Пробуждение

Женщина изумленно смотрела на меня. Никак не могла взять в толк, что говорю всерьез. Наконец, кажется, поверила.

– Ну… ну ладно, пойдемте, – потом неловко добавила: – Спасибо.

– Отлично. Давайте я первый пойду, буду дорогу прокладывать, как ледокол, – я слегка обогнал ее, пошел впереди. Услышал сзади снова какие-то слова, но толком даже не разобрал.

– Что говорите?

– Вас как зовут?

– Саша… То есть Александр.

– А меня Елена. Кстати, Александровна…

– Ну вот, наконец-то и познакомились!

Так мы и шли, всё дальше удаляясь от занесенной снегом автоколонны. Скоро автобусы совсем пропали из виду. Вокруг были только белая степь и серое небо, мешавшиеся друг с другом в каком-то неясном, смутном, словно дурной сон, мареве метели. Воющий ледяной ветер, ставший уже как будто привычным, упругие снопы снежных хлопьев и больше ничего…

3

Идти было тяжело. Ноги вязли в глубоком снегу, ледяной холод набивался в ботинки, сводил ступни. Ветер хлестал порывами справа, бросал в лицо хлопья. Но, как ни странно, в целом не было холодно. Движения давались непросто, приходилось делать усилия, и от этой работы тело согревалось. Я даже немного вспотел. Только лицо онемело от ветра, да ноги морозил проникающий в обувь снег. Да, идти было тяжко. Но ходьба уже стала какой-то автоматической: шаг, еще шаг, снова шаг… Это облегчало работу.

Мы брели уже долго, часа два. Размеренно шли, смотря под ноги. Впереди пустота – только трепещущая снежная серость, поглотившая в себе горизонт. Смутно угадывалось направление дороги – по небольшому возвышению, да по тому еще, что я два раза провалился по пояс в снег, сойдя с трассы. Ветер свистел так, что слов даже на небольшом расстоянии было почти не слышно, и потому мы молчали. Я просто периодически оглядывался на свою спутницу, смотрел на ее опущенную голову. Но мог бы и не оборачиваться – я будто спиной чувствовал, что она по-прежнему там. Было заметно, что движения давались ей всё сложнее. Иногда, когда силы у нее кончались, она немного отставала. Пару раз даже приседала в снег. Я ждал, пока она отдохнет, помогал подняться, и мы продолжали путь.

Шли. На ветер уже и не обращали внимание, как и на снег в ботинках и сапогах. Я погрузился в мысли. То, что я не попал в срок в Котово, – не волновало. «Подумаешь, отложу дела на день, – думал я, – а вот у нее… Жива ли мать? И кто сама эта женщина? По виду – какой-то мелкий начальник. Была бы крупной шишкой, ехала бы на такси, а не на автобусе. Но ситуация для нее непривычная. Сторонится людей, побаивается, робеет. А мать в деревне… Как так? Сказала – провела тут детство… Неужели и правда? Потом, наверное, учеба, работа… Опа! Что это там у нас впереди?» – вдали, чуть в стороне от дороги, действительно мелькнули едва видные, мерцавшие из-за валившего снега желтые огоньки. «Может, это машина, а может… деревня, тот поселок, как его… Белогорки?.. Стоп. Что-то не так».

Я вдруг почувствовал, что за мной никого нет. Обернулся – и точно. Женщина сидела в снегу черным пятном, метрах в двадцати сзади.

– Вы чего там? – крикнул я. Молчание в ответ. Я пошел к ней.

– Устали?

Женщина подняла голову и посмотрела на меня из темноты надвинутого капюшона. Мне стало страшно – отчаяние было в ее глазах.

– Она умерла, – еле расслышал я в вое ветра ее слова. Голова у меня загудела, будто по ней ударили. Я не знал, что ответить.

– Она умерла, – громче произнесла женщина, – Я чувствую. Оборвалось что-то внутри. Как струна, – она уже не смотрела на меня, а просто уставила глаза перед собой. Из них по щекам текли горячие слёзы.

