Откуда берутся деньги, Карл? Природа богатства и причины бедности

Самый ключевой закон

Еще до Маркса люди своими глазами видели, как растут богатства, но объясняли этот рост по-разному. Сходились в одном – все капиталисты захвачены конкуренцией, это лежит на поверхности. Экономисты, писал Маркс, переводят «своеобразные представления капиталистов, захваченных конкуренцией, на якобы более теоретический… язык», их утешает, что прибыль общества растет, «но и это утешение покоилось на одних общих местах… Как в конкуренции, а следовательно, и в сознании ее агентов все выражается в искаженном виде; точно так же искаженно выражается в конкуренции и в сознании ее агентов и этот закон…»[2]

Этот закон – закон тенденции нормы прибыли к понижению. Можно сказать, ключевой закон. Норма прибыли понижается, а ее объем, или масса, растет. Этот парадокс не объяснить, скользя взглядом по поверхности и видя только конкуренцию. А в этом ключ к пониманию развития капиталом общества.

Маркс объяснил, что капитал делится на постоянный и переменный. Постоянный капитал – стоимость машин. Переменный – стоимость рабочей силы. Такие названия он дал этим двум частям капитала не случайно.

Использование машин продиктовано технологией, они участвуют в производстве целиком, и стоимость этой части капитала в процессе производства не растет, а, наоборот, уменьшается – ведь идет износ. Отсюда и слово «постоянный». К этой части капитала надо добавить и вторую – которая позволяет капиталисту купить рабочую силу. И вот вопрос о том, сколько она стоит, до Маркса всегда был камнем преткновения.

Стоит она ровно столько, сколько нужно рабочему, чтобы прожить, – заплатить за еду, жилье, одежду, прокормить и выучить детей: ведь будущему капиталу потребуется рабочая сила следующего поколения. Но ведь и есть, и одеваться можно по-разному, жить можно в тесноте и без удобств, а можно и в комфорте. Маркс не вычисляет, сколько нужно денег рабочему «объективно», потому что такого понятия нет и вычисления тут не помогут. Но Маркс объясняет принцип: как стоимость, которую производит труд рабочего, делится между ним и капиталистом.

Допустим (условно), что среднему рабочему на прокорм семьи нужно 1000 долларов в месяц, это и будет стоимость рабочей силы. Попросту – зарплата рабочего. В месяце 4,5 недели по 40 часов, итого – 180 рабочих часов. Если за один час рабочий способен произвести продукт стоимостью 10 долларов, то за месяц он произведет стоимость 1800 долларов. Свою тысячу зарплаты он создаст за 100 часов, значит, остальные 80 он будет бесплатно трудиться на капиталиста.

Все это время рабочий будет создавать для него прибавочную стоимость. То есть он создаст стоимость большего объема, чем та часть капитала, которую на него потратили. Потому Маркс и называет эту часть капитала переменной, что в процессе производства она – в отличие от капитала, вложенного в станки, – растет. Получается, что без рабочей силы не будет роста капитала. А если среднему рабочему на прокорм надо не 1000 долларов? Мы же взяли эту цифру с потолка, подогнали, короче, цифры.

Так в том-то и дело, что если рабочий в час способен произвести только на 5 или 7 долларов, то и общественная стоимость рабочей силы будет ниже, чем тысяча: капиталист же в любом случае должен свое отмусолить, иначе зачем ему рабочие, если у него в итоге только бульон от яиц. А если в час рабочий производит стоимость в 15 или 20 долларов, то стоимость рабочей силы может подняться до двух или двух с половиной тысяч в месяц. Прямой корреляции тут нет, потому что в конкретной жизни в процесс вмешиваются и переговоры рабочих с капиталистами, и политика. Рабочий может бесплатно трудиться на капиталиста не 80, а только 40 часов в месяц или, наоборот, все 100…

Стоимость рабочей силы определяется не вычислениями, а отношениями слоев и классов в обществе, их торговлей друг с другом, их взаимными компромиссами. Но если рабочий производит только 5 долларов в час, то, скорее всего, в таком обществе нормой будет считаться, если он спит на тюфяке. А когда он производит – условно – 20 долларов в час, да еще и капиталиста заставляет отмусоливать себе не 800, а только 700 или 650 долларов от каждого отработанного месяца, то нормой становятся две машины у собственного дома и отпуск у моря. Кажется, что это только торговля, переговоры между двумя классами, но и это не так просто, как кажется. Прежде всего стоимость товара «рабочая сила» определяется производительностью ее труда. Она меняется, растет в каждой стране по-разному, дает каждой стороне – капиталисту и рабочему – разные рычаги торговли друг с другом. Маркс утверждал, что противоречие между капиталом и трудом неразрешимо, а на самом деле оно решается на каждом этапе и в каждой стране. Но общий-то принцип не меняется. Если это понять, то становится ясно, почему в Норвегии ВВП на душу населения выше, чем в США, а в Германии – выше, чем в России: переменный капитал в каждой из этих стран работает с разной производительностью.

