Леший в погонах

Добраться до деревушки удалось незаметно. Сосновский присел на краю овражка, расстелив брезентовый плащ, и проверил свои карманы. Так, пистолет «вальтер», финка в самодельных ножнах на икре в правой штанине. Мешочек с золотом, который он получил у следователя, ведущего дело Петро Бадулы. В почти пустом вещмешке были несколько кусков подсохшего хлеба, банка тушенки, жестяная мятая кружка, застиранная мужская рубашка, грязное полотенце и деревянная ложка со сколами по краям. Ну что же, нехитрый скарб бродяги. Проверив пистолет, Сосновский завязал тесемки вещмешка и надел его на спину. Перекинув через руку плащ, вышел к забору крайней хаты и прислушался. Да, война оставила деревни без собак. Какие-то убежали в леса, дальше на восток от войны, каких-то немцы перестреляли. Сейчас даже было хорошо, что не раздавался собачий лай, что никто в деревне не поднимал шума из-за чужака. Хотя что осталось от деревни… Полтора десятка дворов.

Вот и нужный дом, в котором живет некий Зенон Мотыль. Личность таинственная и мерзкая, если судить по показаниям свидетелей. Выдавал гестапо подпольщиков, а зачастую и тех, чьим имуществом хотел завладеть. Но делал это тайно, чужими руками. До него следствие еще не добралось, только косвенные улики попадают в руки следователей и контрразведки. Но в поле зрения Смерша Мотыль уже попал, и Сосновский предложил вступить с Зеноном в игру. Мотыль мог оказаться просто мелким негодяем, а мог и виновником гибели десятков людей, агентом гестапо.

Убедившись, что на улицах пусто, Сосновский несколько раз тихо, но настойчиво постучал в окно. В доме было тихо, но Сосновский упорно стучал в оконную раму, и наконец отодвинулась занавеска и за стеклом возник мужчина лет пятидесяти, у которого было широкое лицо с трехдневной щетиной и отекшими веками.

– Друг, открой, – попросил Сосновский голосом смертельно уставшего человека. – Дай воды попить!

Лицо в окне исчезло. Это был именно Мотыль, Сосновский узнал его по описанию и довоенному паспортному фото, которое удалось найти в старом архиве. Теперь он или не станет открывать и больше не покажется, или все-таки откроет. «Откроет, – подумал Сосновский. – Не хотел бы открывать, то и к окну не подошел бы. Сделал бы вид, что в доме никого нет». Оперативник, осматриваясь по сторонам, неслышно переместился к входной двери. Ступени дико скрипели, и таиться смысла уже не было. Сосновский поднялся к входной двери и постучал.

Дверь сразу открылась, но не на всю ширину, а только для того, чтобы хозяин смог рассмотреть вечернего гостя. Мотыль стоял босиком и в исподних штанах. Одной рукой он придерживал дверь, вторую держал за спиной. Сосновский подумал, что там мог быть пистолет, но потом увидел конец топорища. Мотыль прятал за спиной топор. Изображая усталость и бессилие, Сосновский оперся рукой о дверной косяк и, с шумом выдохнув, заговорил по-русски, но с заметным немецким акцентом.

– Помогите мне! Дайте спрятаться у вас, хоть на несколько дней. Я смертельно устал. Помогите, я вам заплачу, хорошо заплачу!

Сосновский сразу почувствовал, что Мотыль клюнул. Да, этот человек, который пришел в грязной и мятой гражданской одежде, не просто беженец, он даже не русский. Немец, хорошо говорящий по-русски, или румын, венгр. И изъясняется так, что понятно – не простой солдат, а офицер. И запали в душу жадного Мотыля слова «я заплачу». Ему ясно, что этот гость кобениться не будет, ему есть чего и кого бояться. Из него можно веревки вить.

И теперь надо поторопить предателя, заставить его принять решение, а не раздумывать. Просьба – признак слабости, признак силы – умение и желание взять то, что тебе нужно.

И Сосновский одним сильным толчком распахнул дверь и шагнул внутрь дома. От неожиданности Мотыль отступил и даже выдернул из-за спины руку с топором. Но гость тут же ударил хозяина ногой сбоку под колено, а когда тот потерял равновесие, схватил вооруженную руку и стиснул запястье. Мотыль попытался вырваться, оттолкнуть гостя, но Сосновский резко вывернул ему руку, одновременно наклоняя человека лицом вниз. Топор полетел с лязгом в угол, ударившись о печь, а самого Мотыля, не выпуская его руки, Сосновский схватил за волосы и поднял к себе покрасневшее от натуги лицо.