– Да бросьте, откуда можете знать?! Вы просто устали. Сейчас отдохнем и пойдем опять, там, по-моему, уже деревня рядом… – пытался я ее подбодрить, но получалось неважно.

– Не могу больше идти, – обреченно сказала она. – Сил нет. Да и незачем. Чувствую, что всё… конец, – она сжала покрасневшей на морозе рукой дубленку на груди, – сердце… Сводит.

Я понял, что дело плохо. Она бледнела на глазах. Еще несколько секунд – и упадет в обморок. Я присел перед ней на корточки, принялся тормошить за плечи.

– Хватит, я Вам говорю! Нам идти осталось – ерунда! Сейчас кого-нибудь найдем, отогреемся, и дальше – к маме Вашей. Я уверен, она жива. Хватит ее хоронить!

– Я так устала. Не могу больше, – тяжело дыша, Елена подняла воспаленные глаза, но смотрела как будто сквозь меня. Лицо было белым, на нем застыла маска отчаяния. – Мама, мамочка… – сказала она вдруг дрожащим голосом, и слёзы новым потоком потекли из глаз. Она закрыла лицо руками.

Я сел перед ней. Надо было что-то делать. Но не сейчас. Пусть поплачет немного. Когда она отняла руки от лица, я поднялся, подошел сзади.

– Так, мы с Вами тут сидеть всю ночь не будем. Снегом заметет, – я взял ее под плечи, приподнял. Сначала она просто повисла на мне, будто была совсем без чувств, затем более-менее встала на ноги. Но сопротивлялась:

– Александр, Саша, оставьте меня, хватит.

– Нет уж, решили идти, надо идти. Что Вы раскисли? Решили, что всё? С чего вдруг?

– Чувствую.

– Я тоже много чего чувствую. Например, что поселок близко.

– Какой поселок… – обреченно бросила она.

– Как какой? Ваш, точнее, который первый, перед Вашим. Как его?

– Белогорки?..

– Да! Смотрите. Да посмотрите же! – я начинал уже злиться, – вон там, впереди огни, видите? Это он! Почти пришли!

Елена наконец посмотрела вперед, куда я указывал. Впервые за эти несколько мучительных минут лицо ее немного прояснилось.

– Хорошо. Не надо, я дальше сама, – она отвела мою руку. Пошла, как и прежде, сзади.

«Слава Богу!» – подумал я. Слышал позади ее тяжелое дыхание, изредка всхлипы, но в целом был спокоен. Главное, нам теперь до тепла добраться, ведь так можно и замерзнуть в степи. Решил, что мы должны попытать счастья в поселке. Без отдыха точно не дойдем.

Вскоре добрались до поселка. С края стояло несколько стареньких хат, заметенных снегом. В двух мутные окна горели желтым светом. Я позаглядывал в один дом, ничего не смог разобрать, постучал в окошки, но никто не открыл.

Со вторым повезло больше. После первых же стуков за стеклом показалось маленькое сморщенное лицо старушки. Она несколько секунд всматривалась, кто это там стучит. Потом скрылась в глубине дома. Через мгновенье дверь дернулась и попыталась открыться, но тому помешал солидный слой снега. Я отгреб его ногами и руками, и бабушка смогла наконец приоткрыть дверь.

– Ой, да как же вы тут! Неужто в метель попали? Что, машину, небось, занесло или в кювет слетели? Заходите, заходите, да быстрее, не напустите снегу, – затараторила хозяйка.

Мы не успели опомниться, как оказались в маленькой полутемной прихожей. В руки нам был вручен веник.

– Снег весь чтоб обмели, мне в доме лужи не нужны! Жену свою тоже отряхни, да не жалей, что ты ее гладишь! – бабушка приняла нас, верно, за супружескую пару.

– Спасибо, – я протянул веник обратно. Теперь на полу вокруг нас разбросан был тающий снег. – Мы не на машине, на автобусе ехали, и дорога встала вся. А женщине, – я показал на молчавшую Елену, – срочно надо в соседний поселок.

