Десять железных стрел

9. Где-то

– Опять пропустила учения.

Я помню ее голос. Точнее то, как он просачивался в комнату задолго до нее самой.

Кто-то называл ее пронзительной. Один командир легиона, с жутким вкусом в опере, выдал о ее голосе, что он «сродни паре неразлучников, если один упился в слюни, чтобы заглушить другого». Лично я всегда находила в нем некое прямолинейное очарование. Она не была склонной к пустой болтовне. Когда она заговаривала, она всегда подбирала для тебя каждое слово.

Но тем утром, когда, стянув с головы подушку ровно настолько, чтобы мрачно уставиться на нее из своего гнезда сбитых простыней, я начала понимать, что́ тот командир имел в виду.

Может, он тоже был с похмельем после шести бутылок.

Дарришана стояла в дверях возле моей койки, демонстративно не замечая ни множества пустых винных бутылок на полу, ни яркий свет, который сама же впустила. Ее полный имперский мундир не то чтобы придавал хрупкой фигурке особую властность. Светлая, идеально заплетенная коса и мягкие черты лица тоже не то чтобы помогали, как бы сильно она не хмурилась.

– Шестой раз за месяц, – уперла Дарришана кулаки в бедра. – На это уже обращают внимание. Ноли наглеют. Мораль падает. Вся кампания скоро затрещит по швам.

Она, конечно, нагоняла драмы. В то время Революция годами не могла добиться значительных побед. Мы все начинали считать Революцию не столько бравым восстанием при поддержке пушек и машин, сколько как прежде – нолями, лишенными магии.

А я начинала натягивать подушку обратно на голову.

– Салазанка, – вздохнула Дарришана. – Может, хотя бы соизволишь на меня посмотреть, когда я описываю неминуемый крах нашей империи?

Ла-а-адно.

Думаю, я все-таки была ей обязана.

С немалым усилием я выпуталась из своей цитадели из подушек и простыней, не обращая внимания на пульсирующую болью голову, пересохший рот и явственнейший душок ровно до того момента, как опустила ноги на пол и села. Я стиснула голову и сквозь немытые белые пряди волос увидела, как щеки Дарришаны наливаются краснотой.

– И не могла бы ты, пожалуйста, что-нибудь надеть?

Это уж, мать ее, вряд ли.

Я была перед ней в долгу. Но не настолько.

Кроме того, заметила я с усмешкой, взгляд она не отвела.

– Слушай, – продолжила Дарришана, когда благопристойность все же заставила ее потупить взор к моим ногам. – Я понимаю, что затишье бывает утомительным. Но хочу напомнить, что именно расхлябанность и привела к тому, что ноли основали свою маленькую Революцию. Империум – Империум, который мы построили своей жертвой – способен жить, лишь когда мы готовы за него сражаться.

Она указала на плац. Двор крепости был залит полуденным солнцем. Маги упражнялись в боях, швыряли друг в друга огнем и льдом, оттачивая навыки. Я улыбнулась. Всегда находила это таким причудливым.

У меня был ровно один учебный бой. С высоким, гнусным осадником – семь футов и четыре сотни фунтов магических, неукротимых мышц, неподверженных боли и страху.

Наша схватка продлилась две минуты. А потом его еще час извлекали из стены.

– Все тяжело трудятся, – опять продолжила Дарришана, грубо игнорируя мою раскалывающуюся голову. – Джиндунамалар, Вракилайт – все готовятся получить приказы из столицы. Грядет нечто значимое, Салазанка. Ходят разговоры, что на этот раз от самой Императрицы. Если появится цель, нам необходимо…

Ее голос умолк так же резко, как и появился – это я подняла палец, мол, минутку.

– Прости, Дарришана, – пробормотала я, не поднимая взгляд. – У меня такое ощущение, будто ротак в черепушку пнул вчера, так что с памятью малость проблемы. Но… кто там тебя прикрыл, когда ты улизнула во фригольд, посмотреть на празднование?

Краснота, затопившая было ее щеки, взметнулась вновь.

– Ты прикрыла, – тихо произнесла Дарришана.

– Ах да, припоминаю. – Я поднялась с постели, голая и покрытая засохшим потом. Дарришана с пылающими щеками отвернулась. – И кто в прошлом месяце повел атаку на крепость нолей и снес им ворота, чтобы тебе не пришлось?

– Ты, – прошептала она, – Салазанка.

– Верно, верно.

Я подошла, держа ладони на бедрах, и уставилась на Дарришану сверху вниз. Пока та наконец не выдержала. Ее лицо, когда она подняла взгляд на меня – высокую, стройную, без единого шрама, было полностью красным.

