Добродетель эгоизма

Добродетель Продуктивности заключается в признании того факта, что человек поддерживает свою жизнь в процессе продуктивного труда, который освобождает его от необходимости приспосабливаться к окружающей среде, что свойственно всем остальным животным, и дает ему возможность приспосабливать окружающую среду к своим нуждам. Продуктивный труд – это путь неограниченных достижений человека, требующий от него проявления лучших качеств характера: творческих способностей, целеустремленности, уверенности в себе, готовности бороться с любыми неудачами и преданности цели преобразования земли по образу своих ценностей. Продуктивный труд – это не бесцельное повторение неких «рабочих» движений. Это сознательное следование продуктивному пути в любой сфере рациональной деятельности, великой или скромной, на любом уровне способностей. Здесь, с точки зрения этики, значение имеет не уровень способностей человека и не масштаб его деятельности, а наиболее полное и целенаправленное использование рассудка.

Добродетель Гордости – это признание того, что, «как человек должен создавать материальные ценности, необходимые для поддержания жизни, точно так же ему необходимы такие черты характера, которые делают жизнь достойной того, чтобы ее поддерживать»[6]. Лучше всего описать добродетель Гордости можно термином «моральная ответственность». Ее смысл заключается в том, что человек должен заслужить право считать себя самого наивысшей ценностью путем достижения морального совершенства, а его можно достичь, если не принимать никаких иррациональных систем морали, следовать которым на практике невозможно, и никогда не изменять системе, в рациональности которой уверен; никогда не взваливать на себя чужую вину и никогда не допускать собственной, а если такое все же случилось, обязательно загладить ее; никогда не смиряться пассивно с недостатками собственного характера; никогда не ставить любое сиюминутное переживание, желание, страх или настроение превыше реальности собственной самооценки. И, прежде всего, ее смысл в том, чтобы отказаться от роли жертвенного животного, от любой доктрины, которая объявляет самопожертвование нравственной добродетелью или обязанностью.

Основной социальный принцип этики объективизма состоит в том, что жизнь есть самоцель, следовательно, и каждый человек – самоцель, а не средство для достижения каких-то целей или обеспечения благосостояния других, а значит, он должен жить исключительно ради самого себя, не жертвуя собой ради других и другими ради себя. Жить ради самого себя – значит считать высшей моральной целью достижение собственного счастья.

В терминах психологии проблема выживания человека встает перед его сознанием не как вопрос «жизни или смерти», а как вопрос «счастья или страдания». Счастье – это успешное состояние жизни, страдание – это предупредительный сигнал неудачи, гибели. Автоматическим индикатором благополучия или повреждения человеческого тела, барометром, колеблющимся между двумя главными альтернативами – жизнью и смертью, – служит механизм удовольствия/боли; еще один аналогичный барометр, регистрирующий те же самые альтернативные состояния, представлен в сознании человека механизмом, основанным на противопоставлении двух основных эмоций: радости и страдания. Эмоции – это результат автоматизации подсознанием ценностных суждений человека; эмоции указывают, что подкрепляет ценности человека, а что угрожает им, что работает на него, а что против, осуществляя молниеносный подсчет суммарной выгоды или потери.

Но если ценностный стандарт, на основе которого работает механизм удовольствия/боли, это стандарт автоматический и врожденный, то ценностный стандарт, направляющий эмоциональный барометр, таким не является. У человека не может быть автоматически данных ценностей, потому что у него нет автоматически данных знаний; врожденных ценностных стандартов не существует, поскольку не существует врожденных идей.

Человек рождается с эмоциональным механизмом, равно как и с когнитивным; однако при рождении оба этих механизма представляют собой «tabula rasa». Их содержание определяется познавательной способностью человека, его разумом. Эмоциональный механизм человека можно уподобить компьютеру, программирование которого должен осуществить разум, – и эти программы построены из ценностей, выбранных разумом.

Но если функционирование человеческого разума осуществляется не автоматически, то его ценности, как и все фундаментальные составляющие человеческой личности, должны быть либо продуктом мышления, либо следствием отказа от него: человек выбирает для себя ценности в ходе сознательного мыслительного процесса – или же принимает их по умолчанию, руководствуясь подсознательными ассоциациями, верой, чьим-нибудь авторитетом, впитывает из социальной среды или просто слепо копирует. Эмоции – следствие первичных установок, которыми руководствуется в жизни человек, – осознанно или неосознанно, открыто или втайне.

Человек не может сознательно управлять способностью чувствовать, что что-то для него хорошо или, наоборот, плохо; но то, что именно он считает хорошим или плохим, что вызывает у него радость или боль, что он любит и ненавидит, о чем мечтает и чего боится, зависит от его ценностных стандартов. Если он выбирает для себя иррациональные ценности, его эмоциональный механизм вместо функции охранной системы начинает выполнять функцию разрушителя. Иррациональное невозможно, оно противоречит фактам реальности; факты нельзя изменить по собственному желанию, но они могут уничтожить того, кто этого пожелает. Если человек жаждет противоречий и стремится к ним, если он хочет одновременно любоваться пирогом и съесть его, он разрушает собственное сознание; его внутренняя жизнь превращается в гражданскую войну слепых сил, сталкивающихся в темных, неясных, бессмысленных, бесполезных конфликтах. (К слову сказать, именно в таком состоянии пребывает сегодня внутренний мир большинства людей.)

