Черчилль и Оруэлл

Черчилль в Африке

Итак, карьера молодого Уинстона Черчилля началась. Он взял в полку отпуск, сел на корабль, идущий домой, в Англию, и предстал в Лондоне в качестве начавшего публиковаться автора. Книга помогла ему завязать знакомства с важными людьми, и Черчилль воспользовался этим, чтобы добиться назначения в состав организовывавшейся британской экспедиции для борьбы с исламистами в Судане. Там, всего через год после первого опыта военных действий, Черчилль оказался в очередной заварушке. Он участвовал в кавалерийской атаке под Хартумом, где британцы истребили воинов из суданских племен, и превратил этот опыт в новую книгу «Речная война». После этого Черчилль вернулся в Индию, сыграл в турнире по поло и завершил свои отношения с армией.

Его влекла политическая карьера. Благодаря газетным заметкам и двум книгам он создал себе достаточно известное имя, чтобы включиться в борьбу за место в парламенте. В июле 1899 г., 25 лет от роду, Черчилль участвовал в выборах и проиграл их с незначительной разницей в голосах. Это было достаточно веское основание видеть в нем перспективного политика.

Воинская удача продолжала сопутствовать ему. На периферии империи назревала очередная битва. Меньше чем через четыре месяца после выборов Черчилль отправился в Южную Африку освещать конфликт, которому вскоре предстояло стать Англо-бурской войной[69]. Терпеть военные тяготы он не собирался и захватил с собой два ящика вина, 18 бутылок виски и по шесть бутылок портвейна, бренди и вермута. В конце октября 1899 г. Черчилль прибыл в Южную Африку. Менее чем через год он вернется в Англию знаменитым.

Приключения начались 15 ноября 1899 года. Не пробыв в Южной Африке и двух недель и, по собственным воспоминаниям, «стремясь к неприятностям»[70], Черчилль оказался в британском бронепоезде, отправленном на фронт в разведывательную операцию. Едва пыхтящий состав оказался на территории, удерживаемой бурами, как попал под обстрел легких пулеметов противника. Машинист прибавил скорость, и часть состава сошла с рельсов: видимо, буры подорвали железнодорожное полотно.

Черчилль начал действовать. Больше часа он под огнем помогал организовывать людей, расчищать пути от перевернувшихся вагонов и подцеплять устоявшие на рельсах к паровозу. Наконец полный раненых состав начал отступать со скоростью пешехода. Солдаты, которые могли идти сами, отступали под прикрытием паровоза, который, однако, нарушив наспех составленный план, начал разгоняться, оставив их на виду. Черчилль велел машинисту остановиться на дальнем конце моста через реку Блю Кранц, а сам стал пробираться вдоль состава, чтобы собрать пехотинцев. Вскоре он встретил людей, но не британцев. К нему подъехал всадник с винтовкой. Черчилль потянулся к кобуре и увидел, что она пуста – он вытащил револьвер, когда помогал запускать машину. Он сдался и оказался в плену у буров.

Для неукротимо энергичного молодого человека положение военнопленного было почти пыткой. Его держали вместе с другими британскими офицерами в здании школы в Претории, бурской столице. «Часы ползут, как разбитая параличом сороконожка. Никаких развлечений. Читать трудно, писать невозможно… Я буквально ненавидел каждую минуту своего плена больше, чем когда-либо ненавидел любой другой период жизни»[71], – вспоминал Черчилль. Он протестовал, заявлял, что он военный корреспондент, однако буры отвечали, что он был вооружен и помогал британским военным во время боя.

Однажды ночью в середине декабря 1899 г., пробыв в плену меньше месяца, Черчилль взобрался на стену, ускользнул от часовых (возможно, не обошлось без небольшого подкупа) и, ориентируясь по звездам, пошел к железной дороге, находившейся примерно в полумиле. Добравшись до нее, он лег на землю возле путей и дождался момента, когда поезд начал отходить от станции. «Тогда я бросился к вагонам, попытался схватиться за что-то, промахнулся, снова попытался, снова промахнулся, уцепился за подобие поручня, потерял опору под ногами – мои ботинки бились о рельсы»[72]. Черчилль лег на кучу пустых мешков из-под угля и заснул. Ему казалось, что нет колыбельной прекраснее, «чем дребезжание поезда, увозящего бежавшего пленника со скоростью двадцать миль в час из вражеской столицы».

