Капитализм в Америке: История

При слове «колония» на ум приходят «эксплуатация» и «обособленность». Однако колониальная Америка во многих смыслах относилась к числу самых благоприятных мест на Земле. Природа щедро наделила ее ресурсами, а управление колониями было достаточно либеральным. С 1600 по 1766 г. население американских колоний росло быстрее всего в мире – в два с лишним раза по сравнению с населением метрополии. А к моменту, когда колонии уже были готовы расстаться с Британией, американцы были одними из самых богатых людей мира: по ценам 2017 г. их подушевая производительность составляла 4,71 долл. в день[48]. Американцы в среднем были на 5–7 см выше, чем европейцы. Рождаемость в колониях также была выше – каждая женщина в среднем рожала шестерых-семерых детей (в Англии – четверых-пятерых). Бенджамин Франклин даже предположил, что к середине 1880-х гг. «по эту сторону океана англичан будет больше». Просторный Новый Свет предоставил поселенцам почти неограниченные запасы основных ресурсов для жизни – землю, дичь, рыбу, лес и полезные ископаемые. Колонии от метрополии отделяли 4828 км открытого океана, поэтому колонисты обладали относительной свободой жить так, как им хотелось.

При этом они не смогли воспроизвести у себя закрытое британское общественное устройство: на их берегу Атлантики было слишком мало администраторов из метрополии и англиканских священнослужителей для того, чтобы навязать его местным уроженцам[49][50]. В Англии ремесленные гильдии и «гильдии искусств»[51] могли уничтожить любую новую идею. Они регулировали конкуренцию. Но в Америке они были слишком слабы для того, чтобы оказать существенное влияние на общество – не говоря уже о том, чтобы контролировать его. Колонисты исключительно дорожили своей независимостью. Они свыклись с ней и не желали с ней расставаться. «Они не испытывают привязанности к какому-то определенному месту, наоборот, тяга к смене мест, кажется, стала их второй натурой, – замечал современник. – Им свойственно постоянно воображать, что там, вдали, всегда есть земли получше тех, на которых они уже обосновались»[52].

Вместе с тем колонистам отчаянно не хватало изысканности. Сливки местного общества изо всех сил пытались подражать стилю жизни британских джентри, импортируя из метрополии мебель, дорогой фарфор, одежду и чай. Тяга же американцев к высшему образованию не имела себе равных во всем остальном мире – к 1800 г. в новой стране были основаны десятки университетов. В Англии к тому времени их было только два. 29 из 56 делегатов Первого континентального конгресса имели степени об окончании колледжа. Образованным американцам не приходилось стыдиться за свои знания ни перед кем в мире. Они изучали великие тексты, лежавшие в основе западной мысли, – античную классику, Библию и разнообразные комментарии к ней. Особенно тщательно они штудировали работы британских мыслителей, выделяя из них юристов уровня Уильяма Блэкстона[53] и философов вроде Джона Локка. Не обходили вниманием они и французских философов. Когда же они наконец дозрели до мысли создать новую страну, то создали самую впечатляющую Конституцию из тех, что видел мир.

Их Конституция обращается к самым насущным, «вечным» вопросам политической философии. Как обеспечить равновесие между благоразумием и широким народным представительством? Как сбалансировать права личности и волю большинства? Конституция обращалась и к новым проблемам, возникшим после распада старого, стабильного мироустройства: как удовлетворить и потребности коммерции, и требования власти народа? Как обеспечить незыблемость определенных постулатов в хаотично меняющемся мире?

Конституция превратила Соединенные Штаты в нечто уникальное в мировой истории – в зарождающееся демократическое общество, установившее строгие пределы того, что может себе позволить большинство[54]. Большинство не могло покуситься на право частной собственности, на право заниматься торговлей или иной коммерческой деятельностью, на право индивида сохранять плоды своего труда, включая труда умственного. Именно это – больше, чем что бы то ни было иное, – позволило твердо гарантировать будущее процветание Америки. Это было гораздо важнее, чем традиционные «естественные» экономические преимущества вроде обширных территорий и богатых запасов сырья. Это побуждало людей заниматься предпринимательством, не опасаясь того, что плоды их усилий могут отобрать или украсть. Отцам-основателям удалось создать прекрасную архитектуру Основного Закона, не уступала ей и проработка деталей. Отказавшись от внутренних тарифов (европейцы не могли избавиться от них до 1980-х гг.), американцы получили крупнейший в мире единый рынок. Это позволило создать промышленность огромных масштабов, при этом регионы страны могли специализироваться. Кроме того, Конституция распространила имущественные права на важнейшую отрасль – на мир идей[55].