Ух я тогда была сильной.

– И кто же, – мои пальцы обвили ее подбородок и приподняли ее лицо, – остался там, когда ноли были побеждены, и всю ночь перерывал их развалину, чтобы найти картину, которая тебе, дескать, нравилась?

– Не знаю почему. – Тон остался возмущенным, но сама Дарришана не смогла сдержать улыбку. – Вблизи она оказалась совершенно чудовищной.

– Суть в том…

Я наклонилась. Нашла губами ее губы. Ее язык коснулся моего. И тот голос стал чем-то мягким, нежным, когда она довольно хмыкнула в поцелуй.

– Ради тебя я сдержала страстное желание сжечь крепость дотла, – произнесла я, прижавшись к ее лбу своим. – А ты знаешь, как я люблю жечь. Ты ведь можешь время от времени прикрывать меня с учениями, правда?

Ее улыбка померкла. Дарришана отвела взгляд.

– Я просто беспокоюсь, – произнесла она. – Из столицы слышно, что беременность Императрицы… сложная. Знать и судьи перешептываются. Я тревожусь за Империум. Мы сражаемся здесь за них, а им как будто плевать.

– Обо всем-то ты беспокоишься, – я похлопала ее по щеке. – Но обо мне не надо. Я – Дарование, помнишь?

– Как ты и любишь напоминать всему легиону, – закатила глаза Дарришана, когда я прошла мимо нее. – Могучее Алое Облако, лучшая среди имперских Дарований, любимица самой Госпожи Негоциант, которая не платит Меной за свои силы и швыряется магией словно… САЛАЗАНКА!

– Чего? – поинтересовалась я, выходя во двор.

– Ты все еще голая! – закричала Дарришана мне вслед.

– И я все еще Алое Облако. – Я вскинула палец; она схватила простыню и бросилась за мной. – Без меня войны не будет.

– Салазанка!

Я помню, как она произносила мое имя.

Я помню ее голос.

Я помню, как он умолк в ту ночь, когда меня взрезали и оставили истекать кровью на полу, когда я кричала и звала ее.

И она не ответила.

Дарриш Кремень вошла в таверну, не проронив ни слова.

Никто не заметил. Да и зачем им? Лишь очередная фигура в плаще, вошедшая с заснеженной улицы. Пусть она казалась пониже ростом и помоложе лицом, нежели большинство посетителей, с растрепанными льняными волосами и усталостью в глазах, но это не повод ее замечать. Никто даже не поднял головы.

Кроме меня.

Я не мигала. Сердце не билось. Кровь застыла в жилах. Я смотрела, как за ней закрылась дверь.

Окинув взглядом таверну, Дарриш не увидела меня в углу. Она надвинула капюшон пониже. Сделала единственный шаг вперед.

Я моргнула.

И оказалась в ином месте. Годы назад, во мраке, истекая кровью на полу, пока те тридцать три, что стали именами из моего списка, стоят вокруг.

Дарриш сделала еще шаг.

Я видела, как моя кровь скользит по воздуху в луче света, что вырывается у меня из груди, исчезая в темноте вверху, забирая с собой мою магию, как бы я ни умоляла ее остаться.

Еще шаг.

Я орала, рыдала, пытаясь подобрать слова и спросить, почему они меня предали.

Еще.

Я опустела, моя магия пропала, а тело превратилось в мешанину из ран.

Еще.

Я перестала быть Алым Облаком. Это имя перестало мне принадлежать. Эта жизнь перестала быть моей.

Еще. Еще шаг. Еще воспоминание. Снова и снова, с каждым ее шагом, у меня в ушах звенели собственные крики, пока я не оказывалась заново выпотрошена, брошена с единственным воспоминанием.

Обо мне в том темном месте, той ночью, когда они меня предали, когда я сквозь тени искала хоть кого-то – кого-то, кто меня спасет. Я помнила, как видела лишь вспышки света, отраженные от жестоких усмешек и поблескивающих глаз. Я помнила, как видела лишь одно лицо.

Я тянулась к Дарришане онемевшей, обескровленной рукой. Я кричала, просила мне помочь. Я смотрела, как она глядит мне в глаза. Как открылся ее рот.

Как она ничего не сказала. И отвернулась.

– Сэл? – голос Джеро был далеким шепотом, который я едва уловила, наблюдая за тем, как Дарриш идет сквозь толпу. – Ты в порядке?

Почему она здесь? Откуда она явилась? Почему меня не заметила?

Она вообще реальна?

Мысль прокралась мне в голову на когтистых лапах, запала в самую глубину. Я не была уверена. Я в последнее время видела всякое – призраков, сны. Людей, которых я знала, людей, которых мне еще предстояло убить. Она могла быть одной из них – всего лишь осколком покалеченного разума.