Это было идеальное приключение для молодого, подающего надежды империалиста. Черчилль пробирался к границе с Португальской Восточной Африкой, проходившей примерно в 440 км от Претории. Днем он отсыпался в укромных местах, а ночью запрыгивал в поезда. Когда кончились еда и силы, зашел в дом управляющего шахтой, шотландца, поддерживающего Британию. Черчилль описывает это как счастливую случайность, но закрадывается мысль, что ему посоветовали разыскать этого человека, спрятавшего его на глубине 320 м под землей в недрах брошенной шахты. Беглеца снабдили свечами, виски, сигарами, жареной курятиной и остросюжетным романом Роберта Льюиса Стивенсона «Похищенный». Вскоре его посадили на следовавший в португальскую колонию товарный поезд, укрыв под грузом прессованной шерсти. Прибыв в Лоуренсу-Маркиш, столицу Португальской Восточной Африки, Черчилль представился британскому консулу. Опасаясь, что в городе его снова схватят буры, консул той же ночью доставил его на пароход, идущий обратно в Южную Африку. Там Черчилль выступил с речью и вновь присоединился к британским войскам в двойной роли офицера и корреспондента, что в те времена считалось вполне приемлемым.

В последующие месяцы он наслаждался выходившими в Британии статьями о своих приключениях в инциденте с бронепоездом и при последующем побеге. «Газеты… неумеренно восхваляли меня, – вспоминал Черчилль. – На какое-то время я стал довольно знаменит»[73]. В действительности мыслями он был уже не на этой войне, выродившейся в мелкие стычки.

Написав еще несколько менее увлекательных репортажей, Черчилль направился домой, чтобы использовать растущую славу для перезапуска политической карьеры. Когда он прибыл в Англию летом 1900 г., мать не потрудилась его встретить. Она была полностью поглощена своим вторым браком, выйдя замуж за капитана Джорджа Корнуоллиса-Уэста, красавца 20 годами моложе ее и всего на 16 дней старше Уинстона[74]. Спустя годы Черчилль включит в свои мемуары главу «Бронепоезд» – вполне заслуженно, поскольку этот случай послужил трамплином для его прыжка из второразрядных знаменитостей в крупнейшую фигуру британской общественной жизни.

С самого начала его карьеры многие современники считали, что Черчиллю недостает воспитания, силы характера и темперамента. «Среди тори и в общественных кругах он… был аутсайдером, проталкивающим, продвигающим и рекламирующим самого себя»[75], – заметила Вайолет Асквит. В октябре, всего через 12 месяцев после плена и бегства, Черчилль был избран в парламент.

Искатель приключений становится политиком и мужем

Стремительный взлет только начинался. Через четыре года после того, как Черчилль стал членом Палаты общин, он вышел из Консервативной партии и примкнул к либералам, надолго внушив консерваторам недоверие к себе. В апреле 1908 г., когда ему было всего 33 года, Г. Г. Асквит (отец Вайолет), только что избранный на пост премьер-министра, предложил ему стать членом Кабинета министров. Король Эдуард VII был не в восторге от этого и сказал сыну, что Черчилль «в правительстве еще несноснее, чем в оппозиции»[76].

В том же году Черчилль сделал предложение и женился. Жена станет его ближайшим доверенным лицом более чем на полвека. Годами Черчилль ухаживал за женщинами без особых результатов. Он чрезвычайно сблизился с Вайолет Асквит, но, казалось, считал романтические отношения между ними нелепыми. Она явно ждала, что Уинстон попросит ее руки. Он не попросил. Наоборот, весной 1908 г. увлекся куда менее заметной особой – Клементиной Хозьер. Она принадлежала к младшей ветви обедневшей шотландской аристократической фамилии и какое-то время была вынуждена давать уроки французского, чтобы себя обеспечить.