– Не надо меня бояться! – горячо задышал хозяину в лицо Сосновский. – Если бы я хотел тебя убить, то убил бы давно. Но мне нужна помощь, понимаешь, помощь! Спрячь меня, и я дам тебе не деньги, которые скоро ничего не будут стоить, а золото. Его можно обменять и на деньги, и на еду, и на что угодно, даже на человеческую жизнь. Ну? Ты понял меня?

– Понял, понял! – с готовностью закивал Мотыль. – Не убивайте меня, я вам помогу, обязательно помогу!

– Ты дурак, русский дурак, – холодно произнес Сосновский. – Я сказал, что не хочу тебя убивать. Ты мне полезен живым.

Не выпуская из кулака волосы Мотыля, Сосновский вытащил из-за ремня пистолет и сунул его под нос предателя. Из ствола нечищеного оружия кисло воняло сгоревшим порохом. Знакомый запах для бывшего полицая и гестаповского пособника, очень хорошо знакомый. Этот запах скажет Мотылю намного больше, чем слова. Может быть, и сказал, но, скорее всего, внутри этого человека сидел великий приспособленец. И то, что Мотыль сейчас усердно кивал и всячески демонстрировал свое послушание, могло совершенно не означать его истинное настроение и его истинные намерения.

Сосновский отпустил голову хозяина и, оттолкнув его в сторону, прошел в хату, осторожно поглядывая по сторонам и держа наготове в руке пистолет. Мотыль жил в доме один. Это было совершенно очевидно и по постели, и по той одежде, что висела на деревянном крюке у двери и за занавеской, которая отделяла кровать от остальной горницы. Да и по посуде тоже. Мотыль быстро сообразил, что к нему пришел гость характера решительного, и засуетился. Он стал готовить ужин, приговаривая, что накормит гостя, уступит ему свою постель. Убеждал, что в их деревне тихо и власти сюда не суются. Да и от деревни осталось всего несколько домов, в которых живут старики да старухи. Несколько раз Мотыль пытался снова завести разговор и напоминать угрозы гостя, просил не убивать его и не делать ничего худого. И когда Сосновский уселся за стол, на котором кроме вареной картошки, укропа и вареной рыбы, ничего не было, ему пришлось успокоить хозяина, и он швырнул на стол мешочек.

Мешочек звякнул очень интригующе. Мотыль, видимо, догадался, что может находиться внутри. Он так разволновался, что у него вспотело лицо. Вытерев пот рукавом, он протянул дрожащую руку и стал развязывать мешочек. Сосновский демонстративно отвернулся и стал доставать из своего вещмешка банку советской тушенки и краюху подсохшего хлеба.

Открыв ножом консервы, гость принялся заедать холодную картошку кусками мяса, которые доставал из банки деревянной ложкой. Брать железную ложку Мотыля ему не хотелось. Да и мыл ли он свою посуду, в этом тоже были большие сомнения. С усмешкой поглядывая, как хозяин дома вынимает и рассматривает драгоценности, полученные для проведения операции у местного оперативника Смерша, Сосновский наконец заговорил, продолжая копировать немецкий акцент.

– Нравятся? Это все будет твое, если ты меня укроешь на несколько дней у себя. Я слишком долго прятался по лесам и заброшенным хуторам. Мне нужно восстановить силы. Поесть, выспаться наконец. Мне нужно побыть несколько дней в безопасности, чтобы я смог снова попробовать пробиться на запад к своим. Понял меня?

– Понял, понял! – с готовностью закивал хозяин. – Я помогу, почему не помочь хорошему человеку. У меня тут тихо, можно хоть всю жизнь прожить, никто и не заподозрит.

– Но, но! – нахмурился Сосновский. – Не говори мне этого! Я не собираюсь провести остаток дней в этом… в этой… – Сосновский сделал вид, что никак не подберет русское определение места, в котором оказался. Хотелось назвать его пообиднее, но «немец» не должен был знать таких русских слов, как конура, притон или нищенский дом. – А сейчас я заберу у тебя драгоценности и отдам их тебе, когда буду уходить, если ты выполнишь все как надо.

Он забрал из рук Мотыля мешочек, с брезгливостью глядя в лицо этого человека. Какой же он был жалкий, жадный. Да, этот сделает все, мать родную продаст, близкого друга зарежет за такие деньги. А я ведь ему не друг.

