пабе про этого детектива распевали песни! В сердце Диксона тут же разлилось тепло от неожиданного спасения и безопасности в присутствии этого человека. Вот кто ему друг! Вот кто ему поможет! А Стонбай со своими убийцами может катиться к чёрту!
– Я всё расскажу, сэр. Всё до единого слова!
* * *
Винс переоделся в одежду, которую спрятал в мешке в переулке. В глубокий карман поместился завёрнутый в лоскут нож. Бешено колотящееся сердце понемногу успокаивалось и вступало в свой обычный ритм. Что теперь будет с газетным бухгалтером, и как тот поступит, Винса не волновало. Он всё сделал как надо, остальное не его проблемы.
Чтобы развеяться, Винс обещал встретиться сегодня с Джеймсом в пабе «До капли». В конце концов, они не закончили «прогулку», и этот «Сыщик» наверняка опять будет вытягивать деньги на дорогую выпивку. Но Винс не против, дело того стоило.
Винс вышел из глубины трущоб в более обитаемые переулки, где жизнь не прекращалась ни до полуночи, ни после. Бродяга коптил что-то над костром, наверное, поймал несчастную кошку или крысу. Какая-то парочка лобызалась у всех на виду. Другие спали, свернувшись для тепла в клубок, а за углом слышались звуки драки, вполне возможно, поножовщины. Горе бобби, которых назначают в этот район. Их попытки навести порядок напоминала дырявые трубы – сколько воды ни лей, до котла не доберётся.
Гласстон мог хвастаться званием города света и прогресса, но то лишь фасад Центральных улиц. В глубине переулков город остался так же тёмен и безнадёжен, как и до своего расцвета.
Винс поправил твидовый пиджак и направился в противоположную от драки сторону. Ни к чему сейчас лишние неприятности, и так засветился. На повороте его сцапала ярко накрашенная дамочка, от которой несло перегаром.
– А ты вкусно пахнешь. Вижу, у тебя водятся деньги, – замурлыкала она и потянула Винса за ремень, – не хочешь провести эту ночь со страстью?
– Я «со страстью» проведу эту ночь с бутылкой джина. «Дьявольские кошечки» меня не интересуют.
Дама тут же отпустила Винса и надула от обиды губы. То ли из-за отказа, то ли из-за того, что Винс назвал её «дьявольской кошкой», в то время как сами «кошки» предпочитали куда более поэтичное «уличные феи».
Винс прибавил шагу, чтобы успеть к Джеймсу. Тот сидел за их обычным столом и страшно переживал, что ему самому придётся платить здесь за выпивку. Однако при виде Винса на лице «Сыщика» промелькнули поочерёдно и радость, и обида.
– Как ты мог меня бросить?! – насупившись, воскликнул Джеймс.
Отсветы тусклой лампы делали его лицо пунцовым – то ли от злости, то ли от количества выпитого.
– У меня были дела. Я ведь предупреждал, – Винс устроился напротив и подозвал официантку. – Но сейчас все здесь, всё хорошо, и я в твоём распоряжении.
При этих словах всю обиду Джеймса как рукой сняло. Он расплылся в улыбке и заказал себе лучший сорт пива.
Глава 6. Вердикт
На чердаке Эдельхейта всю ночь горела свеча. Он попросил у миссис Палмер чертёжную доску и пристроил у себя над столом. Фотографии, газетные вырезки и рукописные заметки соединялись красными нитями и нарисованными стрелками.
Эдельхейт одну за другой изучал бумаги, переданные бухгалтером, и удивлялся их количеству. Многие обеспеченные дельцы как дань моде оформляли большие объемы информации в компактные перфокарты. Но чтобы записать и расшифровать такую, требовались услуги Канцелярского бюро со всей присущей бюро волокитой и заполнением заявок на пользование перфоратором. А потому личную и негласную информацию дельцы предпочитали по старинке записывать на обычную бумагу. И количество этих бумаг говорило о том, что негласной информации у Стонбая накопилось немало.
Несколько часов Эдельхейт читал пометки, сопоставлял цифры, отслеживал денежные потоки, пока все листки не перекочевали с правой стороны стола на левую. Гай устало потёр глаза. Стопка разобранных документов теперь лежала на столе памятником пройденного лабиринта… который вовсе не привёл к цели. Документы доказывали плачевное положение дел Стонбая. Напуганный бухгалтер собрал вещички и, не прощаясь с начальником, наверняка уже покинул город. И что с того? Эдельхейта не интересовало банкротство газетчика. Если только…
Внезапная мысль сверкнула подобно искре в темноте. Вот она – деталь, которая приведёт в движение весь механизм дела…
Уже рассвело, и все шестерёнки города должны были занять свои места и начать работу. Эдельхейт прихватил саквояж и направился к мистеру Вильямсону, с которым уговорился встретиться. Наниматель ждал скорейшего отчёта.