Тянет сказать – на пальцах-то, – что производительность растет под давлением конкуренции. Правильный, но неубедительный ответ. Как конкретно конкуренция помогает производительности расти? Вот тут на авансцену выходит закон тенденции нормы прибыли к понижению.

В нашем условном примере один рабочий за месяц производил 1800 долларов, из которых 800 долларов становились прибылью капиталиста. Это в среднем, в обществе. Но если за этот месяц в одной отрасли постоянного капитала расходуется 4000 долларов, а во второй – 8000 долларов, то в первой отрасли норма прибыли будет 20 %, а во второй только 10 %. В отраслях, где доля живого труда выше, выше прибыль. Ведь там выше доля той части труда, которую капиталист не оплатил.

В отрасли № 1 – швейной, к примеру, – требуется меньше станков и больше рабочих, чем в отрасли № 2 – производстве стиральных машин. Значит, в швейной отрасли будет выше норма прибыли, это вполне согласуется с жизненными наблюдениями. Трудоемкие отрасли более рентабельны, чем капиталоемкие. Видя это, капитал стремится именно в отрасль № 1, в ней растет конкуренция. Думая, как выжить, капиталист решает применять новое оборудование, производит новые ткани, например полиэстр вместо шелка, он дешевле. Оборудование, правда, придется покупать более дорогое, зато затраты на производство одного платья понизятся. Вроде бы норма прибыли должна от этого вырасти? А она-то как раз снизится, потому что оборудование подорожало, значит, отношение переменного капитала к постоянному снизилось. Зато выросли и абсолютный масштаб производства, и объем общей прибыли. А капиталист попутно модернизировал швейную отрасль № 1, да еще и себестоимость единицы товара понизилась, что мы тоже знаем из жизни – синтетическая одежда все больше теснит дорогие вещицы из шелка и шерсти.

В отрасли № 1 изменилось строение капитала, то есть соотношение постоянной (оборудования) и переменной (рабочей силы) частей. «Стоимостное строение капитала, поскольку оно определяется его техническим строением и отражает это последнее, мы называем органическим строением капитала… Капиталы, которые содержат больший процент постоянного и, следовательно, меньший процент переменного капитала, чем средний общественный капитал, мы называем капиталами высокого строения…»[3]

Теперь уже в отрасли № 2 строение капитала ниже, а норма прибыли выше, хотя вчера было наоборот. Норма прибыли во второй отрасли выше? Все повалили в нее!

В отрасли № 2 начинаются те же процессы… Капиталы конкурируют, изобретают новые прибамбасы для стиральных машин. В этой отрасли растет органическое строение капитала, то есть «стоимостное строение, которое определяется техническим»[4]. Она становится более капиталоемкой, норма прибыли в ней снижается, а объем производства и прибыли растут. Пятьдесят лет назад стиральные машины были у единиц, сейчас они в каждой семье.

Тут выясняется, что есть еще третья, пятая, двенадцатая отрасли, в которых низкое строение капитала помогает каким-то недоумкам получать более высокую норму прибыли. Немедленно туда! Снова изобретать, совершенствовать… И душить, душить недоумков! Вот, собственно, откуда и берутся деньги. Все просто.

«Низкое строение капитала» – это когда отношение капитала, затраченного на покупку рабочей силы, к капиталу, воплотившемуся в оборудование, ниже, чем в среднем в обществе. Капитал стремится в такие, менее капиталоемкие отрасли и тут же поднимает их капиталоемкость! Казалось бы, против собственных интересов модернизирует сначала одну отрасль, потом другую, третью… Каждый согласится, что лет 12 назад плазменные телевизоры стоили 300–350 тысяч рублей, а сегодня 100, а то и 60 тысяч, а это объяснить можно только снижением нормы прибыли и себестоимости. А себестоимость снижается за счет более современного оборудования, сокращения расходов на переменный капитал и, значит, опять-таки за счет снижения нормы прибыли. Вот так парадоксально все и крутится!