На ночь Мотыль уступил гостю свою постель, а себе постелил на полу возле печи. За весь день он не задал Сосновскому ни единого вопроса о том, кто тот такой, откуда и куда идет, каковы его планы. Наверное, догадывался и еще вернее понимал, что такое любопытство до добра не доводит. Был и еще один ответ на этот вопрос. Мотыля не интересовала судьба гостя и его личность, его интересовало лишь золото, которое показал немец. И когда Сосновский, кое-как помывшись над тазом в горнице, улегся на кровать хозяина, Мотыль долго ходил по дому, делая вид, что занят домашними делами. Наконец затих и он на полу, лежа на старом полушубке. Прошло не менее двух часов. Уставший Сосновский боролся со сном. Он старался сконцентрироваться на смертельной опасности. А опасность была – уж очень блестели глаза у Мотыля, когда он рассматривал драгоценности, и слишком тихо он лежал. Деревенские мужики так не спят, тем более что спать мешала назойливая муха да комар, жужжавший над ухом. А Мотыль должен еще и храпеть во сне, но он не храпел.

Сосновский не ошибся. Два часа ожидания дали результат, правда, честность Мотыля больше была бы на руку Сосновскому, но что есть, то есть. И придется примеряться к создавшемуся положению. Хозяин неслышно поднялся, осторожно ступая босыми ногами по скрипучему полу, он подошел к постели своего гостя и стал осторожно совать руку под подушку. Сосновский делал вид, что крепко спит, сморенный многодневной усталостью, и даже застонал «во сне», чуть повернув голову на подушке. Мотыль замер, он стоял так почти минуту, выжидая, и только потом снова стал продвигать руку под подушкой спящего гостя. Наконец его пальцы коснулись пистолета, и он потянул его на себя.

Играть дальше было бессмысленно, и Сосновский сделал вид, что проснулся. Он открыл глаза, сонно хлопая ресницами, а потом испуганно привстал на локтях и уставился на хозяина дома. Мотыль тут же сдвинул в сторону флажок предохранителя, обхватил ствол пистолета зимней шапкой-ушанкой, которую припас заранее, и нажал на спусковой крючок. Сухой щелчок бойка прозвучал тихо и безнадежно. Мотыль так побледнел, что это стало заметно даже в темноте. Он выронил шапку, которую намеревался использовать вместо глушителя, и продолжал щелкать бойком, целясь в лицо гостю.

– Топором надо было бить! – зло произнес Сосновский. – Я же вчера специально патроны вытащил. Не ошибся я в тебе, Зенон Мотыль! Знал, что гостя под крышей своего дома ты постараешься подло убить.

Перепуганный Мотыль со злобным стоном размахнулся и швырнул пистолет в голову гостю. Сосновский успел поднять подушку, и она приняла на себя удар. Сосновский отшвырнул подушку и бросился на Мотыля. Мужчина не успел добежать до печки, где стоял почерневший от копоти и давно не использовавшийся ухват. Пяткой босой ноги Сосновский ударил хозяина в спину, и тот врезался головой в печь. Подскочив к предателю, Сосновский схватил его за волосы и еще дважды ударил лицом о печные кирпичи. Опустив Мотыля, он с мрачным удовлетворением наблюдал за тем, как тот обмяк, стеная и всхлипывая, сжал разбитое в кровь лицо и сполз на пол, оставляя на печи темные полосы крови.

Вся нелепая схватка продолжалась меньше минуты. Но из-за шума, грохота упавшей лавки и звука скатившегося на пол чугунка Сосновский не уловил движения за окном и за дверью в сенях. Дверь, которую Сосновский считал запертой изнутри на массивный крючок, рывком распахнулась, и на пороге появились две темные фигуры в полевых немецких мундирах. Дула двух «шмайссеров» нацелились на людей. Ждать, когда события развернутся по весьма неудобному для него сценарию, Сосновский не собирался и тут же выкрикнул по-немецки:

– Не стрелять! Я немецкий офицер!

В сенях что-то упало и покатилось по полу, и следом мимо автоматчиков протиснулся невысокий худощавый немец в армейской фуражке с высокой тульей. Автомат он держал в опущенной руке. Осмотревшись по сторонам, насколько это было возможно в темноте, он подошел к кровати и потыкал стволом «шмайссера» в постель. Затем заглянул за печку, а потом снял фуражку, бросил ее на некрашеный стол и уселся на лавку, держа автомат на коленях.

Примечания