Едва детектив переступил порог богато обставленного кабинета, как перед ним, едва не хлопнув по носу, упала брошенная газета.
– Мошенник опять за своё!
Гай поднял газету. Заголовки первой полосы кричали о том, что у Вильямсона нет средств заплатить рабочим: «Банкротство "торгового принца" всё ближе!»
– Этот негодяй считает, что может водить меня за нос! – ругался Вильямсон.
На стол упала другая газета, где главная статья буднично рассказывала о возможном переименовании Гласстона в Глассгертон. Значит газет снова две.
Раскрасневшегося от негодования Вильямсона увещевала его дочь:
– Отец, прошу, подумайте о своём здоровье…
– Чёртов Стонбай. Если это он, я его!..
Инес Браун накапала в воду несколько капель из аптечного пузырька и пыталась протянуть стакан Вильямсону, но тот отмахнулся, продолжая ругаться на весь свет. Инес с мольбой во взгляде негромко обратилась к детективу:
– Мистер Эдельхейт, прощу, сделайте что-нибудь. У вас есть для отца хорошие новости?
Искренняя забота дочери об отце выглядела настолько трогательно, что Эдельхейт передумал навязываться на завтрак. Он взял номер фальшивой газеты и вгляделся в оттиск. На этот раз из другой типографии. Но поскольку все они принадлежат Стонбаю, это не даст ничего нового. Если только…
«Банкротство "торгового принца " всё ближе!»
– Если только банкрот не обвиняет в своём грехе другого…
– Что вы сказали? – встрепенулся Вильямсон.
– Простите. Мысли вслух. Вы хотели, чтобы я выяснил, виновен ли Чарльз Стонбай в порочащих вас заголовках.
– Эдельхейт, не тяните!
– Что вы видите? – детектив развёл руками над столом.
– Две газеты, полные чуши. А вы что видите?
– Мистер Вильямсон, я должен задать вопрос и попрошу ответить на него честно. У вас с мистером Стонбаем была какая-либо договорённость, из-за которой он хотел бы сохранить с вами деловые отношения?
Эдельхейт пристально посмотрел на своего нанимателя. Взгляд разноцветных глаз всегда обескураживал собеседников детектива, заставлял их нервничать и выдавать свои секреты. Эдельхейт проделывал это со всеми, даже со своими союзниками, и лишь немногие могли выстоять.
– Я обещал держать его в курсе расследования по взрыву в моём цехе, – нехотя проворчал Вильямсон.
– А взамен?
– Взамен он не будет печатать слухи! Потому что этот Стонбай любую мелочь может раздуть до государственных масштабов.
– Другими словами, чтобы он придерживался вашей версии событий, – рассудил Эдельхейт и явственно ощутил, как Вильямсон хочет ему врезать. – Но ваше расследование не даёт ему громких заголовков. Почему вы так уверены, что автор сей… затеи с поддельной газетой он?
– Эдельхейт, если вы сейчас скажете, что он тут не при чём… – грозно постучал пальцем по столу Вильямсон.
– Я такого не говорил.
– Так он виновен или нет?!
– Я считаю, что он виновен в куда большем, ибо я вижу, – Эдельхейт снова развёл руками над газетами, – два стула, на которых пытается усидеть мистер Стонбай. Мистер Вильямсон, прошу вас поехать со мной. И заедем по дороге в полицейский участок: нам понадобится рука закона.
Констебль Хиггинс был скорее из тех, кто заботится о себе и своих усах, чем отдаёт всего себя работе. Но подвернувшиеся шансы, которые сами плыли ему в руки, не упускал, а потому, недолго думая, принял приглашение Эдельхейта. Если работа будет сделана, то какая начальству разница, что её сделал не Хиггинс.
Все трое ехали на паромобиле Вильямсона, и последний нетерпеливо ёрзал на заднем сиденье. Эдельхейт что-то шепнул водителю, и тот неторопливо поехал по мостовой, лавируя в потоке транспорта, пока в конце концов не привёз всех к редакции Стонбая.
– Что ещё нам нужно здесь? Я не желаю сегодня говорить с этим клеветником! – заявил Вильямсон.
– Вам и не придётся, – успокоил его Эдельхейт. – Констебль Хиггинс, прошу сюда.
Они остановились у служебного входа, который вёл в типографию. Внутри слышались щелчки и шумная работа станков, но Эдельхейт не собирался их беспокоить. Вместо этого он указал на царапины у замочной скважины.
– Замок взломали, – констатировал констебль. – Крайне неаккуратная работа.