А что, если нет?

Я не узнавала звук собственного дыхания, ударов сердца. Звуки и краски вытекли из мира вокруг через рану в моей голове, пока не превратились в кашу из шума и серо-белую массу с лишь одним источником цвета.

Дарриш.

Частичка меня – маленькая, практичная частичка, которая говорила мне не верить сладким речам и запрашивать плату вперед – заходилась криком внутри. Она колотилась о череп и умоляла вспомнить, что́ стоит на кону. Визжала на меня, что нужно задуматься о всех войнах, которые можно остановить, о всем добре, которое можно сотворить, если я просто посижу смирно, пока этот призрак не исчезнет, как и все остальные.

А другая часть меня – холодная, молчаливая, что обволакивала меня самыми темными ночами – говорила тихо. Она просила вспомнить женщину, которая открыла мне свое сердце, когда она нуждалась во мне больше всего. Женщину, которая повернулась ко мне спиной, когда я нуждалась в ней больше всего. Очередное имя из моего списка. Еще один шаг к тому, чтобы стать нормальной. Или насколько я вообще могу быть нормальной.

Скольких войн, спрашивала она, это стоит?

Я не чувствовала ног, вставая из-за стола. Не чувствовала биения сердца, тока крови в теле, шагая к Дарриш – призраку, женщине, имени. Не чувствовала, как ладонь обхватила черную рукоять револьвера.

Все, что я чувствовала – это жар Какофонии под пальцами.

И сделала выбор.

Я потянула, но револьвер не поддался. По руке взметнулась вспышка возмущенного жара, которой Какофония выразил безмолвное неудовольствие. Я глянула вниз – и увидела обхватившую мое запястье ладонь, что и удержала револьвер в кобуре.

Ладонь Джеро.

Цвет и звук вернулись, медленно заполняя мир снова, я посмотрела на Джеро. А вот он смотрел не на меня. Его взгляд был устремлен на стойку.

А взгляд Кропотливого – на нас.

Не заметишь, если не сталкивался: мгновение, когда человек теряет маску, которую носит ради общества, и являет истинное лицо. Черт, да я видела такое тысячу раз, а тут еле успела уловить, так хорош Кропотливый был в своем деле.

Но на кратчайший миг одурманенная безмозглость пьяного хвастуна соскользнула с лица Кропотливого и явила нечто острое, расчетливое и неуютно восприимчивое. Его взгляд заметался между нами, в мгновение ока подмечая все: взгляд Джеро, ладонь на моем запястье, мои пальцы на поблескивающей у меня на бедре латуни. И так же быстро глаза Кропотливого распахнулись в осознании.

– Он нас расколол, – пробормотал Джеро. – Блядь.

В это время маска вернулась на место. Улыбка снова оказалась на лице, отрепетированное отсутствие состредоточенности в глазах. Кропотливый наклонился к Агне, удерживая ее ладонь в своей, прошептал что-то, а потом соскользнул со стула и прошествовал в заднюю часть таверны.

– Пойдем.

Джеро отпустил мою руку и поспешил к Агне. Я помедлила, оглядывая толпу. Воздух заполняли пьяный смех и похабные шуточки. На пол хлюпнуло красное вино, по лужам прошлись шелковые юбки.

И Дарриш Кремень нигде не видать.

Была ли она настоящей? Или это очередной призрак выполз из моих мозгов? Она так быстро исчезла, что хотелось в это верить. Но если она была призраком, Какофония бы сказал.

Я глянула на револьвер.

Ты сказал бы?

Револьвер не ответил.

Времени размышлять не было. Может, позже. Знаешь, когда на хрен разваливаются только несколько вещей, а не все сразу.

– Ты позволила ему уйти?

Я расслышала раздраженное рычание Джеро, наклонившегося к Агне. Женщина озадаченно моргнула.

– Он сказал, что пойдет отлить, – ответила Агне. – И что мне оставалось делать?

– Я говорил тебе не упускать его из виду.

– А я говорила, что моя преданность вашему делу кончается там, где приходится смотреть, как мужик вином отливает.

Джеро перекосило.

– Этого ты не говорила.

– Я как-то полагаю, что это само собой. – Агне глотнула вина, ничуть не взволнованная. – Не переживай. Он сейчас вернется, и мы продолжим. – Она помедлила, задумавшись. – Ну, может, не прямо сейчас, выпил-то он чертовски много.

– Да не вернется он, идиотка, – прошипел Джеро. – Он о нас догадался.

– Невозможно, – Агне покачала головой. – Я само очарование.