– В Вихлянцево?

– Да, туда.

– Как же вы, прямо по снегу так и шли? Ой, у вас ноги, небось, все в снегу. А ну сымайте разом ботинки, да тоже отряхивайте, да получше оббейте, и вот на трубу, сюда, чтоб посушить хоть чуть. Кладите скорей, я вам сейчас чаю заварю, – бабушка скрылась за боковой дверкой.

Я снял ботинки, а Елена сапоги. Сделали всё, как велела старушка. Как-то сразу хотелось ей беспрекословно подчиняться. Босиком и без верхней одежды мы прошли в небольшой зал, из которого и выглядывала в первый раз бабушка. Она сейчас суетилась с чем-то на кухне. Зашумел чайник на плите, загремели керамические кружки. Нам готовилось чаепитие.

Елена молчала. Отчаяние ее будто сменилось какой-то обреченностью. Она выглядела очень уставшей, потрепанной. Мокрые от пота и растаявшего снега волосы смешались на голове, падали в беспорядке на лоб. Мне было жалко ее. Но я не знал толком, что сказать, я не умел утешать людей. Схватить в снегу и потащить – это можно. А что сказать ей теперь… Слов не находилось.

В зале работала одна только тусклая лампочка, свисавшая на проводе с потолка, без плафона. Елена присела на кушетку под этой лампой, и тени легли на ее лицо. Оно стало красивым и загадочным. Странно, но мороз и горе будто омолодили ее. Я не знал даже, сколько дал бы сейчас ей лет, двадцать, тридцать, сорок… Тягостное молчание между нами продолжалось. Она, видно, чувствовала свою вину передо мной. А я просто не понимал, что надо в таких ситуациях говорить.

– Слушайте, Александр, я там совсем… расклеилась. Простите, – наконец сказала она. Я заметил, что со мной говорила уже совсем новая Елена. Это была не та зажатая, собранная в тугой пучок деловая дама с автовокзала, но и не та сломанная женщина, какую видел всего полчаса назад.

– Да ничего. Всё нормально, – искренне ответил я. Напряжение между нами спало, и обоим сразу стало как-то легче.

Тут вошла в зал хозяйка. В руках у нее была заменявшая поднос доска, на которой стояли две парившие кружки чая.

– Так, ничего еще не сперли? – бабушка увидела наши вытянувшиеся лица: – Шучу! Пейте давайте. Я вам с шиповником заварила. Сил должен прибавить.

Я с удовольствием припал к горячему напитку. Просто сидели и пили сладкий чай. Как же было хорошо… За окном подвывал ветер, но я отметил про себя, что он стал тише.

– Ишь, как глотают. И чего вас занесло в такую погоду к нам? Сколько ж прошли? Переждали бы в машинах, а там, глядишь, вас бы утром выковыряли.

– Да срочное дело, тут у Елены мать, – произнес я и осекся, наткнувшись на ее вопросительный взгляд. – Да, наверное, она сама, – я заметил вдруг, как странно смотрит на забавную старушку Елена. Будто знает ее…

– Моя мама. Она в Вихлянцево живет. Я сама оттуда, там выросла… – промолвила тихо женщина.

– А как звать? Маму твою?

– Ирина Федоровна…

– Нет, не знаю что-то…

– Сегодня… Или, наверное, уже вчера, позвонила соседка. Приезжай, говорит, Лена, как можно скорей, мама твоя умирает, – подбородок Елены задрожал. Женщина вздохнула, с трудом продолжила:

– Она давно болеет, но я не думала, что уже… Я… – Елена закрыла ладонями лицо, тихо заплакала, спина ее дрожала.

Бабушка не бросилась сразу утешать. Смотрела даже с небольшой укоризной на Елену. Потом сказала.

– Ну тише ты, тише. Что ты сразу ее хоронишь? Я вот знаешь, сколько раз так помирала, родных уже и не тревожу. Полежу немного, да и отойду, как кошка. Ты это брось. Ты так ей помогаешь? Знаешь, дочка, слово оно тоже не пустое. Возьмешь, да и угробишь мать? Ты зачем так, а?