В августе 1908 г. Вайолет узнала, что Черчилль сделал предложение Клементине. «Не знаю, заметит ли он когда-нибудь, что она глупа, как сова, – писала она лучшей подруге Венеции Стэнли. – Он не желает, хотя отчаянно в этом нуждается, обрести критичную, искореняющую его недостатки жену, которая покончила бы с издержками его вкуса и прочего и удерживала бы его от промахов»[77]. Старые добрые затруднения жизни британской аристократии! Через несколько лет отец Вайолет влюбится в ее подругу Венецию и на заседаниях правительства, посвященных Первой мировой войне, будет писать ей любовные письма.

В любом случае Вайолет вряд ли примирилась бы с явным недостатком романтичности в Черчилле. Несколько лет спустя они, держась за поручни, стояли на корме яхты, совершающей круиз по Адриатике, – они остались близкими друзьями. «Идеальная картина!» – воскликнула она.

«Верно, – подхватил Черчилль. – Идеальная береговая линия, идеальная видимость»[78]. И пустился в рассуждения о способах обстрела прибрежных городов.

С происхождением Клементины Хозьер не все было ясно. По мнению некоторых биографов, ее биологическим отцом являлся Бертрам Митфорд[79], дед шести сестер Митфорд, которые в 1930–1940-х гг. приобретут шумную популярность в Британии. «Клементина не была до конца уверена, кто был ее отцом»[80], – замечает писатель и политик Борис Джонсон.

Для Черчилля личность Клементины окажется намного важнее ее происхождения. Женитьба на Клементине стала, пожалуй, самым мудрым выбором в его жизни. Сдержанная, весьма осмотрительная, она была не похожа на него и ничем не напоминала его мать: она знала, что такое страх безденежья и жизнь рядового человека. Не была она и потенциальным политиком, как Вайолет. Вместо того чтобы пытаться затмить мужа или конкурировать с ним, она спускала его с небес на землю, когда тот слишком возносился, и поддерживала, когда Уинстон сваливался удручающе низко. Годы спустя она скажет супругу: «Именно потому, что я самая обычная и люблю тебя, я знаю, что для тебя правильно и в конечном счете хорошо»[81]. Уинстон и Клементина обвенчались в сентябре 1908 г. всего через несколько недель после объявления о помолвке. Пожалуй, показательно, что на брачной церемонии «Берти» Митфорд стоял рядом с матерью Клементины[82].

В 1911 г. Черчилль получил высокий пост первого лорда Адмиралтейства, ведомства, руководящего британским военно-морским флотом. В этой должности он встретил начало Первой мировой войны. Черчилль считался одним из главных инициаторов высадки британских войск на турецкий полуостров Галлиполи в 1915 году. Операция окончилась полным провалом. Через девять месяцев военных действий войска Антанты ушли с полуострова, потеряв погибшими более 50 тысяч человек и почти ничего не добившись.

Черчилль, в общем, принявший на себя вину за провальную турецкую кампанию, вдруг оказался безработным. Это было потрясением. «Как у морского животного, вытащенного из глубины на поверхность, или слишком быстро всплывшего ныряльщика, мои вены грозили разорваться от давления»[83], – вспоминал он и добавлял, что, размышляя о событиях войны, «испытывал огромную тревогу и ничем не мог ее облегчить». Стремясь занять себя и успокоиться, он занялся живописью. На протяжении многих десятилетий это занятие будет помогать ему отвлекаться от забот.