– Он узнал… – Джеро спохватился, метнул на меня взгляд. – Кое-кого.

Я не потрудилась подтвердить скрытое за этим взглядом обвинение. Моим ответом была скользнувшая в руку латунь, разворот на пятках и плотно затянутый палантин, когда я направилась в заднюю часть таверны.

Если операция покатится в пекло по моей вине, то я с тем же успехом обязательно отправлю ее туда в пылающем гробу.

Я протолкнулась туда, где скрылся Кропотливый. В уютном коридорчике обнаружилась единственная дверь со староимперской сигилой, означающей нескромно сидящего на корточках человека.

Водопровод, как и вокафон, и несколько столетий неоплачиваемого труда, был одним из немногих революционных нововведений, которые Империум перенял у своих бывших рабов. Какая бы тонкая душевная организация ни была у имперцев, редко встретишь таверну без славной укромной комнатки, где можно отлить.

Славной, укромной и закрытой.

Кропотливый не стал бы первым, кого я застрелила бы на горшке. И, честно говоря, вряд ли стал бы последним.

Я вытащила из сумки патрон – Изморозь, самое чистое заклинание, которое может выдать то, что называется Какофонией – и вставила в барабан. Взяла револьвер обеими руками, ощутила в ладонях его жар.

– Приступим? – поинтересовалась я.

– Давай, – ответил он.

Я выбила дверь и нацелила Какофонию. И, сколь бы ни была готова спустить курок, поколебалась. Почувствовала, как револьвер заклокотал, недовольный тем, что ему не удалось убить, но как он мог меня винить?

Мы оба выглядели бы довольно глупо, потрать я патрон на туалет.

– Блядь.

Я окинула взглядом пустую уборную, обнаружила только воняющую мочой чашу, пустой винный бокал и определенное отсутствие шефов революционной разведки, пригодных для убийства. Что более загадочно, так это отсутствие там иного выхода.

– Куда он, на хрен, по…

– Сэл.

Рядом стоял Джеро. В тусклом свете коридора его морщинки тянулись черными шрамами.

– Пойдем.

Он вылетел из таверны, я следовала по пятам. Мы оказались в черно-белом мире, где снег падал пеленой. Я глянула на дорогу, где улица разветвлялась паутиной переулков и аллей. Лучше места, чтобы запутать погоню, не найти, я готова была спорить.

Но не успела сделать и двух шагов в ту сторону, как мне на плечо легла рука Джеро.

– Нет, – сказал он. – Сюда.

– Уверен? – спросила я, все равно отправляясь за ним, и мы поспешили в другом направлении.

– Точно, – отозвался Джеро. – Он знает, что мы за ним охотимся.

Я оглянулась на извилистые переулки, которые быстро исчезали из виду.

– А я бы на его месте выбрала ту сторону.

– Потому что ты привыкла охотиться на зверей, бандитов, скитальцев, – произнес Джеро. – Кропотливый годами жил и работал в городе, полном врагов. Мы ведем охоту на шпиона. А шпионы…

Мы завернули за угол. На лице Джеро проступило отвращение.

– Стремятся к свету.

Над головами сплетенных в объятиях влюбленных кружили на крыльях размером с ладонь мотыльки всевозможных оттенков. Давно мертвые оперные певцы в вычурных имперских масках исполняли баллады на языках, позабытых всеми, кроме заставших их старцев. Огромные двуглавые коты рыскали по улицам, скалясь на девушек, что хихикали и убегали.

На простирающейся впереди аллее царило буйство призраков. Прозрачные изображения, фиолетовые и зеленые, красные и желтые, плясали под сыплющимся снегом или бродили туда-сюда, неосязаемо скользя сквозь плотную толпу, их бесплотные силуэты исчезали в телах людей, вызывая лишь аплодисменты и смех, и появлялись с другой стороны.

Ими управляли сидящие на постаментах вдоль аллеи мужчины и женщины в затейливых костюмах и неотчетливых масках; светящиеся кончики их перчаток сплетали приказания эфемерным существам, вызывая восхищение и протянутые деньги у толпы за каждое игривое движение призрачного зверя или взятую бесплотным певцом ноту.

– Марионетки, – пробормотала я.

Большинство имперских ученых не считали иллюзорную магию истинным искусством – если учесть, что оно не особо пригодно для убийства людей, – в лучшем случае более симпатичным, но менее удачным сородичем мощных галлюцинаций мастера мрака. И все же «кукловодам», как их обычно называли, с избытом хватало работы – развлекать и принимать пожертвования народа, не знающего, какие горы трупов магия все время порождает. Когда я была маленькой, мне нравилось смотреть на «кукловодов» в Катаме.