Констебль Хиггинс уже ранее приезжал сюда по заявлению Стонбая о взломе. Он же осматривал и взорванный цех – два дела, по которым так и не продвинулся.
– Согласен, очень неаккуратная. Это насторожило и меня. Во всём остальном мошенник был так безупречен, но оставил столь грубые царапины. Вы когда-нибудь видели, как работает взломщик? У меня нет подобных инструментов, но, позвольте, я покажу на булавках.
Эдельхейт вынул из своего шейного платка две булавки и присел на корточки.
– Аккуратный взломщик мог бы открыть замок, не оставив следов. Дилетант оставил бы царапины… но не здесь. Когда инструмент срывается, он проскальзывает вот так.
Эдельхейт чиркнул булавкой, оставив тонкую линию от замочной скважины до середины замка, и выжидательно посмотрел на собеседников. Констебль всё понял первым:
– Царапины… Они совсем в нелогичных местах!
– Кто-то очень хотел создать видимость взлома, – кивнул Эдельхейт, – поэтому я склонен думать, что никакого взлома не было.
– Стонбай сам был в типографии! – воскликнул Вильямсон.
– Или нанял кого-нибудь, кто бы напечатал заготовленный текст, а мистер Стонбай тем временем обеспечил бы себе алиби. Помните, что я говорил вам о тексте той статьи, мистер Вильямсон? Она написана на удивление грамотно, такой складный слог и… всмотритесь.
Эдельхейт достал из саквояжа несколько газетных вырезок за авторством самого Стонбая, и везде была выделена одна и та же фраза: «Здесь нет ничего личного».
– Ха, «ничего личного» – любимая присказка Стонбая, – проворчал Вильямсон и замолк на полуслове, когда Эдельхейт показал ему позавчерашний фальшивый номер. В клеветнической статье эта фраза тоже встретилась два раза.
– Набившему руку писателю трудно скрыть устоявшийся стиль. Он всегда проглядывает.
– Это Стонбай! Я так и знал! Констебль! – скомандовал Вильямсон. – Я официально обвиняю Чарльза Стонбая в клевете! Идёмте, оформите всё, как полагается.
– Не спешите, мистер Вильямсон.
– Почему нет? – вскинулся он.
– Мы пойдём к мистеру Стонбаю… – улыбнулся Эдельхейт, – но для того, чтобы обвинить его во взрыве вашего поезда и краже из сейфа.
Гай изучал документы бухгалтера не зря. Там нашлось много интересного. Подтасовка цифр, сделок, событий. Чтобы фальшивые сведения выглядели убедительно, следовало оставить их след в как можно более давних документах. И несчастный бухгалтер Стонбая занимался этими делишками уже несколько лет.
Если очистить зёрна от плевел, то получается, что большие прибыли газетного магната не такие и большие. Купленные типографии за счёт печати мелких брошюр и рекламок не могли покрыть аппетиты Стонбая, а те были под стать его званию «торгового принца».
Вот только «принц» по меркам магнатов давно нищий. Его детище – ежедневная газета «Вестник Гласстона» – единственное, что удерживало его печатную империю на плаву. Каждый громкий заголовок приливом приносил Стонбаю деньги, повышал стоимость акций и славу.
Если бы Стонбай был таким же умелым дельцом, как Вильямсон, то не нажил бы столько проблем. Но, увы, он был лишь умелым писакой. Все появлявшиеся за последний десяток лет газеты-конкуренты он тут же скупал и тратил невообразимые суммы ради того, чтобы быть единственным источником сенсаций.
Чем больше Эдельхейт узнавал из документов, тем лучше понимал суть человека по имени Чарльз Стонбай. Тот словно артист на сцене желал каждый день играть только главную роль, выдавать только громкие события, которые обсуждались бы в самых разных компаниях – от рабочих на перекурах до высшего света. По его публикациям люди в других городах и странах будут судить о Гласстоне и эпохе прогресса. И автором этой истории запомнится именно Чарльз Стонбай.
Гласстон – это место, где обязано происходить что-то громкое каждый день. Так он думал. Но, к несчастью для Стонбая, не происходит. Поэтому он постоянно вился возле Вильямсона – своего главного инфоповода, превратившего редактора когда-то маленькой газетёнки в «торгового принца». Но даже такой инфоповод за много лет стал для искушённой публики рутиной. В таком контексте взрыв на фабрике Вильямсона стал для Стонбая настоящим подарком. И таких «подарков» у Стонбая было много.
Всегда ведь можно вместо скучной заметки о работе консервного завода, подослать туда проверяющего, который непременно «найдёт» в консервах кошатину. И вот готов громкий заголовок в духе: «Локман кормит жителей Гласстона дохлыми кошками!» У завода убытки, у Стонбая – прибыли от продаж и подорожавшие акции. «Ничего личного», в самом деле.