С хлеба на воду

При всех своих преимуществах страна, рожденная Американской революцией, была в значительной степени сельскохозяйственной. Путешествуя по Америке в 1794–1796 гг., великий французский дипломат Талейран поражался ее отсталости. Америка «оставалась еще во младенчестве, если говорить о мануфактурном производстве: несколько литейных, несколько стекольных фабрик, кожевенных мануфактур, значительное число мелких и плохо оборудованных мастерских по производству кашемира [грубой шерстяной ткани], кое-где мастерские по выделке хлопка… все это свидетельствует о том, насколько жалкие усилия были предприняты до сих пор, чтобы обеспечить эту страну производством товаров повседневного спроса»[56].

По сравнению с метрополией финансовая система Америки была примитивной. Национальный банк в Англии был основан еще в 1694 г., когда банк под названием The Governor and Company of the Bank of England получил монопольное право на выпуск ассигнаций. В 1717 г. был введен золотой стандарт: тогдашний глава Королевского монетного двора сэр Исаак Ньютон определил фунт в золотом весовом выражении (4,25 фунтов за тройскую унцию золота). В Америке же до 1780-х гг. банков не было вовсе. В 1781 г. Роберт Моррис учредил Банк Северной Америки (The Bank of North America), в 1784 г. Александр Гамильтон основал Банк Нью-Йорка (The Bank of New York), а Джон Хэнкок и Сэмюэл Адамс – Массачусетский банк (Massachusetts Bank). До 1830-х гг. в Америке не существовало и ясной единой финансовой политики. Конституция наделяла Конгресс (статья I, раздел 8) правом «чеканить монету» и «регулировать ценность ее». Монетный акт 1792 г. определял американский доллар прежде всего в серебре, а не в золоте (доллар составлял эквивалент 371,25 гран серебра[57]); правда, он оставлял место и для золота: монеты более высокого достоинства (от 2,5 долл. до десятидолларового «орла») по этому закону чеканились из золота. Золотое содержание доллара было определено в 24,75 гран чистого золота, а отношение цены серебра к золоту – в 15 к одному. Однако это соотношение оказалось необоснованным: по мере падения рыночной цены серебра золото, более дорогое за океаном, чем на территории США, экспортировалось в таких объемах, что Америка едва не лишилась золотых монет в обращении. В 1834 г. федеральное правительство наконец разобралось с этой проблемой, установив новое соотношение – 16 к одному – и приняв британский золотой стандарт.

Более 90 % населения Америки составляли сельские жители – фермеры или плантаторы. Только три города – Филадельфия, Бостон и Нью-Йорк – могли похвастать населением выше 16 000 человек. По сравнению с мегаполисами того времени – Лондоном (750 000 жителей) или Пекином (почти 3 000 000 жителей) – крупнейшие американские города выглядели убогими захолустьями[58]. Большинство американцев питалось продуктами, которые они сами же и выращивали, носили одежду собственного изготовления, тачали сами себе обувь и – что было самым трудоемким – варили собственное мыло и свечи из перетопленного животного жира. Основным строительным материалом было дерево; древесина же служила и основным источником топлива. Основным источником энергии – животные, а с появлением первых мануфактур – вода, вращавшая приводные колеса примитивных агрегатов. Сельскохозяйственные орудия американских колонистов мало отличались от тех, которые использовались в Древнем Риме: плуги и бороны делались из древесных веток, утыканных кусками железа и подвязанных полосками воловьей кожи. Они ездили по разбитым тропам и трактам, усеянным валунами и обломками деревьев; ливни превращали эти «дороги» в непролазные болота, а долгие засухи делали их пыльными и жесткими.

Жизнь, по большей части заполненная изнурительным трудом, была тяжелой, жестокой и суровой. Фермеры могли выжить, только если все члены семьи – дети наравне со взрослыми, женщины наравне с мужчинами, старики наравне с молодыми – отдавали все свои силы труду. Бездельников наказывали или выгоняли из дому. Даже самые примитивные домашние дела – натаскать воды для мытья или стирки, выбросить мусор – отнимали невероятно много времени и сил. Ритм жизни определялся восходом и закатом солнца (главные источники искусственного освещения – свечи и лампы на китовом жире – были редкой и при этом малоэффективной роскошью). Представления поселенцев о скорости сводились к «копытам и парусам». Путешественникам приходилось мириться со множеством неудобств: они тряслись в седлах, их бросало от борта к борту в фургонах, как мешки с картошкой, на борту кораблей они страдали от морской болезни. Потеря подковы или поломка оси фургона на суше приковывала их к месту, словно баржу, севшую на мель на реке. По пути из своего дома в Монтичелло, штат Вирджиния, на инаугурацию в Вашингтон, округ Колумбия, в 1801 г. Томасу Джефферсону пришлось переходить вброд пять рек[59].