Счастье – состояние сознания, возникающее в результате обретения ценностей. Если человек ценит продуктивный труд, его счастье – мерило успеха его жизненного служения. Но если человек ценит разрушение, как садист, или самоистязание, как мазохист, или жизнь после смерти, как мистик, или бездумную эйфорию, как водитель «крутого» автомобиля, – предполагается, что его счастье измеряется успешностью осуществления задачи саморазрушения. Нужно добавить, что эмоциональное состояние всех этих иррационалистов неправильно называть счастьем, или даже удовольствием: это не более чем секундное облегчение преследующего их хронического ужаса.

Ни жизнь, ни счастье нельзя получить с помощью следования своим иррациональным прихотям. Человек свободен пытаться выжить какими-то случайными способами, например, как паразит, как попрошайка или как вор, но не свободен достичь в этом успеха за пределами конкретного момента; аналогичным образом он свободен искать счастье в любом обмане, любом капризе, любой иллюзии, любом бездумном бегстве от реальности, но не свободен ни достичь в этом успеха за пределами текущего момента, ни избежать последствий.

Еще раз процитирую речь Джона Голта:

«Счастье – это успешное состояние жизни, страдание – агент смерти. Счастье есть то состояние сознания, какое проистекает от достижения собственных ценностей человека. Мораль, которая смеет учить вас искать счастье в отречении от своего счастья – ценить недостижение своих ценностей, – это наглое отрицание ее»[7].

Поддержание жизни и стремление к счастью – это не две разные вещи. Считать собственную жизнь высшей ценностью, а собственное счастье – высшей целью, – это две стороны одного и того же достижения. С экзистенциальной точки зрения деятельность по преследованию рациональных целей – это как раз та деятельность, что необходима для поддержания жизни; с психологической точки зрения ее результатом, вознаграждением и сопутствующим обстоятельством является эмоциональное состояние счастья. Испытывая счастье, человек живет подлинной жизнью, в любой час, любой год или на всем ее протяжении. А когда человек испытывает такое чистое счастье, которое само по себе может считаться самоцелью, – такое, которое заставляет думать: «Ради такого стоит жить», – он приветствует и утверждает в эмоциональном выражении тот метафизический факт, что жизнь – это самоцель.

Но отношения между причиной и следствием нельзя перевернуть. Человек может достичь счастья, только принимая «человеческую жизнь» как нечто первичное и преследуя разумные ценности, которых она требует, – а не принимая «счастье» как некое неопределенное, первоочередное требование, а затем пытаясь устраивать свою жизнь в соответствии с ним. Если вы достигаете того, что хорошо согласно разумным ценностным стандартам, это само по себе делает вас счастливым; но то, что делает вас счастливым согласно каким-то неясным эмоциональным стандартам, вовсе не обязательно хорошо. Принимать в качестве руководства «все, что делает вас счастливым», означает руководствоваться одними лишь эмоциональными прихотями. Эмоции не являются инструментом познания; руководствоваться прихотями – желаниями, источник, природу и смысл которых вы сами не понимаете, – значит превращать себя в слепого робота, которым управляют неведомые демоны (по вашему молчаливому согласию), робота, застывшее сознание которого бьется в стены реальности, которую он отказывается видеть.

Это заблуждение, всегда свойственное гедонизму – любому варианту этического гедонизма, личного или общественного, индивидуального или коллективного. «Счастье» вполне может быть назначением этики, но не ее стандартом. Смысл этики – в том, чтобы определять правильную систему ценностей для человека и таким образом давать ему средства для достижения счастья. Заявлять, как этические гедонисты, что «верно считать ценным все, что доставляет удовольствие», все равно что заявлять, что «верно считать ценным все, что вам заблагорассудится», а это акт интеллектуального и философского отречения, который лишь провозглашает неважность этики и призывает всех предаваться любому беспределу.

Философы, которые пытались разработать якобы рациональные этические системы, на самом деле не дали человечеству ничего, кроме выбора между прихотями: «эгоистическим» преследованием своих собственных желаний (например, этика Ницше) и «бескорыстным» исполнением желаний других (например, этические системы Бентама, Милля, Конта и всех социальных гедонистов, разница между которыми лишь в том, позволяют ли они человеку включать собственные прихоти в набор миллионов других, или советуют ему превратиться в полностью альтруистическое ничтожество, которое мечтает лишь быть сожранным другими).