Я молчал и удивленно наблюдал эту сцену. Женщины будто и забыли о моем присутствии.

– Я понимаю, знаю… Но что я могу с собой… Я чувствую. Как позвонили, так тут всё натянулось, – она снова, как тогда на дороге, прижала руку к груди. – А теперь словно оборвалось. Сердце упало… Я ничего не могу с собой… – она снова зарыдала.

Бабушка всё так же немного сурово смотрела на женщину. Потом поднялась, шаркающей походкой подошла к ней и вдруг прижалась губами к ее поникшей голове, поцеловала в растрепанные волосы. Потом отняла губы. Елена подняла удивленно голову.

– Она жива, дочка. Теперь я тебе скажу, что чувствую. Жива она, а ты нужна ей очень. Тяжело ей одной. И легче ей своими рыданиями ты не сделаешь. Лучше бы к ней поторопилась, если сил набралась.

Елена изумленно смотрела на бабушку.

– Откуда Вы?..

– Знаю, дочка, я знаю. Просто поверь. Она тебя очень ждет.

Елена молчала. Она вдруг изменилась в лице. Успокоилась, вытерла слёзы.

– Да, Вы правы. Нужно идти, – она посмотрела на меня: – Александр, пойдемте?

– Конечно, – отозвался я, – тем более, по-моему, метель стихла.

Бабушка проводила нас. Мы надели всё еще сырую обувь, верхнюю одежду, шапки. Я взял рюкзак, подал Елене ее сумочку.

– Ну, давайте, поспешите, с Богом. Куда идти, наверное, знаете. Так же по дороге еще всего километров пять, а потом направо. За пару часов дойдете. Так, ничего не забыли? Точно? Посмотрите хорошенько! Ну ладно, с Богом, пора.

Собрались уже уходить. Извинялись за беспокойство, бабушка всё что-то суетилась с новыми напутствиями.

– Спасибо Вам огромное, – сказала Елена. Хозяйка уже без недавней строгости, тепло посмотрела на нее, подошла. Та, будто зная, что нужно делать, наклонилась, и бабушка снова поцеловала ее в лоб, перекрестила.

– Всё хорошо будет, дочка. Ты верь.

– Верю.

Мы вышли на улицу. Ветер совсем стих. Снег срывался еще немного с неба, но кружился теперь спокойно, без прежней безумной гонки. Вокруг стояла поразительная тишина, непривычная до одурения. Я глянул вверх и изумился. Сквозь темно-серую пелену местами проглядывало черное звездное небо.

Мы пошли к дороге, всё так же – я впереди, «ледоколом», Елена сзади. Наши прежние следы уже замело, и пришлось прокладывать путь заново. Снег не скрипел, слишком он был глубокий и рыхлый.

4

Поселок остался позади. Мы оба оглядывались на приютивший нас полускрытый сугробами домик. Светили желтым мутные окна, и неясно было, действительно ли бабушка стоит у окна, провожая нас взглядом, или нам это только мнится. Да и весь этот визит теперь казался каким-то сном, просто нереальным видением, которое принесли с собой метель и вой ветра…

Некоторое время мы шли молча. Двигаться в глубоком снегу без ветра оказалось гораздо легче. Грудь радовал чистый спокойный воздух, а глаза – снежный простор и мелькавшие в небесных прогалинах звёзды. Елена заговорила сама:

– Она очень похожа на мою маму. Я как присмотрелась, так и обомлела… Странно это всё. Не случайно. Здесь же детство мое прошло, в этих степях… – помолчала, потом прибавила: – Хорошо тут было… Особенно весной, когда степь цветет…

– А почему уехали?

– Жизнь так повернулась. Закончила школу на «отлично», родители отвезли в Волгоград в институт поступать. А там студенчество… сами, наверное, знаете, знакомства, городская жизнь. В общем, пустила корни. Стала даже немного презирать деревню, зазналась, – она горько усмехнулась, затем мрачно сказала: – Обидно было родителям…

– А что, Вы одна у них?