Американцы были заложниками климата своей страны. Современные историки, забившиеся в свои снабженные кондиционерами кабинеты, склонны с насмешкой отмахиваться от доводов Монтескьё, изложенных им в трактате «О духе законов» (The Spirit of the Laws), о том, что климат – это рок для народов. Для Джорджа Вашингтона и его современников это было само собой разумеющимся. На северо-востоке страны зима могла накрыть людей снегом на долгие месяцы. На Среднем Западе торнадо и сейчас способны сровнять с землей целые поселения. На Юге есть только два сезона – жаркий и дьявольски жаркий. (Рабство в некотором смысле было ужасающим, но естественным ответом на особенности местного климата: в такой жаре и влажности заставить свободных людей заниматься трудоемкими сельскохозяйственными работами невозможно.) Погода – капризный и при этом еще и деспотичный хозяин. Нежданное наводнение может сделать дороги непроезжими. Поздние заморозки способны уничтожить урожай.

В первые годы после окончания Войны за независимость американцы были пленниками и в географическом смысле: их поселения сосредоточились на узкой полоске земли вдоль Восточного побережья. Они не решались путешествовать вглубь континента, поскольку практически вся эта территория оставалась большим белым пятном на карте, где всем заправляли конкурирующие европейские державы и частные корпорации. На диких территориях путешественников подстерегало множество опасностей – коренные жители, обозленные на белых поселенцев за то, что те сгоняли их с насиженных мест; кровожадные волки и медведи, всегда готовые отведать человечины; солдаты и наемники враждебных государств. Но главной опасностью диких земель была их неизведанность – без точных карт заблудиться там было очень легко.

Американцы были заложниками и собственного невежества – точно так же, как и климата. Прежде всего им остро недоставало актуальной информации о том, что происходит в мире. Новости даже о значительных событиях в те времена добирались из одного края в другой неделями, а уж из Европы в Америку – и того дольше. О кончине Джорджа Вашингтона в Нью-Йорке узнали только через неделю после того, как он умер. Новость о том, что Наполеон готов продать Луизиану, отправленная Джеймсом Монро из Парижа, добралась до Томаса Джефферсона в Вашингтоне через месяц с лишним.

Роберт Макнамара говорил о «тумане войны». В первые десятилетия существования США подобный туман окружал американцев практически всегда. Это был своего рода «туман повседневности». Они затевали сражения, когда война была уже выиграна[60]. Они переплачивали бешеные суммы за «редкие» товары как раз накануне прибытия кораблей с грузом этих самых товаров. Такая ситуация оказывалась тем более опасной, когда жизнь была настолько изменчива и нестабильна. Приток импорта на Восточное побережье зависел от небольшого по численности торгового флота – эти корабли (и весь этот импорт в целом) легко могли пасть жертвой плохой погоды или военных действий между враждебными державами.

Правительство блуждало в том же тумане невежества, что и обыватели. Во время Американской революции повстанцы не располагали даже самой приблизительной информацией о стране, которую они собирались освобождать. Каково было ее население? На чем и как оно зарабатывало на жизнь? Способны ли были американцы обеспечивать самих себя? Новообразованное правительство немедленно занялось сбором статистических данных о населении: Конституция включала положение об обязательной переписи населения каждые десять лет для того, чтобы верно распределять места в Конгрессе. Первая перепись была проведена вскоре после создания США – в 1790 г. Однако до 1840 г. никаких данных о производстве или сельском хозяйстве правительство не собирало. Пол Дэвид из Стэнфордского университета назвал период до 1840 г. темным веком статистики.

Основные экономические связи людей устанавливались с миром дикой природы – в частности, с животными, с ветром и водой. Как горожане, так и сельские жители Америки были окружены целыми зверинцами – свиньями и овцами, курами и утками и, конечно, лошадьми. Собаки бегали без привязи. В каждом доме размером больше хибары была лошадь. По сравнению со своими современными аналогами домашние животные были мелкими и жилистыми, приспособленными к выживанию в суровых условиях, а не к тому, чтобы производить как можно больше молока, мяса или яиц. В 1800 г. в среднем корова, вероятно, давала около 453 л молока за год. Сегодня она дает 7257,5 л[61]. В то же время их использовали далеко не только для еды: шкуры обеспечивали людей одеждой и обувью, а из копыт варили клей. Использовать в дело «все, кроме визга» – таким было правило тех времен, далеких от какой бы то ни было сентиментальности. Американцы были и земледельцами, и охотниками одновременно. Природа была переполнена бесплатной пищей и одеждой – в виде лосей, оленей и диких уток. Джон Астор сколотил самое большое в Америке состояние на торговле бобровыми, куньими, ондатровыми и медвежьими шкурами (правда, часть денег, заработанных на охоте на необъятных просторах Америки, он весьма предусмотрительно потратил на очень большое поместье на Манхэттене).