Однако бегства от публичной жизни и созерцания красот английской глубинки оказалось недостаточно, чтобы облегчить его страдания или открыть путь для возвращения к известности. Черчилль не считал, что его следует винить за Галлиполийскую операцию, но все-таки полагал необходимым заплатить за этот провал, и потому пошел добровольцем на войну во Франции. Он прибыл на фронт в ноябре 1915 г. и – так сложилось – несколько месяцев командовал батальоном на передовой. «Это дикое место, – писал он Клементине. – Всюду грязь и мерзость, могилы, вырытые в оборонительных укреплениях, и нечистоты со всех сторон; и на этой сцене под сияющим лунным светом – полчища крыс, подкрадывающиеся, скользящие под непрекращающийся аккомпанемент винтовок, пулеметов, под злобный вой и жужжание пуль, летящих над головой»[84]. В то же время его удивляло, насколько лучше он чувствовал себя во Франции, чем в Англии: «Я обрел счастье и довольство, которых не знал долгие месяцы».

Не зная другой жизни, кроме той, где всегда было шампанское и изысканные яства, он оказался в окопной грязи плечом к плечу с другими людьми – именно так он во всех подробностях узнал, какова она, жизнь простого человека[85]. Но и там Черчилль постарался облегчить свое положение, попросив жену прислать ему «большие куски солонины; сыр «Стилтон»; сливки; ветчину; сардины; сушеные фрукты»: «Можете даже попытаться отправить большой мясной пирог; только не консервы из куропатки и не консервированные изыски. Чем проще, тем лучше, да и сытнее; мясо в нашем пайке жесткое и безвкусное»[86].

Клементина, чувствовавшая перепады его настроения, также стремилась поддержать мужа, когда он терял присутствие духа на фронте. «Мой дорогой, – писала она в феврале 1916 г., – одно из писем, что я получила вчера, было написано Вами в унынии. Разве я не умоляла Вас не позволять этому чувству углубляться, придавая постоянный оттенок меланхолии Вашим чувствам и мыслям!»[87]

Когда Черчилль, получив увольнительную, приехал домой, жена сочла, что он уделяет слишком много внимания политике и слишком мало – ее потребностям и мягко пеняла ему: «Дорогой, все эти важные общественные заботы очень обременительны. Когда я в следующий раз увижу вас, то надеюсь, у нас найдется немного времени побыть вдвоем»[88]. Она не заявляла прямо, что нуждается в большей сексуальной близости, но была почти откровенна: «Мы еще молоды, но Время летит, похищая любовь и оставляя лишь дружбу, которая очень умиротворяет, но не вдохновляет и не согревает». Памела Дигби, которая во время Второй мировой войны выйдет замуж за Рэндольфа Черчилля, сына Клементины и Уинстона, откровенно обсуждала со свекровью свои семейные проблемы. Десятилетия спустя Памела вспоминала, что, насколько она могла судить, мужчины семейства Черчиллей не отличались чувственностью. Ее сексуальная жизнь с Рэндольфом оставляла желать много лучшего. Памела рассказывала своему биографу: «Что касалось секса, Рэндольф, как и некоторые другие Черчилли, вовсе не выказывал к нему интереса. То, что он слишком много пил, не помогало ему проявить себя лучше или чаще»[89]. Этому обобщению, впрочем, противоречит факт рождения у Уинстона и Клементины детей в 1909, 1911, 1914, 1918 и 1922 гг.

Та часть фронта, на которой служил Черчилль, была относительно спокойной, поскольку на этом этапе войны боевые действия шли в основном вокруг Вердена, дальше к югу. Тем не менее батальон Черчилля нес потери. В мае 1917 г. батальон был настолько обескровлен, что его расформировали, а оставшихся в живых перевели в другие части. Черчилль воспользовался этой возможностью, чтобы отправиться домой и вернуться в политику. В июле того же года он снова был членом правительства в должности министра вооружений.

Однако перевыборы в 1922 г. и следующую избирательную кампанию 1923 г. Черчилль проиграл. В апреле 1924 г. он писал жене, отдыхавшей во Франции, что наслаждается сельской жизнью с детьми. «Я пью шампанское за каждой трапезой и ведра кларета с содовой в промежутках, а здешняя простая кухня великолепна. По вечерам мы заводим граммофон и… играем в маджонг»[90]. В том же году в Британии было впервые сформировано лейбористское правительство, и он вернулся в парламент. Однако, поскольку Либеральную партию лихорадило, Черчилль опять перешел к консерваторам и словно бы бахвалился: «Любой может сбежать, но для того, чтобы сбежать обратно, нужно быть большим оригиналом»[91]. Бывшие товарищи-консерваторы приветствовали его без восторга. В среде тори, писал его друг и политический союзник лорд Бивербрук, «его ненавидели, ему не доверяли, его боялись»[92].