– Да, только я… Отец у меня умер, давно еще, и мать одна осталась. Я всё хотела ее к себе забрать, а она ни в какую. Она любила всё это – просторы степные, закаты… Не могла в городе жить. Душно ей было в нем.

Я не знал, что говорить. Женщина изливала мне душу, а я как-то всегда терялся в такие мгновения. Молчал и только хмыкал в ответ.

– Я очень боялась, что не увижу ее больше. Всё время как вину перед ней чувствую, и всё надеюсь, что смогу еще оправдаться, искупить, что бросила здесь одну, что еще есть на это срок… А тогда, на дороге, как подумала, что всё, что больше нет ее – так из меня будто всю душу вынули. Хорошо, что Вы, Саша, рядом оказались… И эта бабушка. Она, правда, на мать так похожа. Мама никогда меня не сюсюкала, если плачу, сядет, смотрит строго. Чего, говорит, ревешь. Потом подойдет, поцелует раз в голову, и как рукой плач снимет…

– Да, интересно, прямо мистика… Совпадение, конечно.

– Да, просто совпадение… А вы, Саша, расскажите что-нибудь о себе. Вы куда ехали, зачем?

Я рассказывал. Так мы шли и говорили о разном. Елена стала другой за эти несколько часов. Я вспоминал ее вечером на вокзале. Строгие черты, поджатые губы. Где теперь всё это? Передо мной был совсем другой человек. Сильно уставший, измотанный, но будто раскрывшийся, снявший привычную деловую маску. Я смутно догадывался, что видел сейчас ту давнюю, деревенскую «Ленку», что уехала из родных степей, и которую соблазнил и так изменил город. Эта простая женщина, пришедшая теперь на смену прежней «директрисе», была ближе к людям, живее. «Ленка» и раньше сквозила в ней, ее и стало так жалко, ей и захотелось тогда помочь…

За разговором мы совсем не заметили, как вдалеке, справа от трассы снова замаячили огни. И точно, это было Вихлянцево, об этом поведал торчавший из снега дорожный знак, по которому лишь можно было понять, что мы бредем по шоссе. Свернули с трассы, еле нащупав поворот – нужно было пройти с километр в сторону. Когда подошли вплотную к поселку, небо уже начинало светлеть. В это трудно было поверить, но приближалось утро. Как только в голове появилась эта простая мысль, я почувствовал, как смертельно устал, и как сильно хочу спать.

Теперь уже я брел вслед за Еленой. В измененном непогодой поселке она словно на ощупь искала родной дом. Улиц было немного, и поиски не продлились долго. Вот и она, заветная дверь. Так же занесена снегом. Елена постучала в окошко рядом. Ничего. Снова. Но она знала – в доме должна была быть соседка, смотревшая за матерью.

Наконец что-то мелькнуло в окне. Внутри зажегся тусклый свет. Хоть мы и отгребли от порога снежный сугроб, но дверь отворилась с протяжным хрустом.

– Ленка, ты, что ли?

– Да, теть Кать, почему у Вас телефон выключен?! Я чуть с ума не сошла!

– Тише! Я что ль знаю, что с ним делать?! Да тише ты! Мать спит.

– Спит! – Елена зажала рот рукой, чтобы сдержать рыдания. Но это были слёзы облегчения, – слава Богу, слава Богу! – она сжала молитвенно руки. Вдруг взгляд ее изменился, она словно вспомнила что-то. – Спасибо, спасибо тебе, – повторяла она торопливым шепотом. Соседка, стоявшая в дверях, удивленно смотрела на нее, но я понял, что Елена обращается к той бабушке, – спасибо, спасибо…

– Ну, чего стоите в пороге, проходите, – строго приказала тетя Катя. – Да быстрее, холоду напустите, – мы зашли в дом.

