От захлестнувшей меня волны горечи и обиды я позабыла все ругательства, которыми порой так щедро сыпал отец, а потому начала повторяться, но мне было все равно. Слова лишь немного стравливали боль, раздирающую изнутри, но давали надежду, что пока я говорю, меня не разорвет от нее.
– Действительно, вот же я скотина, – снова очень ровным и безэмоциональным голосом произнес Шелтер, глядя на меня почерневшими глазами. – Сделал все, что от меня зависело, чтобы тебе было хорошо со мной. А надо было просто швырнуть на кровать, раздвинуть тебе ноги и взять пару раз, не обращая внимания на слезы, крики и мольбы. Так, что ли, Мира?
– Так было бы честнее! – огрызнулась я. – У меня не возникло бы иллюзий на ваш счет.
– Иллюзий? Так ведь все было бы честно: я соблазняю, ты соблазняешься, мы доставляем удовольствие друг другу. Ты бы жила здесь, не зная бед и нужды. Я бы приезжал два или три раза в год, не слишком обременяя тебя своим обществом. В твоем положении это далеко не самый плохой вариант. Или чего ты ждала? Предложения руки и сердца? Венчания в храме? Надо как-то реально смотреть на ситуацию, милая.
Его слова жалили хуже отцовского ремня. Каждое – обидный и болезненный удар, убивающий что-то важное внутри. Я потянулась ладонями к ушам, закрывая их, не желая больше слушать ровный холодный голос.
– Лучше бы вы оставили меня в коллекции, – пробормотала тихо и устало, чувствуя, как в груди все сковывает льдом. – Я ненавижу вас, генерал Шелтер.
Он поднялся на ноги, выпрямился, скрестил руки на груди. Теперь я не видела его лицо, но откуда-то знала, как именно он на меня смотрит: презрительно, бездушно. Совсем не так, как вчера.
– Вот, значит, как ты заговорила, – уронил он. И слова показались тяжелыми и холодными. – Что ж, изволь. Будет, как заказываешь, на это еще есть время. Будет тебе как у Магистра или как у Драгза. Будет тебе честное отношение как к наложнице. Иди в свою комнату и переоденься во что-то, что я легко смогу снять. Клянусь всеми богами: что будет проблематично снять, я просто порву и не компенсирую. Иди, Мира, и приготовься. Тебя ждет длинная и неприятная ночь.
Боль мгновенно улетучилась, уступая место страху, но тот так и не пришел. Вместо него меня затопили апатия и равнодушие. Нечто подобное я испытывала во дворце Магистра после того чая, которым нас напоили в доме коллекции. Мне вдруг стало все равно, почти как после смерти мамы.
Я встала и на негнущихся ногах вышла с террасы, чувствуя на себе ледяной прожигающий взгляд.
* * *Шелтер долго не шел. Или мне только так показалось? На часы я не смотрела, но когда поймала себя на том, что бессмысленно мечусь из стороны в сторону, сжимая в руках тонкую ночную сорочку, то мне показалось, что делаю так уже очень давно.
Остановилась как вкопанная посреди комнаты, глядя на гладкий шелк с недоумением. Зачем я ее взяла? Ах да, Шелтер же велел переодеться в то, что будет легко снять. А ее снять легче легкого: спусти с плеч бретели – и сорочка скользнет к ногам, оставив тебя обнаженной.
Вот только зачем я собираюсь выполнить приказ генерала? Пошел он к Варегу со своими приказами! Я зло швырнула ни в чем не повинную ночную одежду в сторону, даже не заметив, куда та упала, и плюхнулась на кровать, скрестив руки на груди.
Пусть рвет. Чем сложнее ему будет, тем лучше. И сопротивляться тоже буду. И кричать. И пусть стыдно, что все будут знать, что происходит. Он сам научил: стыдно за это должно быть ему.
Непрошенное воспоминание о том разговоре на мгновение охладило мой пыл. Тут же ожили все прочие наши беседы, каждая из которых переворачивала мое представление о мире. Сердито скрещенные руки сами собой расплелись, я обняла себя за плечи, чувствуя, как в горле встает ком.
«Это все была ложь, игра, притворство, – напоминала себе я. – Все было ненастоящим. Он притворялся таким, каким я хотела его видеть».
Помогало слабо. Я снова чувствовала на губах его нежные поцелуи и слышала мягкий шепот: «Бедная моя девочка…» Он казался таким искренним! Неужели человек может так играть?
Если я ошиблась? Если тогда все было правдой, а сегодня – ложью? Вспомнился разговор с госпожой Холт, когда та сказала, что Шелтер очень рискует, не трогая меня и тем самым пренебрегая подарком Магистра. А сегодня майор Винт практически поймал его на том, что я все еще невинна. Моя реакция на его домогательства выдала меня с головой. И… Шелтера тоже. Может быть, он сказал то, что сказал, просто для отвода глаз?
Но почему тогда он не объяснил мне этого на террасе? К чему были жестокие слова и угрозы? Конечно, он может не видеть ничего плохого в том, чтобы сделать меня любовницей. Да, наверное, с моей стороны было просто крайне глупо ждать, что он на мне женится. Но разве угрожают насилием девушке, которая небезразлична? Разве можно так поступить с той, которая действительно дорога?
Так ведь он пока и не поступил, напомнила я себе. Угрожал, но пока не пришел. Может быть, это как в тот раз с борделем? Он разозлился и бросил угрозу в сердцах, а на самом деле ничего такого делать не собирается?
