Остров страха. Возрождение

«Чудов дом»

Глава 1. Презентация

Любая история начинается с яркого центрального образа. У тебя еще нет в голове деталей, и персонажи существуют лишь в виде набросков, но центральный образ – есть. И он разъедает твой мозг, орет тебе прямо в ухо, как морда с картины Мунка «Крик», требуя вставить его в рамку. Если орет достаточно долго, ты принимаешься за работу, но случается и так, что образ выветривается быстрее, чем аромат поддельных французских духов.

Некоторые коллеги-писатели со мной не согласятся. Я знаю по крайней мере двоих. Это мои старые друзья, братья-близнецы Федя и Савва Боровские, которые за кружкой доброго темного пива под сухарики не преминут напомнить об ущербности моего метода написания историй: «Макс, интуиция – девка капризная и непредсказуемая, – с важным видом изрекал Федя, лидер дуэта, серьезный и основательный. – Сегодня она вся твоя, а завтра „голова болит“ или вообще „месячные“. Доверишься такой – скиснешь. Бери пример с нас».

Эти двое, как и некоторые другие, с которыми я предпочитаю не общаться, избегая встреч даже на случайных светских приемах, придерживались иной технологии сочинительства. Они всегда следовали четко выстроенному плану, над которым корпели едва ли не дольше, чем над собственно текстом. Сначала они придумывали финал («убийца – дворецкий», хихикал я, по-дружески подтрунивая над близнецами), затем возвращались к завязке, старательно выводили галерею персонажей, придавая им черты порой гротескные и зыбкие. Далее, будто рисуя схему на бумаге для черчения, ребята набрасывали сюжет. Даже не набрасывали – «пропиливали бумагу» до дыр, и ничто не могло отвратить их от намеченного плана. Если упомянутый «дворецкий» – милейший, кстати, человек, седовласый божий одуванчик, отдавший служению хозяевам добрую половину своей жизни – категорически не желал становиться убийцей, Боровские насильно впихивали ему в руки кухонный тесак и благословляли на битву за наследство.

Впрочем, не буду злословить, ребята они хорошие, и книги у них раскупались неплохо, особенно в электронном формате (будь трижды проклят технический прогресс). Однако в идеологическом споре «как писать книги» мы все оставались при своем. Для меня превыше всего центральный образ. И ситуация. А уж «мясо» в процессе нарастает само.

Главным центральным образом – не новой книги, но, пожалуй, всей моей предыдущей жизни – стала тьма за пределами освещенной лужайки перед загородным домом. Моим домом. Я стою на скрипучих деревянных ступенях и пытаюсь хоть что-то разглядеть в черной стене леса, но лес непреклонно скрытен. Не шелохнется. «Ночь нежна», – тянула хрустальным голосом певица Валерия, когда еще была женой Шульгина… Не знаю, кто ей сказал, ведь на самом деле ничего нежного в ночи нет. Она пугает до мурашек в паху. Ночь вокруг одинокого загородного дома – это вам не City Never Sleep.

Тихо. Такой мертвой тишины я в жизни своей не слышал. В городе ночью нигде не скрыться от постоянного фона, а здесь не шумит даже листва. Мне кажется, что еще минута, и тьма засосет меня, как некая зловещая субстанция. Я поднимаю голову и смотрю в небо, надеясь увидеть хоть пару-тройку звезд, которые напомнили бы мне, что я нахожусь в реальном мире. Просто наступила ночь, и через несколько часов ее сменит утро. Земной шарик сделает пол-оборота, и мир вновь наполнится звуками и светом.

Неожиданно в ночи вспыхивают два больших светящихся глаза. Одновременно раздается громкий звериный рык. Это заработал двигатель. На подъездной дорожке стоит автомобиль. Я не вижу, кто находится в машине – слишком много света, я будто стою на сцене под лучами софитов. Ноги мои покрываются льдом. Кажется, нет образа более пугающего, чем горящие в кромешной тьме фары автомобиля. Я боюсь его с детства…

Мне бы поинтересоваться, что там за люди и какого черта они делают на частной территории, но никто не заставит меня это сделать. Не хочу знать, что будет, если машина тронется вперед по дорожке. Это только в фильмах ужасов герои настолько безрассудны – просто кретины, чего уж там, – что лезут в любые дыры, где им гарантированно вырвут кадык. В реальности всё иначе, поэтому я захожу в дом, стараясь не показывать ночным гостям, как сильно напуган. Я переставляю ноги медленно, расслабленно, будто только что вернулся с вечерней прогулки. Неспешно открываю дверь и вхожу.