Снова, как в жилище старушки, мы отряхнули с себя снег, сняли сырую обувь, поставили сушить. Женщины вполголоса разговаривали.

– Ночью ей плохо совсем было. Ой, Лена, я думала, совсем уйдет наша Ира… А она ничего. Полежала, поохала и отошла. Всё имя твое в забытьи повторяла. Видно, помогала ты ей.

Елена ничего не ответила. Молчала.

Затем она отправилась в комнату больной. А меня усадили в кухне, налили горячего чаю. Я сидел, боролся со сном и отхлебывал дымящего напитка, помешивая периодически ложечкой. Вдруг услышал что-то. Будто плач. Точно. С той стороны, куда ушла Елена, доносилась приглушенная речь, мешавшаяся со всхлипами. В ней звучало одно только слово: «Мама, мама, мамочка…»

Меня положили спать в маленькой боковой комнатке. Я, не раздеваясь, рухнул на кровать и тут же провалился в сон, больше похожий на обморок. Очнулся, когда в комнату уже проник яркий солнечный свет. Поглядел на часы – половина одиннадцатого. Всё происходившее вчера казалось странным видением. Чудно было осознавать, что это была реальность. Робко, стараясь не скрипеть половицами, я вышел из комнаты. Наткнулся в кухне на ту женщину, что встретила нас вчера на пороге, тетю Катю. Она что-то стряпала:

– А, проснулся. Сейчас Ленка подойдет. Садись пока, завтракай, – она будто давно меня знала, говорила просто, без реверансов.

Я с удовольствием угостился теплыми гренками. Через несколько минут на кухню действительно вошла Елена. Лицо чистое, свежее, строгий макияж смыт. Одета она была в простой халат. Начавшееся вчера преображение завершилось окончательно.

– Доброе утро. Ну как, поспал хоть немного?

– Немного да. Хватит пока. А Вы как?

– В порядке. Слушай, большое спасибо тебе.

Я уловил какую-то перемену в разговоре, но не сразу понял, в чем дело. Однако, стало как-то… гораздо проще. Через пару секунд только до меня дошло, что она впервые за время нашего знакомства обратилась ко мне на «ты». Я немного потерялся, ответил скромно:

– Да не за что.

– Нет, есть за что. Ты настоящий человек. Без тебя бы не справилась – так бы и пропала в степи…

Она подошла, обняла меня, поцеловала в щеку. Я смутился, что-то пробормотал. Позже только подумал, что мы стали совсем друзьями за это короткое время, несмотря на разницу в возрасте. Вдруг я вспомнил что-то важное, о чем забыл узнать:

– А мама-то Ваша как?

– Хорошо. Она только проснулась. Пойдем, познакомлю вас.

И Елена осторожно направилась вглубь дома. Отворила прикрытую слегка дверь, вошла, пригласив меня за собой. Мы оказались в небольшой скромно обставленной спальне.

У окна под цветастым старинным ковром стояла крепкая двуспальная кровать. На чистой белой простыне под шерстяным одеялом лежала женщина. Она была уже в глубокой старости. Лицо ее, освещенное свежим утренним светом, было усталым, изможденным долгой борьбой с болезнью. Старушка смотрела в окно – на мерцавший в солнечных лучах снег. Но как только вошли, ее взгляд обратился к нам. И на дряхлом, морщинистом лице я увидел живые, ясные глаза. В них светились спокойствие и мудрость. Она и вправду была похожа на ту старушку, что выручила нас в степи. Эти глаза – они роднили их.

– Пойди сюда, сынок, – едва слышно произнесла больная, и я почувствовал, как Елена мягко толкнула меня в спину, направляя к кровати.

Я подошел, ощущая внутри неловкость.

– Здравствуйте, – промолвил едва слышно, словно боясь спугнуть повисшую в комнате робкую тишину.

Старушка увидела мое наивное детское смущение, тепло улыбнулась.

– Ну, не робей, не помираю я уже, отошла, – произнесла она всё еще слабым голосом, в котором, однако, звучали веселые нотки.

