– Конкурс мокрых маек?
– Старовата я для таких развлечений. Болит…
Его лицо сразу становится серьезным и обеспокоенным:
– Ты меня поэтому дернула?
– Ну, а к кому мне с этим? Ты ведь знаешь, что Олег…
– Знаю. Но давай-ка конструктивно. С тех пор, как он взялся за твое лечение сам, дела-то улучшились, правда? Может, он не так уж неправ? Может, ему раньше надо было это сделать?
Я молчу, перекатывая холодную бутылку туда-сюда. Я до сих пор не считаю решение Олега правильным, но оспаривать его бесполезно, потому остается только молчать и подчиняться – что я еще-то могу?
– Маш… ну, что ты молчишь?
– Да не знаю я… мне не кажется, что ситуация улучшилась.
– Я видел твои анализы – там слегка поинтереснее, чем было весной.
– Денис, да что это меняет? Чувствую я себя все равно плохо.
– Маш… – он осторожно берет мою руку и чуть сжимает. – Надо потерпеть, понимаешь? Еще слишком мало времени прошло.
Можно подумать… я это знаю лучше их обоих, но выживать-то в этой шкуре приходится мне, а сейчас стало совсем невыносимо.
– Знаешь, мне кажется, что все дело в Олеге. Если бы не он – я бы давно перестала лечиться совсем, а там уж было бы как было. Но…
– Ты, оказывается, влюбилась все-таки, Машка. А любовь это плод послушания, не знала? – Денис чуть кривит губы и берет сигарету из лежащей рядом с ним на лавке пачки.
– Ой, ну надо же! Из всего Ницше ты выбрал именно это. Хотя… чему я удивляюсь-то, где ты и где Ницше. Ну, так я тебе скажу, что это не догма. Ты, например, своими попытками научить этому послушанию всю мою любовь убил. А у этого выражения, кстати, есть вторая часть – а плод любви – свобода. Улавливаешь, к чему я?
– Что тут улавливать? У тебя все мысли всегда сходятся на одном – на Олеге.
– И тебя это бесит, да? Знаешь, почему? Ты не понимаешь простую вещь. Любить в Теме – это уметь делать больно. Уметь вот это – чувствовать грань, за которую нельзя, видеть реакцию, угадывать ее. Понимаешь? Причинять боль – это искусство, и далеко не каждый, у кого в руке плеть, это умеет. Махать девайсом легко, тут вообще много не надо – знай точки, по которым нельзя бить, и все. Ну, согласна, это примитивное объяснение, – предвосхищаю его возмущенный вопль, – но ведь по сути-то это так и есть. А вот научиться чувствовать нижнего – это дар. И ты тоже знаешь, что у Олега это есть, потому и злишься.
– Ой, да ладно – чего я злюсь? Просто от тебя странно слышать. Мне кажется, ты вообще ни в ком не способна признать какие-то хорошие черты.
Пожимаю плечами – нападение, конечно, лучшая защита, но к чему это сейчас, когда мы просто разговариваем?
– Дело твое. Но поверь – я даже в тебе до сих пор вижу что-то хорошее.
– А, то есть, я не так безнадежен? – снова кривится Денис, выбрасывая окурок. – Мне полегчало.
– И прекрасно. Может, ты теперь и сам поищешь в себе что-то человеческое? А не только корону великого Доминанта будешь на затылке удерживать?
– Что ты привязалась к этой короне? Да, мне нравится быть сверху, нравится смотреть, как нижняя выполняет мои прихоти – что в том плохого? Это Тема, детка, тут так принято.
– И даже тут не принято ломать человеку психику.
– Машка, ну, сколько можно-то?
– Сколько нужно, чтобы ты понял – это для тебя же самого может закончиться плачевно. Если не сказать – уголовно.
– Ты об этом хотела поговорить или все-таки о том, что тебе опять хреново?
– Мне на самом деле хреново, Диня, – вдруг признаюсь я, опустив голову. – Я не сплю, почти не ем, у меня нет сил ни на что. Я даже сюда еле доехала.
Его рука аккуратно убирает за ухо прядь моих волос, занавесивших опущенное лицо, и тыльной стороной прикасается к щеке:
– Машуль… ну, что ты раскисла-то совсем? Ну, хочешь, я с твоим врачом переговорю? Может, мне он скажет что-то другое, чем Олегу говорит? Я врач все-таки.
– Что изменится от разговоров? – я чуть отодвигаюсь от него, давая понять, что его прикосновения мне неприятны, и Денис убирает руку. – Я тебе позвонила потому, что во мне накопилось вот это все, а с Олегом разговаривать на такие темы бесполезно. Мне, видимо, нужно просто поныть кому-то, кто поймет, а разберусь со всем я потом сама.
– Ну, мне ты можешь ныть в любое время, я готов тебя слушать. Тут другое, Маш… что делать с симптомами?
– Этого, похоже, никто не знает.
– Я боюсь тебя потерять, – вдруг говорит он, отворачиваясь так, чтобы я не видела его лица.
И у меня не поворачивается язык сказать, что он давно меня потерял.
Едем на дачу – Олег оставил в гараже набор инструментов, хватился только когда нужно было собрать полки в кабинете и новый крест в «норе». На улице адская жарища, но я все равно еду с ним, не хочу оставаться одна. К нашему удивлению, во дворе обнаруживаем мотоцикл Леры, Олег хмыкает:
– Вот так они и работают. Стоит только мне на пару дней из офиса уйти – все, никого не найдешь.
– Интересно, что она тут одна делает…
– Мари, нас это не касается, – он отпирает гараж, а я иду в дом – поздороваться.
На первом этаже никого, похоже, что она приехала недавно и точно одна. Зато наверху явно что-то происходит – такое ощущение, что в мастерской, где Денис рисует, падают на пол какие-то предметы. Поднимаюсь по лестнице и замираю – по небольшой комнатке, как фурия, мечется Лера, сметая на своем пути все.
– Сдурела? – интересуюсь я, прислонившись к дверному косяку.
На звук моего голоса она останавливается, переводит дыхание – глаза бешеные, губы белые, руки трясутся:
– Ты откуда здесь?!
– Мы с Олегом заехали забрать кое-что.
– Так забирайте и валите!
– Но-но, полегче! – предостерегающе произношу я.
– Полегче?! – орет она. – А как – полегче, скажи?! Я устала! Я не могу больше все это терпеть!
– Что именно?
– А вот! – она со всей силы пинает в мою сторону мольберт, я едва успеваю увернуться, и когда он грохается на пол, вижу приколотый лист с законченным карандашным рисунком – две полуобнаженные девушки, одна закрывает половину лица другой ладонью.