Оказавшись внутри, я запираюсь на внутренний замок и для верности еще задвигаю засов. Я помню, что засов – палка о двух концах: если отгородиться таким образом от внешнего мира и внезапно склеить ласты, то дверь придется пилить болгаркой. Однако в эту вязкую пугающую ночь мне не до гипотетических клейких ласт. Я в домике. И далее ничего странного и страшного не произойдет. Не должно…

История, которую я хочу вам рассказать, случилась четыре года назад. Некоторые детали забылись, как и лица случайных людей, невольных участников событий, но многослойный центральный образ – ночь, крыльцо и глаза-фары – до сих пор живет в моей голове. Может, именно поэтому я и решился сейчас заговорить.

Мой пятидесятилетний юбилей и выход нового романа совпали по времени. Это обстоятельство чрезвычайно обрадовало моих друзей, жадных до праздничных пирушек. Я не мог их винить – когда-то я и сам был не прочь развлечься под грохот фейерверков и упругий дискотечный бит, – но к пятидесяти годам я стал лучше понимать себя. Шумному балагану без ограничительных ленточек я теперь предпочитал тишину и уединение. Чем меньше людей вокруг меня, тем лучше.

– Макс, амиго, где твоя кислородная маска? – пошутил по этому поводу мой литературный агент и директор Яша Лившиц, круглолицый коротышка а-ля Эркюль Пуаро. – Где твои ходунки? Уже гуляешь с лыжными палками по школьному стадиону?

Я отвечал ему снисходительной улыбкой. Яше дозволялось многое (все-таки я впускал его в святая святых любого писателя – позволял читать новые рукописи, которых еще не касалась красная авторучка иезуита-редактора). Мы с ним прошли огонь, медные трубы и шампанское в ванне. В самом начале десятых он, хипстер-идеалист, открывший свое творческое агентство и рыскавший по Сети в поисках талантов, случайно нашел меня и еще одну особу, которая в миру звалась Марьяной Чигинской, а по паспорту числилась Анной Разуваевой. Анька-Марьянка развлекала читающую публику ироническими детективами и дамскими романами (что, в принципе, почти одно и то же), а я подвизался на ниве психологических триллеров. Мы составили основу Яшкиного портфеля, к которой со временем прибилась остальная художественная рыба. По сути, рынок мы штурмовали втроем – я, Лившиц и Чигинская.

– Твой новый роман – бомбическая бомба, – продолжал верещать по телефону Яша, – и это не только мое мнение. Я сейчас иду от «Эксмо», там какой-то новый человек вместо нашего доброго друга… Кстати, Сашка ушел на вольные хлеба, даже не стал забирать своих авторов, хотя твою последнюю рукопись прочесть успел. (Тут я немного взгрустнул: Саша Рябов был очень крутым редактором, читал рукописи по диагонали и уже через десять-пятнадцать минут выносил вердикт – как правило, справедливый; помимо этого, он был просто хорошим парнем). С этим новеньким я еще не разобрался, что за фрукт, но он от твоего «Умереть вместе» в поросячьем восторге, разве что хвостиком не виляет. Книга в плане издательства на май, стартовый тираж тридцать тысяч. При нынешней ситуации на рынке, амиго, тридцатка в бумаге выглядит очень даже недурно, и ты это понимаешь. Даем добро?

– Конечно. Делай свою работу, а я поеду на рыбалку.

– Тоже мне, Попай-морячок!

Этот разговор состоялся в ноябре 2018 года. Через пять месяцев стопки с авторскими экземплярами «Умереть вместе» уже стояли у меня на полу рядом с пылесосом. А еще через месяц мы публично отмечали выход книги, совмещенный с юбилеем ее автора. Чтобы два раза не вставать.

Презентацию решили устроить в небольшом подвальном клубе на центральной пешеходной улице. Яша настаивал на более помпезном заведении – чтобы, понимаешь, столики с фонариками, официанты в черно-белых одеяниях, конферансье с бабочкой (участие в мероприятиях всероссийского масштаба у нас шло отдельной графой). Я ответил «нет». Не хотел нарушать традицию. Встречи с читателями в родном городе я предпочитал проводить в камерной обстановке скромного бара, где видно глаза людей. Яша возражал: с таких баров можно начинать, но когда суммарный тираж твоих пяти книг перевалил за миллион, а одну из них, триллер «Спящие», даже экранизировали, то самое время задуматься о лимузине и красной дорожке.

– Яша, уймись! Посидим по-семейному, поболтаем, пропустим пару стаканчиков – и баиньки. Вот когда поедем в тур, там и оторвешься.