Тут настал мой черед улыбнуться. Старушка, увидев, что я немного освоился, сделала над собой усилие и громче, четче произнесла:

– Спасибо тебе от меня. За то, что дочери помог устоять… Вместе мы помогли, – при этих словах глаза ее загорелись чуть ярче. Я подумал, что не только наше с Еленой путешествие в снегах имеет в виду эта мудрая женщина.

– Надо было нам с ней свидеться. На дорожку. И ты помог – спасибо тебе. Одна я молитвами не одолела бы ее, упрямую, – продолжала она, – ну ладно. Когда перед Богом буду, замолвлю за тебя словечко. Ты, главное, не подведи старушку. Сам с дороги не сворачивай, хорошо?

– Хорошо, – ответил я, по-прежнему слегка смущенный.

– Ну, идите. А я еще на снежок посмотрю в окошко. Сколько лет живу – а всё не налюбуюсь. Жадная я до красоты стала. Будет он там, снежок, аль нет, неизвестно. Так что наглядеться надо всласть. Ну, идите, – и она повернулась вновь к окну, за которым ослепительно сверкал снег. Лицо ее стало задумчивым. Мы вышли.

Я засобирался. Нужно было как-то добираться до Котово. Одного взгляда в окно, выходившее на дорогу, хватило, чтобы понять, что это будет непросто. Мне объяснили, как выйти снова на трассу и взять направление на Камышин, до которого оставалось всего ничего. А из Камышина уж как-нибудь можно добраться. Я распрощался и вышел на улицу.

Снаружи царило солнечное морозное утро. Природа словно и забыла про весну, про наступивший по календарю март, и снова, возвратившись вспять, оделась в зимнее платье. Небо было удивительно чистым и радовало взгляд яркой голубой краской. Солнечный свет отражался в белой степной бесконечности, слепил глаза. Легкий ветерок, пародия на ночную вьюгу, сметал снежную пыль с сугробов, закручивал причудливые, сверкавшие в лучах карликовые вихри. Стоя почти по колено в девственном целинном снегу, я прикрыл глаза от солнца и осмотрелся, пытаясь понять, куда мне нужно идти. И вскоре направился в путь.

5

Возвращался из Котово я через пару дней. Ехал обычным рейсовым автобусом, сидел у окна, глазел на степь. На улице снова был «плюс», снег быстро таял, и на полях виднелись черные прогалины, сквозь которые жадно дышала весенним воздухом почва. Мы проехали Камышин, слева мелькнул и скрылся поселок Вихлянцево, в котором я оставил своих новых друзей. Вспомнил Елену, ее мудрую спокойную мать. Не забыл и простую, с первого слова родную Катю. Потеплело в душе. Автобус мчал дальше.

«Так, сейчас будут Белогорки, посмотрю на тот домишко, может, увижу нашу бабушку-спасительницу», – подумал я и стал внимательнее вглядываться в окно.

Поселок был прямо у трассы. Вот он показался вдалеке. Я внимательно смотрел. Вот и та крайняя улица, по которой рыскали мы в поисках убежища. Вот тот первый дом, из которого никто не вышел, а вот…

Я подумал сперва, что перепутал. Что это не тот поселок, не та улица. Но всё было верно. Два крайних дома быстро промчались мимо окна и скрылись позади. Я всё пытался разглядеть их получше, выкручивал шею, смотря назад.

Тот второй дом, в котором нас принимала гостеприимная бабушка, стоял скособоченный и грузный. Окна и двери были в нем наглухо заколочены иссохшими старыми досками, покатая крыша во многих местах просела, провалилась внутрь. Дом был заброшен. И, видимо, уже давно.

Долго еще я растерянно сидел в трясущемся салоне, думал, и иногда всё спрашивал у кого-нибудь из пассажиров:

– Это Белогорки сейчас проехали, да?

– Они, они, тебе говорили уже.

– Там просто… Ладно, – рассеянно отвечал я и погружался снова в беспутицу мыслей.