Соль

© Александра Зайцева, текст, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2022

Жека крикнул: «Бегом!» – и мы побежали. Все трое, и Жека тоже. Пересекли пустынную парковку торгового центра, взлетели на пешеходный мост, толкая тележки по пандусам с обеих сторон от лестницы, и на середине моста остановились. Мы всегда замираем здесь, над трассой, даже без команды Жеки. Просто хочется стоять и смотреть. Я у перил, Жека позади, Мишка чуть сбоку, хрипло дышит у моего плеча. Мишка толстоват, ему трудно бегать наравне с нами.

– Почему оно всегда розовое? – в который раз удивился Мишка.

Ответа у нас не было.

Мне, например, всё равно. Розовое небо ничем не хуже голубого. Раньше оно бывало таким на рассвете или когда закат, сейчас – всё время, кроме ночи. Ночь осталась чёрной.

Я перегнулся через перила и плюнул. Проследил за полётом слюны, чтобы увидеть, как внизу, на светло-сером асфальте, появится тёмное пятнышко. Оно – доказательство, что я есть.

Вот бы проехала машина, пусть только одна, пусть далеко, как доказательство, что здесь возможно что-то новое. Но трасса пуста. Мы можем весь день ходить по ней взад и вперёд, ничего не опасаясь, но это скучно, бегать по мосту интереснее. К тому же, с высоты видны дальние холмы, редкие заросли длинного, иссушенного камыша и просоленные пустыри до самого горизонта – нечёткого, будто задымлённого.

Когда становится слишком жарко, соль из земли проступает сильнее и переливается на солнце. Сейчас соли много, издали она похожа на снег. Временами взгляд цепляется за корявое дерево или развалины, но их всего ничего: город в другой стороне, где-то у нас за спинами. Ходить туда лень, тем более – по жаре. Жека говорит, что пока здесь всего хватает, город нам не нужен, и мы не спорим. Верить Жеке удобно, можно не напрягаться и просто быть. Как песок, как лето, как колючие шары перекати-поля. Иногда по ночам мы их поджигаем и запускаем в степь, эти сухие круглые колючки. Ветер гонит их по ровному полю, огонь мечется во тьме, и становится немного жутко. Но это хорошая жуть, вроде восхищения.

– Эй, Кухня, чего тормозишь? – окликнул Жека.

Я обернулся. Мишка уже перешёл мост и собирался спускаться, его тележка стояла на пандусе передними колёсами. Она нормально так смотрелась, доверху набитая разноцветными воздушными шариками, хоть фоткай на рекламные плакаты всяких торжеств. Да, шарики – вроде обещания праздника, Мишка напихал их от души. У меня тот же груз. И у Жеки.

Мы полдня надували эти шарики в детском отделе торгового центра. Нашли в подсобке несколько коробок, уселись на пол и стали надувать. Теперь щёки покалывало, губы потрескались, во рту держался вкус школьных ластиков. Сначала у Мишки не получалось. Мы поржали над ним, но потом научили правильно выталкивать воздух из груди. И увлеклись. Наполнили три тележки шарами, а остальные – сдутые, вроде цветных резиновых тряпочек, – распихали по карманам штанов и под футболки. Ну, правда, жалко оставлять. На них же надписи типа «Поздравляю!», «Ты лучше всех!», «Улыбнись!» или «С днём рожденья!»

– Как будто у меня сегодня день рожденья, ладно? – попросил Мишка.

Он младший у нас, заявил, что будет тринадцатилетним, если назначим ему праздник. А мне уже четырнадцать, если время идёт как раньше. Но тут нет уверенности – раз поменялось небо, могло и время. Жеке на вид лет шестнадцать, а сколько точно – он не рассказывает.

Жека вообще ничего о себе не рассказывает – говорит, что не помнит. Удобная отмазка. Но и у меня память как решето, и у Мишки, словно мы раньше смотрели фильм, а теперь живём по-настоящему. В головах остались бестолковые кусочки прошлых разговоров, смутные картинки, и всё это вроде к нам отношения не имеет. Фильм же – он про других, вымышленных. Наверное, поэтому наши мозги не очень-то дорожат воспоминаниями, позволяют ветру их выдувать, а пустые места заполнять солёным песком. И если предположить, что мы все устроены одинаково, то Жека вполне мог забыть всё подчистую, он в этих пустошах дольше остальных. Это он нас подобрал – сначала меня, потом Мишку. Были и другие, кого он находил, но потом они свинтили в город. Я застал двух таких парней. Жека и про них не рассказывает. Не хочет.