Лившиц пыхтел, краснел, бормотал что-то на иврите. Резюме его было однозначным:

– Ходунки не забудь, старый бздун!

Люблю его, паршивца…

Организационные вопросы решились буквально за два-три дня. Люди меня знали, книги мои читали, поэтому один звонок Якова Лившица в «Погреб» (весьма меткое название для клуба, помещение которого было похоже на трюм старой шхуны, перевозящей чернокожих рабов из Африки в Северную Америку) определил дату и время мероприятия. Правда, арт-директор заведения, наш старый знакомый Виталик Береговой, он же Витус Беринг, сообщил, что может поставить нас только на двенадцатое мая или сильно позже, аж в конце июня, потому что клуб должен был закрыться на ремонт. Второй вариант нас не устраивал – роман «Умереть вместе» уже поступил в магазины. Я согласился на май.

– Это же твоя днюха! – возопил неутомимый Яша. – Ты же хотел…

– Ничего я не хотел. – Спорить с моим агентом не было смысла, нужно было сразу ставить его перед фактом. – Даже не планировал.

– Но – пятьдесят лет!

– И что? Всем когда-то было или будет пятьдесят. Ну, почти всем.

Лившиц заткнулся.

На следующий день разбросали рекламу по социальным сетям, разместили ролик на телевидении. Яша еще договорился на интервью в телепрограмме «Доброе утро» на областном канале. Для меня это была рутина, и я особо не ерепенился, тем более что с ведущими программы мне уже доводилось встречаться. В общем, за неделю до презентации все шестьдесят мест в баре «Погреб» были забронированы.

– А могло быть и двести шестьдесят, – бубнил мой директор, – и пятьсот шестьдесят, и…

– …и даже дворец спорта, – закончил я, – но, пардон, я не умею петь и играть на гитаре. И волосы у меня коротковаты.

Тем временем друзья и знакомые недвусмысленно намекали, что собираются двенадцатого мая достать меня из-под земли, чтобы засвидетельствовать свою любовь и почтение. «Зажать свой праздник, как в прошлый раз», у меня не получится. Пять лет назад в свой сорок пятый день рождения я отключил телефон и на два дня улетел в Питер, гулял там по Невскому, кормил чаек, горланил что-то вместе с уличными музыкантами. Друзья, конечно, обиделись, но не настолько, чтобы не завалиться ко мне домой через неделю после днюхи. Впрочем, и тогда я большую часть времени торчал на балконе и во дворе, болтая с соседями.

Ты стал нелюдимым, Макс? – спрашивал я себя (с возрастом привычка разговаривать вслух с самим собой перестала меня пугать, хотя жена настаивала, что это все же девиация, а не норма). – Тебя люди раздражают? Какие-то конкретно, или вообще все – как биологический вид? Вроде нет, я их люблю… каких-то конкретно… иногда… Люблю жену, хотя вполне мог обойтись и без нее, особенно сейчас. Люблю своих детей, пусть и вижу теперь их редко, по особым случаям. Люблю даже соседа по лестничной площадке, который при встрече норовит покритиковать мою новую книгу или свежую статью в периодике. Что же со мной не так?

Я отчаянно надеялся, что дело в днях рождения. Как говорил один известный писатель, в моем возрасте стараешься эти гребаные дни не замечать. И хотя внешне я не выглядел на свои годы – некоторые знакомые кокетки, розовея щечками, говорили, что я похож на Майкла Джей Фокса или Мэтта Деймона, – но календарь не обманешь и биологические процессы не остановишь, как бы ни хорохорились седовласые оптимисты, опирающиеся на ходунки. Всё же стоило признать: я избегал контактов с внешним миром, потому что больше не хотел иметь с этим миром никаких общих дел.

Вопреки ожиданиям, интервью в программе «Доброе утро», которое снимали вечером накануне эфира, получилось немного скомканным. Я мог бы и сам почувствовать заранее – слишком расслабился, слишком привык. В таком настроении я часто попадаю впросак.

После обмена дежурными любезностями и мнениями о майской погоде и ценах на рассаду речь зашла, разумеется, о моей новой книге.

– Скажите, Максим, – начал ведущий Павел Любавин каким-то странным тоном, словно собирался разбить мою новую работу в пух и прах, хотя наверняка ее не читал, – роман «Умереть вместе», случаем, не последний в вашей литературной карьере?

Я опешил. Не представляю, что случилось с моим лицом, на которое была нацелена центральная камера, но могу предположить, что оно напоминало все ту же картину Эдварда Мунка «Крик».

– М-да, неожиданно. Почему вы так решили, Павел? Что-то прочли между строк?