Тем не менее в конце 1924 г., когда новорожденное лейбористское правительство потерпело крах и консерваторы снова взяли власть, Черчилль удостоился важной должности канцлера казначейства, соответствующей посту министра финансов в других странах. Должность имела для него большое психологическое значение, ведь это была вершина блистательной карьеры его отца. Лорд Рэндольф занимал пост канцлера Казначейства всего пять месяцев в 1886 году.

К концу 1920-х гг. Черчилль повторил путь отца в другом отношении: он повздорил с лидерами своей партии, будучи уверен, что сумеет настоять на своем. Вместо этого после 1929 г., когда консерваторов сменило второе лейбористское правительство, Черчилль оказался выброшенным из власти. Его финансовое положение было плачевным в результате неудачных биржевых спекуляций. Пытаясь поправить дела, он посвятил себя сочинительству и лекционной деятельности, почему и очутился в декабре 1931 г. на Пятой авеню, переходя которую по рассеянности посмотрел не в ту сторону и не заметил мчавшийся на него американский автомобиль.

Глава 3

Оруэлл: Полицейский

Если Черчилль посвятил молодые годы погоне за властью и славой, то Оруэлл – поиску своей главной темы. В конце концов он ее найдет: злоупотребление властью. Она прослеживается во всем, что он написал, с первых текстов и до самого конца.

Писатель, которого мы сегодня знаем как Джорджа Оруэлла, родился под именем Эрика Блэра в июне 1903 г. в Бенгалии, в Британской Индии, где его отец, являвшийся сыном офицера Британской Индийской армии, занимал мелкую должность в отделении администрации, контролировавшем выращивание и переработку опиума. Большая часть выращенного и произведенного наркотика экспортировалась в Китай, помогая сбалансировать огромный импорт в Британию китайского чая, фарфора и шелка. В середине XIX в. торговля опиумом приносила 15 % доходов Индии[93]. Мать Эрика Блэра происходила из французской семьи Лимузен, выращивавшей чай в Бирме.

Ребенок недолго пробыл в Бирме. Ему было меньше года, когда мать, забрав сына и его старшую сестру, уехала в Англию. Они поселились в Хенли-он-Темз к западу от Лондона. Несколько лет мальчик прожил недалеко от Уинстона Черчилля, служившего здесь в Оксфордширском гусарском эскадроне. В первую зиму жизни, семи месяцев от роду, он переболел бронхитом[94].

Первое слово, произнесенное юным Эриком Блэром в возрасте около 18 месяцев, по всей видимости, «скотство»[95]. Как и Черчилль, Оруэлл был несчастным ребенком. Его сводный брат Хамфри Дэйкин, знавший и искренне не любивший Оруэлла с детских лет, описывал его как «маленького жирного мальчика… вечно хнычущего; а еще подлизывающегося, ябедничающего и прочее»[96]. У автора знаменитого впоследствии словосочетания «Старший Брат» было две сестры, но ни старших, ни младших братьев.

Как и Черчилль, Оруэлл редко видел отца, приезжавшего из Бирмы проведать семью в 1907 г., но воссоединившегося с ней только после выхода в отставку в 1912 г. «До восьмилетнего возраста я почти не видел его»[97], – писал Оруэлл. К этому времени его уже отослали в школу-пансион. Недоступный отец виделся Оруэллу «просто человеком преклонных лет с хриплым голосом, всегда говорящим “нет”»[98]. Это источник скептического отношения Оруэлла к властям, которое он сохранит на всю жизнь.