Тогда как же сфера ИТ, где пацаны в трениках из всего постоянного капитала одним компом обходятся? Там самая высокая конкуренция, все туда рвутся, чтобы делать деньги, обходясь только трениками и компом. Но стоило Гейтсу, а потом Джобсу зайти в эту отрасль с огромным капиталом, как лицо отрасли изменилось. Огромный капитал позволил создать и новую операционку, и новые приложения. И пацаны, хоть нередко и заколачивают огромные деньги, остались на подтанцовке, конкурируя только за продажу «Майкрософту» и «Яблоку» отдельных примочек.

А как же нефтянка, где капиталоемкость колоссальная – и буровые, и нефтепроводы, – а норма прибыли тем не менее сумасшедшая? Так у нас же триллер, забыли?

Труд – отец богатства, а природа – его мать…

Кстати, а почему все не рвутся в сельское хозяйство? Трудоемкую и относительно низкокапиталоемкую отрасль? «На пальцах» ответ прост – нет дорог, хранилищ, сетей сбыта. Ну хорошо, это у нас. А в других, передовых странах, где все это есть? Да потому, что земля конечна! Можно сделать неограниченное количество станков, изобрести массу новых приложений для компов, никто не мешает. А землю из-под земли не достать, пардон за каламбур. Ее можно купить, конечно, но стоит она о-го-го сколько, а это тот же капитал. И за видимостью, что агробизнес – отрасль исключительно трудоемкая, скрыта земля. Именно она при сравнительно скромных остальных вложениях дает возможность труду создавать огромную стоимость.

Маркс объясняет, что собственники земли могут стричь с нее купоны – земельную ренту. Если они сдают землю в аренду, рента – это арендная плата. Если у них свое производство, рента – это та дополнительная стоимость, которую к труду добавляет земля. Природа.

В нефтянке то же самое. Месторождений мало. Нефтяники получают ренту с владения природным богатством. Окупаются и буровые, и нефтепроводы, и еще остается огромная прибыль. То же с алюминием, кобальтом, золотом. Владение месторождением – это естественная монополия, и именно Маркс показал, как вычленить в прибыли созданное трудом и дарованное природой.

Конечно, нефтяники конкурируют между собой. Если их месторождения сопоставимы, то… Снова в игру вступает ключевой закон тенденции нормы прибыли к понижению. Идет внедрение более передовых и капиталоемких способов добычи, которые, с одной стороны, понижают норму прибыли, а с другой – позволяют использовать месторождение намного дольше и добывать нефть дешевле. Так что и в отраслях с естественными монополиями ключевой закон работает. Но главное тут – ограниченность природного ресурса. Кто сумел захватить, купить лучшие месторождения – тот на коне. Просто? Да уж, несложно. Когда Маркс вам все объяснил.

Как же насчет конкуренции?

Технический прогресс обходит Россию стороной. В экономике всех передовых стран постоянно идет модернизация – под действием закона понижения нормы прибыли. У нас же она никак не желает начаться: с конкуренцией напряженка.

Иностранный капитал мы не очень-то любим. В «стратегических отраслях» у нас в основном государственные компании, которым конкурировать незачем и не с кем. Но главное – Маркс объяснил и это – для конкуренции и свободного «перелива капитала между отраслями» (его выражение) нужна мобильность факторов производства.

Свобода перемещения рабочей силы, капитала, товаров и услуг – сегодня в Евросоюзе их называют «четырьмя свободами» – ключевое понятие развития. Свобода капитала позволяет ему вкладываться туда, где ниже затраты или где выше прибыль. Свобода рабочей силы дает ей возможность переезжать с места на место, работать там, где на нее выше спрос и зарплата. И товарам, и услугам тоже нужна мобильность, чтобы оказаться там, где они востребованы.

С четырьмя свободами у нас однозначно беда. Попробуйте вместо Ярославля, где вы производите, к примеру, шины, открыть такое же производство, скажем, в Кургане, потому что это дешевле, чем отгружать в Курган шины из Ярославля. Для начала надо закупить новое оборудование за границей – а это налоги и таможенные сборы. В Кургане надо с нуля научить рабочих на нем работать, по второму разу купить чиновников, налоговую и пожарников. Подумаешь и скажешь: «Ну его к лешему».