Я попытался улыбнуться как можно более дружелюбно, но у меня возникло ощущение, что этот молодой и амбициозный парень, вкусивший прелести местечковой славы и узнавания на улице, собирался за мой счет утвердиться в качестве литературоведа. И я не ошибся.

– Я читал все ваши книги, – сказал Паша.

– Думаю, это не отняло у вас много времени. – Я чуть склонил голову, выражая осторожную благодарность. – Их всего шесть, считая последнюю.

– Я прочел и ее. Купил буквально с пылу с жару.

– И я! – вмешалась соведущая Лидочка Андреева, светловолосая хохотушка лет двадцати с небольшим, производящая впечатление глупышки, хотя я знал, что это далеко не так.

– Хм… – Я почесал щетину на подбородке (никогда не бреюсь перед выходом на публику). – И что вас подтолкнуло к таким удручающим выводам?

Ведущие переглянулись: кто первый скажет? Лидочка подняла правую руку, подперев снизу левой. Как первоклассница, ей-богу. Я решил изобразить строгого учителя.

– Да, Андреева! Можно не вставать.

Она рассмеялась, опустила руки на стол.

– Понимаете, в чем дело, – начала девушка, – мне показалось, что от романа к роману вы проходили какой-то свой особый путь, хотя все они вроде бы о разном, с разными персонажами и не составляют серию…

– Кстати, почему вы не делаете серию? – влез в ее монолог Павел. Лидочка нахмурилась.

– Я не люблю сериалы и сиквелы, ребята. Мне интересны цельные истории, у которых есть начало и конец, когда можно поставить жирную точку. Хотя, признаюсь, я порой скучаю по своим героям и периодически хочу к ним вернуться, чтобы узнать, что с ними было дальше. Но… – я развел руками, – надо закрывать прочитанную книгу.

Не знаю, поверили мне ведущие или нет, но я сам себе точно не поверил. Я всю жизнь, сколько себя помню, ковыряюсь в прошлом, соразмеряя свои былые поступки с днем сегодняшним, и от этого не спасают никакие духовные практики.

– Так вот, – деловито продолжила Лидочка, – ваш дебютный роман «Плей-офф» был очень ярким, динамичным, даже молниеносным, и насчитывал он всего двести с небольшим страниц. Второй был уже сложнее, толще, с параллельными сюжетными линиями и с очень неоднозначным финалом. Дальше перечислять не буду, но с каждой новой книгой вы будто погружаетесь в какой-то… ну, не знаю, в какой-то особый мир, где можно запросто потеряться. Я боялась представить, что нас будет ждать в «Умереть вместе», и мои ожидания оправдались. Почти восемьсот страниц убористого текста! Куда же дальше-то?

Молодые люди уставились на меня в ожидании. А я уставился на них, раздумывая, что бы такого ляпнуть, чтобы это разошлось завтра по новостным лентам. По своему опыту знаю, да и Яша постоянно об этом твердит, что ответы должны быть прежде всего эффектными, даже если для этого придется немного приврать. Но штука в том, что сейчас у меня в голове не было ни одной стоящей идеи. Мне оставалось только иронизировать:

– Вы оцениваете мою писательскую эволюцию по количеству страниц? Эдак выходит, что Гоголь и Булгаков были очень нестабильными авторами, как и многие другие.

Клянусь, я не хотел их обидеть, но ребята сконфузились.

Оставшиеся семь-восемь минут съемок мы потратили на ничего не значащую белиберду – творческие планы, секреты высокой работоспособности, пожелания начинающим творцам, – и в девять вечера я убрался из телецентра. Машину свою я еще утром оставил возле дома, решил покататься сегодня на автобусе.

Я сидел в хвосте почти пустого салона, смотрел в окно на городские огни и думал: «Восемьсот страниц. Пора завязывать со слабительным».

Утром сразу после эфира мне позвонил Яша. Он не был расстроен, но и от восторга тоже не плясал.

– Мы вполне могли обойтись без этого интервью, амиго. Но получилось забавно.

Не знаю, как там насчет шестидесяти забронированных мест, но 12 мая 2019 года в душном полутемном «трюме» арендованного нами клуба набилось никак не меньше сотни человек. Я разглядел в толпе на галёрке несколько приглашенных старых друзей, которые захотели выпить со мной в честь дня рождения. Их места оплатил я. Выходит, что человек девяносто с легким сердцем отстегнули по тысяче рублей за удовольствие лицезреть и слушать писателя Максима Шилова. Почти вся выручка отходила клубу «Погреб» – они предоставили помещение и накрыли столы, а я всего лишь трепал языком, рекламируя свою новую книжку.