Не то чтобы я подозреваю Жеку во вранье или не доверяю ему, – просто любопытно. Он часто уходит один, и я замечаю его высокий силуэт на крыше полуразвалившегося фабричного цеха. Жека может по полдня стоять там истуканом. Иногда он будто спит с открытыми глазами у ночного костра – острый подбородок упирается в согнутые колени, плечи ссутулены, и только зрачки поблёскивают за свисающими прядями рыжих волос. Словно Жека вслушивается, ждёт чего-то. Иногда он смеётся без всякой причины. А бывает, становится ужасно болтливым и увлечённо травит байки про инопланетян-захватчиков, восстание зомби, смертельные вирусы, чёрную магию и прочую ерунду. И мы подхватываем, надо же найти объяснение пустырям. Но всё это просто трёп, вроде детских страшилок, так, языки почесать.

А про важное Жека не говорит. И про Девчонку тоже.

Девчонку шарики не впечатлили, хотя мы на другое и не рассчитывали, потому что она непробиваемая. Ещё потому, что по большому счёту она для нас не существует, – Девчонка сама по себе, мы ничего не берём для неё в торговом центре и не говорим о ней. И когда толкали к дому тележки с шариками, тоже не говорили.

Домом мы называем старую, насквозь проржавевшую баржу. Между ней и торговым центром – крупный дачный посёлок, заброшенный и разорённый. Мы могли бы выбрать любую хибару, но предпочитаем жить на реке. По словам Жеки, так безопаснее, потому что с тыла не подобраться. А ещё нам нравится всякий раз ходить к барже через фабричные руины. Жека называет их «Керамика».

Керамика – не слово, а гладкий черепок с острыми краями, осколок кафельной плитки. Там, где были цеха, торчат к небу высоченные бетонные столбы и гнутые арки из труб, похожие на останки древних чудовищ. Хребты и грудины. Между ними сохранился асфальт, и катить тележки легко. А потом берег и баржа. Носом она цепляется за обрыв, а задней частью проседает в воду, потому что сломана посередине – «Титаник», говорит Жека. Именно там, в задней части, есть металлическая будка с отсеками, в которых можно спать: несколько сырых прохладных комнатушек внизу, узкая лесенка и верхняя палуба. Вообще-то просто крыша будки, но как хотим, так и называем. Поэтому – палуба.

Когда мы добрались до баржи, Жека первым поднялся на борт и принял тележки. С ними всё ясно – утопим для развлечения, но что делать с шарами?

– Я знаю, – сказал Мишка. – Заполним яму.

От будки и до самого носа тянется грузовая часть баржи. Вроде продолговатой ямы – здоровенный открытый трюм. Если налить воды, будет бассейн с гладкими округлыми стенками. Но он сухой, и Мишка придумал вывалить туда шарики, а я мигом представил, как мы в них потом занырнём.

– Давай! – согласился я и начал разгружать свою тележку.

И вот мы стоим рядом и смотрим, как шарики мягко ударяются о коричневое дно трюма, подпрыгивают и оседают внизу. Жалкое зрелище. В тележках их было много, но глубокая грузовая яма превратила шары в горсточку разноцветного мусора. Поглотила их.

– Да, – только и сказал я. – Фигово.

Жека ничего не сказал – он вытряхнул сдутые шарики из карманов и из-за пазухи Мишке под ноги.

– Точняк! – обрадовался Мишка. – Надуем все, и тогда хватит.

– Это вряд ли, – хмыкнул я.

– Вот и посмотрим. Поможешь?

– Сейчас, что ли? Я купаться. Жарко.

Ещё баржа хороша тем, что не надо никуда ходить, достаточно прыгнуть в воду с борта – и помылся, и освежился. За спиной плеснуло, я обернулся на Жеку, но никого не увидел. Даже по гулкому железу нашего судна он передвигается беззвучно, как камышовый кот.

– Жека в речку бултыхнулся. Погнали плавать! Давай, последний ловит!

– Нет, мне надо шарики… – упёрся Мишка.

– Успеешь ещё.

– Нет. Когда сделаю, будет день рожденья.

Вот он заморочился! Я влез на узкий борт и обрушился в тёплую воду, а когда выплыл из жёлтой глубины на поверхность, услышал Мишкин нарочито бодрый голос: «Хочешь, научу надувать? Это нетрудно, иди сюда».