Юный Эрик ненавидел свой первый пансион, школу Св. Киприана в Восточном Суссексе. Впоследствии он с таким негодованием описал ее в эссе «О радости детства», что оно не было издано при его жизни из опасений получить обвинения в клевете. «В восемь лет вас вдруг забирают из теплого гнезда и швыряют в мир принуждения, лжи и замалчивания, словно золотую рыбку в аквариум, кишащий щуками»[99], – вспоминал Оруэлл.

В школе, одинокий и испуганный, Оруэлл начал мочиться в постель. Из-за этого его выпорол директор, приговаривавший «ты гряз-ный маль-чиш-ка» в такт взмахам хлыста с костяной рукояткой. После первого наказания Оруэлл сказал товарищам, что ему не было больно. Гордое заявление услышал кто-то из руководства, и мальчика вызвали на вторую порку, такую жестокую, что хлыст сломался. Это навело Оруэлла на мысль, что он живет в мире, где невозможно быть хорошим, – он не хотел мочиться в постель, пытался с этим справиться, но ничего не вышло. Оруэлл назвал это «великим, непреходящим уроком моего детства»[100].

Оруэлл также осознал, что посещает школу на условиях льготной оплаты. Это не было актом благотворительности со стороны администрации. Оруэлл был обязан успешно учиться и попасть в школу высшего уровня, Итон или Хэрроу, добавив таким образом блеска репутации начальной школы. Будущий взрослый социалист проглядывает в ребенке, осознающем, что богатых учеников никогда не бьют, как бы плохо они себя ни вели. «Страдали бедные, но “умные” мальчики. Наши мозги были золотой шахтой, откуда он [директор] добывал деньги, из нас необходимо было выжать прибыль»[101]. К окончанию школы юноша усвоил два уродливых жизненных правила: сильный всегда побьет слабого и любой проект, за который он возьмется, провалится.

Тем не менее он не обманул ожиданий, выиграв заветную стипендию в Итоне. Как ни странно, закончив школу в 19 лет, Оруэлл не стал поступать в университет, а пошел служить в Индийскую колониальную полицию, направившую его в Бирму. Даже теперь трудно понять, чем он руководствовался. Одним из уроков, усвоенных в школе, писал Оруэлл, было «нарушай правила или погибни»[102]. Ничто в этом молодом человеке не наводило на мысль, что он захочет насаждать закон, не говоря уже о том, чтобы подавлять население колоний, однако следующие четыре года жизни именно в этом состояла работа Оруэлла. Возможно, он хотел разок увидеть, что значит быть на стороне силы, самому быть облеченным властью.

Итак, как и Черчилль, Оруэлл повзрослел в дальней части Британской империи. В его случае это была провинция Верхняя Бирма, примерно в 2500 км к юго-востоку от афганской границы, где 25 годами раньше служил в кавалерии Черчилль, описавший этот опыт в «Истории Малакандского полевого корпуса». Оруэлл жил в Бирме с конца 1922-го до середины 1927 г., будучи офицером колониальной полиции. Он оказался в тех краях, потому что британцы аннексировали неколонизированные центральную и северную части Бирмы в 1886 г. в ходе боевых действий, надзор за которыми осуществлял отец Уинстона лорд Рэндольф Черчилль во время недолгого пребывания на посту британского министра по делам Индии.

Произведя неблагоприятное первое впечатление на свое полицейское начальство[103], Оруэлл был отправлен в город Кату на северной оконечности Бирманской железной дороги в 128 км от границы с Китаем. Там, в дальнем городе на реке Иравади, он возмужал, выработав взгляды, которые будут определять его творчество на протяжении всего пути. Рассмотрим чрезвычайно реалистичный фрагмент его раннего очерка «Казнь через повешение»[104], где рассказывается о том, как он конвоировал осужденного индуса на 36-метровом пути к виселице.

…один раз, несмотря на вцепившихся ему в плечи людей, он шагнул чуть в сторону, огибая лужу на дороге.

Как ни странно, но до этой минуты я еще до конца не понимал, что значит убить здорового, находящегося в полном сознании человека.