– Как они все здесь поместились? – удивился Яша. – Посмотри, они ж на коленях друг у друга сидят! Витус должен нам ножки целовать. Поднял почти сто косарей в мертвый вечер в воскресенье. На прошлой твоей книге было меньше народу.

– Я эволюционирую.

Мои друзья, оттертые публикой, приветственно помахали руками и подняли бокалы с шампанским. Я решил, что пора начинать, иначе скоро здесь все попадают в обморок от духоты.

– Давай, Яков Барухович, приступай к захвату. Только не вздумай объявить, что мне сегодня пятьдесят. У меня от слова «спасибо» язык онемеет.

Я отступил в тень угловой ниши, пропуская вперед своего директора, выполняющего сегодня, как, впрочем, и на остальных публичных мероприятиях с моим участием, функции конферансье. Рядом со мной на барной стойке высились три стопки экземпляров «Умереть вместе» в переплете, приготовленные для автограф-сессии с продажей. Я положил руку на одну из них, погладил ламинированную обложку…

Паша Любавин с телевидения предположил, что этот роман может стать последним в моей библиографии. Я не мог с ним согласиться, равно как и не мог опровергнуть. Отправляя очередную рукопись в издательство, я обычно не задумывался, чем займусь дальше, не искал лихорадочно идею для следующего романа. Идеи приходили сами (как вы помните, центральный образ – основа основ). Вот и сейчас, отпуская в свободное плавание свое новое детище, я думал об отвлеченных вещах.

Презентация прошла замечательно. Точнее, по словам моего вечно недовольного директора, не лучше и не хуже, чем всегда. Я рассказал гостям о новой книге, «о метаниях и исканиях», сопровождавших работу над ней, о бессонных ночах, когда я курил сигарету за сигаретой (на самом деле я некурящий), стоя на балконе и наблюдая, как луна переплывает с запада на восток…

Впрочем, ладно, ничего такого не было – терпеть не могу всю эту пафосную чепуху. Я вел себя как привык: шутил, иронизировал над собой и над коммерческой литературой вообще, особенно российской, постоянно отвлекался на забавные воспоминания; на вопросы отвечал быстро и без раздумий, не погружаясь в пространные рассуждения «о судьбах родины и месте писателя на идеологическом фронте». Публика реагировала живо, смеялась, аплодировала – в общем, получился действительно дружеский междусобойчик, на который я и рассчитывал.

Лишь один вопрос заставил меня ненадолго стать серьезным. И я запомнил человека, его задавшего.

Это была девушка, невысокая жгучая брюнетка с прической каре, в стильном сером костюме и с маленькой черной сумочкой, которую она постоянно теребила в руках. Глядя на нее, я вспомнил площадь Тертр на Монмартре, утренний кофе с круассаном и загримированного мима в тельняшке, мешавшего мне предаваться чревоугодию (вылазка в Париж после премьеры «Спящих» стала единственной моей поездкой за бугор – пока единственной).

– Позвольте еще вопрос, – подала голос девица, решительно подняв руку. Она занимала ближайший ко мне столик у стены в компании мускулистого молодого человека в белой футболке. Я тогда подумал, что ей в качестве кавалера подошел бы скорее субтильный художник с беретом на лохматой голове. На столике перед ними стояли два бокала и бутылка с минеральной водой.

– Да, пожалуйста, – с радушной улыбкой откликнулся я, – хотя здесь не нужно спрашивать разрешения.

– Да, я знаю. Но у меня будет скорее замечание, чем вопрос.

– О, это даже интересно.

– Хм, да. Вот вы, Максим, сейчас довольно раскрепощены, и это, разумеется, подкупает гостей, и в Интернете завтра напишут, что все было очень прикольно. Мне же кажется, что читатели приходят на встречу с автором, чтобы… – Она замялась. Я поспешил на помощь:

– …чтобы получить ответы на вопросы, которые они не нашли в книгах?

– Вроде того.

– Что ж… – Я помолчал немного, обвел глазами гостей. Они притихли. Кто-то приглушенно кашлянул, где-то на галерке скрипнула ножка стула. – Как вас зовут, прекрасная незнакомка?

– София.

– Красивое имя, греческое, означает мудрость… – Я тянул время. – Очень приятно, София. Так вот… что я думаю на этот счет… Спрашивать у писателя, какие мысли и идеи он хотел выразить в своей книге – это все равно что спрашивать у бегуна, победившего в забеге на сто метров, что он хотел сказать своим лучшим результатом. Помните, откуда это?