Но Девчонка не ответила и не пошла. Мне не надо там быть, чтобы убедиться, и так знаю. Она вроде пугливого привидения. Жека сказал, что Девчонка не немая, хоть мы никогда не слышали её голоса. И сказал ещё, что она нормальная, в смысле – с головой всё в порядке. Но я хочу, чтобы она ушла. Всё равно куда, лишь бы отсюда.

Жека Девчонку не приводил. В тот день мы вместе обрывали алычу и абрикосы в дачных садах, а когда вернулись, она была на барже. Сначала, ещё в бетонных дебрях Керамики, мы увидели дым, он поднимался струйкой от берега и уползал в розовое небо. Я напрягся, Мишка тоже, Жека потянул носом и слегка улыбнулся. Тогда и мы принюхались, но ничего не почувствовали. А Жека сказал: «Кухня, кажется, тебя потеснили».

Девчонка сидела на верхней палубе возле огня. Это Жека придумал разводить костёр повыше: ему нравится, когда далеко видно, словно мы на сторожевом посту. Идиотизм, конечно, потому что разумные люди не станут таскать ветки и доски с заброшек на баржу, а потом ещё по узкой лестнице наверх, но мы таскали. Мы и кирпичи туда приволокли, чтобы выложить что-то типа очага, и железную решётку. На этой решётке и стояла помятая кастрюля, в которой Девчонка помешивала палкой. «Эй, привет!» – крикнул Мишка. Девчонка медленно повернулась и выставила палку перед собой, будто защищалась. И тогда я сказал: «Тебе что тут надо?»

Девчонка дёрнулась, отбросила волосы с лица и оказалась совсем мне незнакомой. Невысокая, с тощими руками и ногами, тёмно-коричневая или от загара, или от грязи, одетая в длинное цветастое платье. Смутная тревожная мысль вильнула хвостом и исчезла, я обознался, но уже не мог отступить. Ей здесь не место, нам не нужны проблемы. «Я тебя спрашиваю!» – упорствовал я, но мы все не шевелились: она на верхней палубе, мы на берегу. «Ты её испугал», – упрекнул Мишка. Он наверняка не понял, почему я разозлился. Я и сам не очень-то понимал. «Самое время пообедать», – подвёл черту Жека и прыгнул на нос баржи.

Так Девчонка осталась с нами.

– Она украла шарик, я засёк, но не стал отнимать. Мне он погоды не сделает. Пусть.

И Мишка принялся долго и нудно расписывать, как вырубился возле грузового трюма, потому что весь день надувал шары и довёл себя до обморока от кислородного голодания. Он бы и сейчас надувал, но щёки болят и в груди колет. А мы могли бы и помочь по дружбе.

– Давай короче, – перебил я.

Ладно. Короче, Мишка вырубился ещё потому, что наступила ночь, он был сонный, а Девчонка вылезла из своей каморки и украла. Даже не скрывалась особо, сидела рядом с Мишкой, ворошила кучку сдутых шариков, перебирала зачем-то. И вздыхала ещё. Мишка пытался заглянуть ей в лицо, – плачет, что ли, – но в темноте не рассмотрел. А утром, когда Девчонка отошла за кусты, Мишка заглянул в её отсек. Вообще-то он понимает, что лезть куда не приглашали – последнее дело, вроде воровства, но воровка как раз она. И поэтому Мишка имел полное право глянуть. Прикиньте, у неё там надувной матрас из торгового центра и всякие яркие картинки по стенам. Значит, пока мы бродим по пустырям, она тоже на месте не сидит. Ещё у Девчонки в каморке сухие ветки, пучки травы, цветы какие-то, колоски. Пахнет сеном. Таким, знаете, горячим сеном. И пакеты из гипермаркета в углу стоят. Мишка думал, что в них еда, дошики или консервы, например, но оказалось – камни. Речные, округлые, совершенно обыкновенные. Девчонка эта точно с придурью.

Всё это Мишка рассказывал, пока мы шли по железке. Неподалёку от нашей баржи когда-то был небольшой порт, там и сейчас торчат к небу огрызки подъёмных кранов, а от порта в пустоши тянется железнодорожный путь. По нему мы и шли: я перескакивал по шпалам, Жека скользил по узкому рельсу, как акробат или танцор, Мишка плёлся чуть сбоку, по колено в серебристой жёсткой траве. Его кеды сбивали с травы солёную пыль и вышагивали словно в облачках лёгкого тумана.

– Вот именно, – сказал я. – Зачем она нам? У нас нормальная компания, в девчонках не нуждаемся. К тому же баба на корабле – к беде. Это всем известно.