Громадная территория и неразвитая инфраструктура – железные дороги и автотрассы – мешают эффективному перемещению товаров, сырья и оборудования к местам спроса. Масса россиян не видит перспектив заработка потому, что туда, где они живут, не идет капитал, а сами они немобильны. Дай бог, если пара миллионов из 80 млн активного населения поменяют место жительства ради новой работы, чтобы найти деньги.

Все это знают, только что из того? Иностранный капитал пускать «куда ему вздумается» – опасно. Приватизировать землю и продать ее капиталу, чтобы он на ней развивался, – ни-ни. Недра, месторождения? Только в горах Забайкалья зарыта вся таблица Менделеева, но подпустить к ней капитал, особенно иностранный, – упаси господь, это распродажа Родины. Инфраструктуру развивать – денег нет. Так их и нет, потому что государство сидит на своем богатстве, как собака на сене, у него самого нет денег, чтобы освоить что недра, что землю. Модернизация кончается, не начавшись. Оставаясь только в федеральных программах… Марксов закон тенденции нормы прибыли к понижению, который парадоксальным образом заставляет капитал увеличивать производство и объем прибыли, а значит, и ВВП на душу населения, требует конкуренции. А она работает тем полнее, чем выше мобильность всех факторов производства. Это, пожалуй, главное – если попросту, – что вытекает из этого закона для понимания нашего сегодняшнего устройства.

Банки и ростовщики

Вслед за промышленным капиталом, вслед за земельной и в целом природной рентой Маркс анализирует не менее пристально банки, разбирает по винтикам и эту форму капитала. Когда мы наблюдали, как внутри одной отрасли меняется строение капитала, мы видели конкуренцию. А вот между отраслями конкуренции нет, производство ботинок не конкурирует с производством вертолетов. Точно так же, пишет Маркс, не конкурируют промышленники с банкирами. Между ними другие отношения – добровольная дележка.

Банковский капитал ничего не производит, он существует в виде денег, которые не превращаются в товар, попутно добавляя к нему новую стоимость. Банк всего лишь дает кредит промышленнику, а уж тот превращает эти деньги в капитал. На заемных деньгах его производство растет быстрее, чем если бы промышленник крутился только на собственном капитале.

Для банка же его деньги – капитал с самого начала, раз они приносят прибыль в виде процентов. Но банк ничего не производит, откуда проценты? Маркс объясняет: прибылью с банком делится промышленник.

Все формы общественного капитала – торговый, банковский, промышленный – и сами развиваются, и друг другу дают такую же возможность. Эта рациональность развитого капитала отличает его от тех форм капитала, которые Маркс называл «допотопными», – торгового и ростовщического. Хотя на поверхности явлений кажется, что банкир – тот же ростовщик. А разница принципиальная…

Капитал в его примитивных формах – торгового и ростовщического – накапливался со Средневековья, незаметно меняя жизнь Европы. Торговый капитал немецких ганзейских городов – чего стоят одни Бременские ярмарки! – доставлял по торговым путям экзотические пряности, пряжу, золото и еще массу товаров. Рядом с ним – ростовщический капитал, который менялы-евреи, жившие в Европе еще с Рождества Христова, поставили к XV веку на широкую ногу… Людям всегда хотелось больше денег, они торговали, ссужали, искали прибыль где только можно. Но торговый и ростовщический капиталы существовали в системе совсем других отношений, докапиталистических.

Торговый капитал вез на рынок товары, которые были вне конкуренции, никаких аналогов в Европе местные промышленники произвести не могли: мануфактур, фабрикантов мало, свободного труда еще нет – крестьяне по большей части еще привязаны к земле. Ростовщик не знал удержу в своем желании получить как можно больше. Его не заботила судьба должника. Он давал в долг расточительному вельможе, зная, что в случае чего заберет его драгоценности и экипаж. Давал и мелкому ремесленнику, зная, что, если тот разорится, он заберет за долги его мастерскую. И крестьянину давал, хоть тот мог быть обвешан податями и было ясно, что долг он вернуть не сможет. Так ростовщик заберет его клочок земли. Он всеяден в своей страсти урвать здесь и сейчас, а там хоть потоп и умри все живое.