Так Стонбай тратил большие суммы на что угодно, что могло сделать ему громкий заголовок, и купался в лучах славы. И со временем расходы стали превышать доходы.
Когда однажды газетная империя не выплатила дивиденды, акционеры что-то заподозрили. Акции сильно потеряли в цене, пошли разговоры о банкротстве Стонбая. Над ним нависла угроза оказаться на обочине той жизни, к которой он так привык. Но уже через несколько дней возмущённые голоса затихли под дождём щедрых выплат – ссуда, которую Стонбай взял в банке и не смог выплатить, а потому взял ещё. Но в этот раз банк запросил его бухгалтерские книги, которые бы доказали, что дела у Стонбая идут хорошо.
Тут и вступил в игру бухгалтер, который оказался горазд тасовать цифры и подделывать финансовые отчёты за скромную прибавку к жалованию. Акционеры охотно покупали акции компании по высоким ценам, думая, что дела у Стонбая процветают, а сам газетный магнат уже несколько лет водит за нос банки в других городах, ссудами одних погашая долги в других.
Так «Вестник Гласстона» оказался единственной исправной шестерней в этом механизме, и Стонбай щедро смазывал её деньгами. Он тщательно следил за котировками акций и продажами, потому что убыточная газета сломает скрипучую машину его империи окончательно. И эта прожорливая машина требовала по-настоящему большой сенсации…
– Абсурд! – крикнул Стонбая и ударил рукой по столу. – Что за нелепость! Я засужу вас за клевету, а потом красочно поведаю об этом всему Гласстону!
– Я наблюдал за вашими акциями, мистер Стонбай. После публикации о взрыве они значительно подорожали. Такое происходило каждый раз, когда вы своими же руками устраивали в городе очередной шум. В ваших бухгалтерских бумагах указаны все траты. Благодарю вас за столь аккуратное и скрупулёзное ведение документации. Полиции она очень поможет, – вежливо отозвался Эдельхейт и передал кожаную папку констеблю.
Глаза Стонбая в ужасе метнулись в сторону. «Вот оно, – с удовольствием заметил детектив. – Я попал в точку». Но подозреваемый предпринял последнюю попытку:
– Не взрывал я никакой цех! Что за нелепица!
Взгляды Вильямсона, констебля и самого Стонбая устремились на Эдельхейта в ожидании. Что же, к таким взглядам он тоже привык. Детектив прошёл к столу главного редактора и взял потрёпанную книгу, которую тот, несомненно, перечитывал много раз.
– «Ветер сенсаций» – любопытная книга, мистер Стонбай. Вижу, вам очень нравятся авантюрные романы. Мистер Вильямсон, вы читали?
– Не читаю бульварных книжонок.
– А я, признаться, почитываю. Знаете, о чём эта история? О ловком журналисте, который сам создавал сенсации из ничего. И прославился на своей лжи.
– Причём тут ваша дурацкая кни… – начал Вильямсон, но вдруг осёкся и посмотрел на вежливо улыбающегося Эдельхейта, а затем на закипавшего Стонбая.
– Абсурд! – крикнул тот. – Вы обвиняете меня из-за книги?!
– О, что вы. Книга только навела меня на мысль, а доказательства подкрепили.
– Какие ещё доказательства?
– Я всё думал, как преступник взорвал большой цех? Не сомневаюсь, что вы нашли и наняли настоящего умельца, мистер Стонбай, но даже умельцу нужно знать много факторов, чтобы такое рассчитать. Никто ведь не должен был пострадать. Вы же не убийца, в самом деле. Мистер Вильямсон, вы велели закрыть свой цех до Дня прогресса и никого не пускать. Сколько он простоял безлюдным?
– Неделю.
– Достаточно времени, чтобы навестить цех не один раз. Помните, я говорил, что ваш сейф вскрыли до взрыва? Мне казалось, что прямо перед ним, но здесь я ошибся. Сейф ограбили по меньшей мере за день до взрыва. Забрали не только деньги, с которыми, позвольте заметить, у мистера Стонбая сейчас сложности, но и чертежи вашего поезда. Подземный поезд требует освещения в вагонах, так ведь? А для освещения нужен газ.
– Газ был в кожаном мешке на крыше вагона, – кивнул Вильмсон.
– В котором хватило бы маленькой дыры и одной искры, чтобы всё вспыхнуло. Вы ведь никому не рассказывали, что готовите на День прогресса. Вор и мистер Стонбай никак не могли узнать об этом, если б не успели подглядеть в чертежи. А в вашем чертеже, я уверен, были все данные, мистер Вильямсон. На их основе вор и устроил взрыв.