– Мы не на корабле, – равнодушно уточнил Жека.

– Ну, на барже. Какая разница?

– Да ладно, я не в обиде. Если бы попросила, я б ей и десять шариков дал, – Мишка вроде как оправдывался.

– Влюбился? – таким же тоном я мог спросить: «Из помойки поел?»

Мишка громко засопел, обиделся, наверное. Я насчитал четырнадцать перепрыгнутых шпал, когда он ответил:

– Жалко её.

– Почему? – Жека бросил на Мишку косой взгляд, а тот пожал плечами:

– Не знаю. Просто.

И добавил невпопад:

– Хоть бы дождь пошёл, надоела эта жара.

Я тоже хотел дождя, но за всё время, что торчу здесь, не видел ни одной тучи. А сколько было этого времени – без понятия. Мы не пытаемся считать дни, смысла нет: календарь нужен, когда о чём-то мечтаешь. Я не мечтаю, мне вообще ничего не надо. Мозги ватные, но это не напрягает, вполне приятное самочувствие. Даже зной не слишком достаёт, небо кажется затянутым розовой плёнкой, которая пропускает ровно столько солнца, сколько нужно, чтоб было похоже на лето. Но дождя хочется.

– Там будут шарики? – спросил Мишка у Жеки. – Ну, там, куда мы идём? У меня осталось примерно полкоробки, я думаю, не хватит.

Жека сделал вид, что не расслышал, а я сказал:

– Конечно, не хватит. Забей, яма слишком глубокая, ничего не получится.

– Получится, – Мишка остановился, посмотрел исподлобья. – И тогда у меня будет настоящий день рожденья. Потому что раньше никогда не было, а сейчас будет.

Мишкин голос изменился, стал страдающим – не плаксивым, но каким-то смущённым и злым одновременно. Поэтому я сбавил ход:

– В смысле – не было? Ты это помнишь?

– Помню, прям чётко. Вечно скатерть на столе, бабушкины рюмки на ножках, белая рубашка, всякие их друзья, разговоры о работе. Но ничего про меня. Странно, да?

– Что?

– Что было – забыл, а чего не было – помню.

Философ, блин. Я тупо поморгал, сплюнул и рванул догонять Жеку. Мишка снова плёлся позади, и всё стало как обычно, но его слова никуда не делись. Я крутил их в мозгах по-всякому, будто собирал кубик из цветных квадратов – кубик Рубика. И думал, что Мишке обидно, потому он и залип на дурацкие воздушные шары. Обида – это воспоминание о том, чего у тебя не было или отобрали. И ещё думал о Девчонке – вот же гадина! Мы тут самые настоящие бомжи без имущества, но она всё равно ухитрилась обокрасть Мишку.

– Стоп!

Жека внезапно замер на узком ржавом рельсе и вытянулся в струнку. Руки он поднёс к глазам, типа его слепило солнце. – Видите её?

«Кого? Девчонку?» – чуть не сорвалось у меня.

– Кого? – спросил Мишка.

– Собаку.

– Где?

Жека неопределённо повёл головой. Я внимательно оглядел бескрайние просторы серебристо-серой травы, словно разрезанные плавным изгибом железки. Заметил остатки сетчатого забора слева и, совсем в стороне, брошенный облезлый вагон. Или это остов грузовика? Такая покорёженная рухлядь, что не разобрать. Всмотрелся в розоватое марево над тёмной линией холмов далеко впереди. Но старался больше для вида, подыгрывал Жеке, понятно ведь, что нет здесь собак. Ни собак, ни кошек, ни сусликов-ящериц-мышей. Ворон нет и воробьёв. Лягушки в природе отсутствуют. Рыба в реке не замечена. Мухи не жужжат, комары не кусают. Только ветер подвывает иногда в бетонном лабиринте Керамики и шелестит камыш. Я, когда осознал себя в пустошах, не сразу понял, что к чему, просто ощущал неправильность этого места. Искусственность, но не явную, на самом краю понимания. А как дошло, что из живых обитателей только мы, просто задвинул все вопросы куда подальше. Отвечать на них всё равно некому.

– Тебе показалось.

– Да, показалось, – согласился Жека, но сканировать пейзаж не перестал. А потом развернул нас назад, к барже.

Настоящий дом у человека там, где огонь. Хоть на льдине костёр разожги, хоть в пустыне, хоть где, сразу успокаиваешься и расслабляешься. И по барабану, что творится вокруг, потому что ты под защитой. В круге света – как за стенами.