Однако оставалась и вероятность того, что Шелтер притворялся все это время. Достаточно было вспомнить его обольстительный голос при разговоре с магистрессой. Генерал умеет разговаривать с женщинами, когда ему от них что-то нужно.
Я схватилась за голову, а та уже горела от мечущихся в ней мыслей. Слишком много масок, разобраться в них поистине невозможно. Как понять, когда человек врет, если в каждой своей лжи он убедителен так же, как и в правде?
Оставался последний признак. Если он не придет, значит, опять наговорил гадостей сгоряча, а в остальном виновата разница мировоззрений. Тогда еще будет время завтра помириться. Мне даже не стыдно будет попросить прощения за резкие слова в его адрес.
Едва я успела подумать так, в коридоре послышались решительные шаги, и мгновения спустя ручка двери повернулась, генерал вошел в мою спальню. Меня обдало холодом, но я нашла в себе силы поднять на него глаза.
Шелтер был в форме. В полном обмундировании. Странно, я ожидала увидеть его скорее… в халате. Зачем он переоделся? По его лицу, конечно, ничего нельзя было прочесть. Шелтер подошел к кровати, но остановился шагах в трех от меня.
– Я вынужден уехать сейчас, – холодно сообщил он. – Меня срочно вызвали в столицу, к Магистру, мой отпуск закончен.
Вот, значит, где он задержался: служба. Видимо, к нему порталом прислали мага со срочным сообщением. Как вовремя.
– А что будет со мной? – спросила я тихо, громко не получилось бы. И так едва хватило сил не шептать.
– Ничего, – так же равнодушно отозвался Шелтер. Темные глаза снова лишь зеркалили меня, не позволяли заглянуть внутрь. – Ты останешься здесь ждать моего возвращения. Можешь заниматься тем же, чем занималась все это время, отношение к тебе не изменится, соответствующие распоряжения я уже отдал. А мы с тобой продолжим наше общение с того же места, на котором оно было прервано. Как только я вернусь.
Последние слова хлестанули наотмашь как добротная пощечина. Так же больно и так же обидно, до слез, до судорожно сжавшихся пальцев, всколыхнув внутри всю ту бурю эмоций, что я так старательно пыталась унять, дожидаясь его прихода и убеждая себя в том, что ошиблась. Нет, не ошиблась. Просто нас прервали, а как только он вернется, я свое получу сполна.
– Тогда мне лишь остается надеяться, что вы не вернетесь, – вырвалось у меня.
Его маска дрогнула. На одно короткое мгновение мне показалось, что выпад достиг цели и рана нанесена. В темных глазах даже вспыхнуло пламя. Точно такое же, какое горело в Шелтере, когда он рассказывал мне о чести.
Вспыхнуло и погасло, лицо снова стало непроницаемым, а голос не изменился, когда генерал едко ответил:
– Попробуй помолиться об этом своему бесполезному Тмару, ведь он всегда так внимателен и отзывчив. А еще можешь попробовать шептать, думаю, пользы будет примерно столько же.
Я лишь стиснула зубы и опустила глаза, испытав болезненный укол совести. Шелтер уел меня: ведь учение Тмара не предполагает оправданий желать кому-то смерти.
Да и не желала я ее Шелтеру. Даже понимая, что меня ждет с его возвращением, не могла желать ему погибнуть, потому что часть меня все еще оставалась на том залитом солнцем поле в его объятиях. Кожа все еще чувствовала тепло осторожных прикосновений.
Шелтер снова медлил. Стоял напротив меня, тяжело дышал и молчал. Я все ждала, что он скажет что-то еще, но он только так же молча повернулся и вышел из комнаты, даже дверью за собой не хлопнул. И не попрощался.
Я быстрым движением вытерла глаза, которые так некстати затуманили слезы, снова подняла голову – и взгляд сам собой нашел вазу с небольшим букетом. Тем самым, что Шелтер купил для меня во время поездки. Еще вчера я была готова отдаться ему, если бы только он вошел за мной в спальню и начал целовать, но он этого не сделал. Почему? Сомневался в том, что я дошла до нужного состояния?
И почему не забрал ожерелье, что подарил перед вечеринкой у своего соседа? То, что могло обеспечить меня в случае его смерти? Может быть, на самом деле оно ничего не стоит? Да нет, безделушка так не переливается, ни у кого на том вечере не возникло сомнения в ее подлинности. Тогда, может быть, он обманул, и после его смерти я все равно останусь рабыней, просто перейду к другому хозяину?
Или я все-таки дура. Но совсем по другой причине.
От этой мысли меня буквально подбросило: я вскочила и выбежала из комнаты. Однако времени прошло порядочно, если Шелтер не задерживался, то догонять его не имело смысла. Я метнулась к окну в коридоре. Из него была видна площадка перед домом, которую мы всегда пересекали, чтобы спуститься к машине. Генерал как раз почти дошел до лестниц. Да, бежать за ним поздно, пока спущусь, он уже уедет.
Шелтер вдруг остановился. Я ударила по стеклу, но звук получился слишком глухой. Затаив дыхание и сверля взглядом спину генерала, я прижалась к стеклу ладонями.
– Обернись, – прошептала я. – Пожалуйста, обернись… Ну же…
Казалось, если он сейчас увидит меня, то все мгновенно встанет на свои места. Наши злые слова потеряют значение, он вернется в дом, а я все-таки побегу ему навстречу. Мы попросим друг у друга прощения, я обниму его, а он меня поцелует – и тогда все снова станет правильно. Нам ведь хватит всего двух минут, чтобы все исправить, если только он сейчас обернется и увидит меня.
Увы, генерал Оллин Шелтер не имел привычки оборачиваться.