Не было простора для конкуренции, пока одна за другой не стали происходить буржуазные революции в XVII–XVIII веках, а в середине XIX века не начались промышленные революции. Вот тут мир изменился кардинально, возник общественный капитал, который все свои формы – промышленный, торговый, денежный, то есть банковский, – заставил жить по единым законам. Как только сложились единые для всего общества пропорции нормы прибыли, стоимости рабочей силы – то есть рыночные цены на все товары, тут все допотопные формы капитала либо переродились, либо сгинули.

Банковский капитал – в отличие от ростовщика – всегда знает свое место в дележке денег заемщика, кем бы заемщик ни был – промышленником или обывателем, явившимся за ипотечным или потребительским кредитом. Его интерес не в том, чтобы побольше процентов содрать, а в том, чтобы побольше денег ссудить. И сегодня, и завтра, и через год. Чем меньшую часть прибыли он отнимет в виде процентов у промышленника, тем больше у того вырастет производство. Значит, заемщик сможет взять еще больше кредитов, снова расширить производство и снова взять больше кредитов. Он произведет больше товаров для покупателей, а те захотят немедленно все это купить и тоже побегут за кредитами.

Человеку всегда кажется, что проценты банков бесстыже высокие – берешь же чужие деньги, а отдавать надо собственные. У всех свеж в памяти кошмар, пережитый валютными ипотечниками в 2015 году. Люди звонили друзьям в ужасе: «Что делать?! Мне нечем платить ипотеку – рубли обесценились! Квартиру отбирают!» Перед банками стояли пикеты…

В передовых странах банки нянчат своих заемщиков, готовы мусолить их проблемы, давая отсрочки, растягивая сроки погашения кредитов. Им сто лет не нужно их имущество, взятое в залог, им надо вернуть свои деньги и снова дать их в долг – даже тому же неудачливому заемщику: они каждым клиентом дорожат. В России, где общественный капитал толком не сложился, сплошь и рядом встречаются банки-живодеры. Кредитуют всех подряд, не считая риски, просто задирая ставки процента. Принимают серые и левые документы. Случай из жизни: менеджер банка спрашивает клиента, который пришел за кредитом, сколько тот получает. Клиент говорит – 80 тысяч в месяц. А официально? Двадцать, остальное в конверте. И тут менеджер банка – не дядя с улицы! – просит клиента принести справку о зарплате, где были бы указаны именно 80 тысяч. Клиент, недолго думая, идет в бухгалтерию, где бухгалтерша – тоже недолго думая – выдает ему справку. Через полгода предприятие принимается резать серые зарплаты. Клиент не в силах платить кредит, и мало того, что банк отбирает у него купленную в кредит машину, на него еще заводят уголовное дело о мошенничестве за подлог документов.

Менеджер банка разве не понимал с самого начала, на что он толкает клиента? Не понимал, что серые деньги в конверте – штука такая, которая сегодня есть, а завтра может исчезнуть, и никто за это не в ответе? Понимал… Но ему было плевать – типичное поведение ростовщика. А клиенты разводят руками: «А что? Все так делают». Не предвидели и не могли предвидеть обвала рубля. Не понимают, что и серые конверты, и шаткость рубля им же и обернется боком.

Такие случаи кажутся массовыми, но это тоже видимость, банков-ростовщиков с каждым годом остается все меньше. Вымирают, как мамонты… Настоящие же банки и ведут себя рационально: дают кредиты только тем, кто точно сможет их вернуть. Кто брал кредит вчера и вернул его, тот сделает то же самое и завтра. Только так банковский капитал может сам расти. У него нет цели пустить должника по миру, залог – это лишь страховка на крайний случай, непрофильный актив для банка. Это не заработок, а лишняя головная боль.

Ставки российских банков кажутся бесстыдными, а это оборотная сторона неустойчивого положения заемщика. Мелкий бизнес зажат между поборами, бандитами и ментами. Сырьевые предприятия зависят от мировых цен на нефть, алюминий, сталь… У частных заемщиков зарплата неустойчивая. Все эти риски банки закладывают в величину процента. Для первоклассных заемщиков банк может накинуть 1 % к той рыночной цене, по которой он сам брал деньги, а менее солидным – добавить и 6 %, и 8 %. В итоге могут получиться те самые 15 %, которые так возмущают россиян. Вопреки представлениям обывателя, что банки «жируют» больше остальных, на самом деле они довольствуются весьма скромной прибылью – той самой «маржой». Она и происходит-то от слова «маргинальный» – то есть крайний, самый малый.