– Нет, если бы всех скосил вирус, были бы тела на улицах. И после ядерной войны или вторжения инопланетных тварей остались бы следы. А что, если на самом деле все живут как обычно, а умерли только мы? – жизнерадостно выдал Мишка.

Он уже с полчаса трепался на отвлечённые темы. Довольный, как табун слонов на водопое, потому что Девчонка где-то раздобыла целый мешок шариков, оставила его возле костра и быстренько скрылась в своей комнатушке. Но я улавливал её настороженное присутствие, наверняка подслушивала из темноты.

Мишка замолчал и оглядел нас с гордым видом – мол, зацените, какая умная мысль. Я лениво подхватил палку из костра и ткнул алым мерцающим угольком в Мишкину коленку.

– Ты совсем, что ли!.. – Мишка вскочил, его голова оказалась вне светового круга, и я ответил обожжённой ноге:

– Неужели больно? А мёртвым не больно.

И бросил палку обратно в огонь.

– Ты психанутый, Кухня! Что я тебе сделал?

– Ничего. Просто проверял твою теорию. Ладно, садись, больше не буду.

Мишка с минуту потоптался на месте, явно набираясь смелости, чтобы дать сдачи, но в итоге раздумал и уселся подальше от меня, поближе к Жеке. А тот смотрел в небо: лежал на спине, руки-ноги раскинул, глаза во тьму. Наверное, пытался разглядеть звёзды, хотя бы одну. Тухлый номер, в непроницаемой черноте их не было ни сегодня, ни в любую другую ночь. Только искры взмывали вверх, когда я ворошил угли, и на звёзды они совсем не были похожи. Но Жека всё равно постоянно их высматривал. Он однажды сказал, что всем надо что-то искать, просто необходимо. А зачем – не сказал.

– Куча фильмов про это есть, – я всё-таки поддержал тему, чтобы сгладить свою выходку и слегка подлизаться к Мишке. – Когда парни бродят по непонятному миру, а в реальности умерли или застряли в коме. Затасканная идея.

– Зато всё объясняет, – подал голос Жека.

– Да ну, слишком просто.

– Так предложи свою, – Мишка ещё злился.

– Зачем? Проверить мы не можем, потрепаться только.

– А давайте в город сходим, вдруг там станет понятнее? А, Жек?..

Жека сел, потянулся и сказал через зевок:

– Мне и здесь хорошо.

Мишка нетерпеливо взмахнул рукой:

– Но…

– Но ты иди, если хочешь. Я никого не держу.

Мы это и раньше обсуждали. Стоит заговорить о городе, как Жека предлагает нам валить на все четыре стороны, но таким тоном, что мы остаёмся. Стрёмно как-то. Мало ли, что притаилось на городских улицах, и совсем не хочется искать приключения в одиночку, без Жеки. Да и как его здесь бросить? Он ведь – друг, хоть и делает вид, что мы ему не очень-то нужны.

– Слушай, Жека, тебе вообще без разницы, рядом мы или нет? – спросил я; и сразу почувствовал себя размазнёй, будто не пацан, а ревнивая подружка. – Ты же сам нас нашёл, на баржу привёл. Зачем?

– Низачем, – Жека снова улёгся на спину и теперь говорил не со мной, а с непроницаемой небесной чернотой. – Просто людям надо где-то жить.

– И всё?

– А что ещё?

– Да много чего! Мы же тусим вместе, едим, общаемся… отдыхаем.

– Вот именно, – поддакнул Мишка. – Разве мы не друзья?

– Разве, разве… думаете, этого достаточно? Вместе поели – и сразу друзья? Такие простые. Кто ни заявится, сразу в друзья лезет, а мне оно надо? – в Жекиных словах не было ни злости, ни раздражения, он спокойно разъяснял небу свою позицию. – А мне не надо, мне спать пора.

– Тогда расходимся, не будем тебе мешать, – я нарочно подпустил в голос побольше яда. Только Жеку ничем не проймёшь, ему что ирония, что сарказм – ноль реакции. Пришлось и вправду расходиться.

Я спустился на нижний ярус будки и забрался в тесный отсек-каюту. В моё убежище, где можно вообразить, что я – единственный человек в этом чокнутом розовом мире. Упасть на отсыревший матрас, свернуться, сжаться и слушать, как поскрипывают мелкие ракушки под беспокойным телом, а ещё ниже тихо плещет вода. И думать.

Неприятно, конечно, но Жека в принципе прав. Как эта дружба работает? Бывает, нарисуется человек рядом, самый обыкновенный, но не бесит, и хорошо. Друг. А кому-то так и тянет врезать, хоть ничего плохого он не делает. Или просто чувствуешь заслон – вместе не скучно, поговорить есть о чём, да только не хочется. Попробуй пойми.

А Жека и Мишка? Никогда не вникал, друзья мы или нет, потому что само собой разумеется – быть с ними. Река течёт, ей так положено, а мы втроём слоняемся по пустырям и заброшкам. Это же естественно. Но если поразмыслить, нас вообще ничего не связывает, просто так получилось случайно. И кто мы? Случайники? Чайники, ха-ха. Вот я загоняюсь.

Вообще-то люди изобрели слова, чтобы быстро и коротко объяснять сложные штуки. Скажешь «это друг» – и все сразу поймут: ага, свой, еду прятать не надо. А насколько он друг и почему – какая разница. Не чужой. Точка. Вот мы кто – не чужие. Нечужие – слитно. Да…

Понял, что спал, когда проснулся. Собака разбудила: залаяла в пустошах, судя по звуку, по ту сторону Керамики. Но, сколько я ни прислушивался, напряжённо пялясь в темноту, лай не повторился. Ничего. И не было ничего, не могло быть. Померещилось из-за Жекиного беспокойства на старых путях.

Похоже, я становлюсь слишком впечатлительным. Внушаемым. Давно никому не позволял залезать к себе в голову, научился не вестись на заскоки других. Потому что мать там знатно всё передвинула, в моей голове, и двигала, пока я не понял, что её бесконечные задушевные беседы, добренькие проповеди и слёзы – враньё. Неплохой способ на всё забить, сложив ладошки на груди, типа «каждому по вере, ничего не знаю, бог подаст».

Я заворочался, пытаясь вспомнить, как выглядела мать. Пятна, серые пятна, белые пятна, цветные пятна. Мой личный пустырь. Здесь приходится помнить только то, чего не имел, но мечтал иметь. Например, нормальную жизнь вместо бесконечных поучений. Поучениями не наешься.

И всё-таки – лаяла собака или нет?

Когда я выбрался наружу, к сухому ветру и погасшему костру, Жека стоял на носу баржи. Его длинный прямой силуэт был отчётливо виден в предутренней синеве, его тревожность считывалась неведомым органом – так я мог бы почуять запах. Но это другое, не объяснить. Я просто знал, что Жека бдит. Как знал, что он смотрит в сторону Керамики. А ещё видел быструю тень Девчонки – она показалась возле Жеки, замерла ненадолго и скользнула в сторону наших спальных отсеков. Она не должна меня заметить! Без всяких «зачем» и «почему» я нырнул носом в пол, спрятался за невысоким бортиком ограждения и подумал: неужели у них тайное свидание? У Жеки с Девчонкой? Да ну, невозможно, скорее небо снова станет голубым. Полный бред!

Горюх выстроил башню из жестяных банок с газировкой и сшиб её детским пляжным мячом. Так себе идея: мяч слишком лёгкий, но у Горюха неплохо получилось. Тыдыщ! Банки посыпались в разные стороны и раскатились по плиточному полу супермаркета.

– Круто! – восхитился Мишка.

Горюх ухмыльнулся и перевёл взгляд на Жеку:

– Где вас носит? С утра здесь торчу, задолбался уже.

– Вернулся? – У Жеки талант делать унылое лицо.

– Как видишь. Привет, Кухня.

Я кивнул, раздумывая, какое чувство сильнее – радость или раздражение. Горюх реально крутой, но иногда начинает юморить, и от этого хочется выбить ему пару зубов. Только я не рискнул бы. Он хоть невысокий, но кряжистый, будто квадратный, и кулаками пользоваться умеет на пять с плюсом. Морда бандитская этот Горюх. Я не думал, что мы снова встретимся, что он вернётся, и теперь таращился на его чёрную повязку, не решаясь спросить, откуда она взялась.

Горюх потёр повязку грязными пальцами, словно под ней зачесалось, и выдал с наигранной беззаботностью:

– Кто старое помянет, тому глаз вон.

– Как это – «вон»? – Мишка потянулся к своим глазам, чтобы прикрыть-защитить, но осознал нелепость жеста и опустил руки.

– Фиг знает. Был и нету. Я сам обалдел. А потом подумал, что это типа игры на компе, наверное. Пройду на следующий уровень, появится новый глаз. Правда же?