Если «желание», независимо от его природы и истока, принимается как нечто этически первичное, и этической целью считается удовлетворение всех и каждого желаний (например, «максимум счастья для максимума людей»), у людей не остается выбора, кроме как ненавидеть, бояться и сражаться друг с другом, потому что их желания и их интересы обязательно будут противоречить друг другу. Если «желание» – это этический стандарт, тогда желание одного человека что-либо производить и желание другого его ограбить будут иметь равную этическую ценность; так же, как и желание одного человека быть свободным и желание другого сделать из него раба, желание одного завоевать любовь и восхищение своими добродетелями и желание другого получить любовь и восхищение, которых он ничем не заслужил. А если неудача в исполнении любого желания считается жертвой, тогда человек, у которого украли автомобиль, считается принесшим жертву, равно как и человек, который хочет иметь автомобиль, но никто не обеспечивает его средством передвижения бесплатно, – и две эти жертвы должны иметь равный этический статус. Если так, то единственный выбор, который предоставляется человеку, это украсть или быть обворованным, уничтожить или быть уничтоженным, принести в жертву кого-то ради удовлетворения своих желаний или принести в жертву себя ради удовлетворения желаний других. Тогда единственная этическая альтернатива для человека – быть садистом или мазохистом.

Моральный каннибализм любой гедонистической или альтруистической доктрины заключается в том, что она исходит из того, что счастье одного человека неизбежно требует страданий другого.

Сегодня большинство людей считают это аксиомой, не требующей доказательств. И когда кто-то говорит о праве человека на существование для самого себя, ради собственных интересов, большинство автоматически считает, что это требует жертв со стороны кого-то другого. Если кто-то подразумевает такое, значит, внутренне он убежден в том, что страдания, порабощение, грабеж или убийство других – в личных интересах человека, хотя вслух он обязательно будет категорически против этого протестовать. Гуманитарным апостолам альтруизма, которые заявляли о том, что мечтают о всеобщем братстве, никогда не приходило в голову, что можно удовлетворять собственные интересы, не принося никого в жертву. А не приходило это в голову ни им, ни кому другому, потому, что идея «разумности» никогда не рассматривалась в контексте «ценностей», «желаний», «личных интересов» и этики.

Объективистская этика гордо защищает и провозглашает рациональный эгоизм, то есть ценности, необходимые для человеческого выживания. Это не те ценности, которые происходят от желаний, эмоций, «стремлений», чувств, капризов или нужд иррациональных дикарей, которые никогда не выйдут из первобытного состояния, никогда не откроют для себя индустриальное общество и никогда не смогут понять иного личного интереса, кроме захвата сиюминутной добычи.

Согласно этике объективизма добро для человека не требует его собственных жертв и не может быть достигнуто с помощью чьих-то жертв. Согласно ей, разумные человеческие интересы не вступают в противоречие, не может быть конфликта интересов между людьми, которые не стремятся получить то, чего не заслужили, которые ничем не жертвуют и не принимают жертв, которые относятся друг к другу как партнеры, обмениваясь чем-то ценным.

Принцип обмена – единственный разумный этический принцип для любых человеческих взаимоотношений, личных и общественных, частных и публичных, духовных и материальных. Это справедливый принцип.

Человек, участвующий в таких отношениях, заслуживает то, что получает, и никогда не отдает и не берет ничего задаром. Он относится к людям не как к хозяевам и рабам, а как к равным и независимым личностям. Он взаимодействует с окружающими по принципу свободного, добровольного, совершаемого без принуждения обмена, который обе стороны сами считают для себя выгодным. Такой человек не рассчитывает на то, что он может получить что-то просто так, а лишь на справедливую плату за свои достижения. Он не перекладывает на других ответственность за свои неудачи и не расплачивается за неудачи других.

В духовных делах (то есть относящихся к человеческому сознанию) средства обмена иные, но принцип тот же самый. Любовь, дружба, уважение, восхищение – это эмоциональный отклик одного человека на добродетели другого, духовная плата за то удовольствие, которое получает один человек при общении с другим. Только дикарь или альтруист может заявлять, что удовольствие, получаемое благодаря добродетелям другого, – это акт эгоизма, что если человек добивается чего-то в личных интересах и для личного удовольствия, то в случае успеха неважно, с кем он имел дело, с дураком или гением, с героем или с разбойником, с идеальной женщиной или шлюхой. Человек, живущий по принципу справедливого обмена, – это тот, кто стремится, чтобы его любили не за его слабости и недостатки, а лишь за его добродетели, и кто отдает свою любовь не чьим-то недостаткам и слабостям, а лишь добродетелям.

Любить – значит ценить. Только разумно эгоистичный человек, человек, обладающий самоуважением, может любить, потому что только у такого человека могут быть твердые, постоянные, неизменные ценности, которым он всегда будет хранить верность. Человек, который не ценит сам себя, не может ценить ничего и никого другого.

Только на основе разумного эгоизма, на основании справедливости, люди могут жить вместе в свободном, мирном, благополучном, добровольном, рациональном обществе.

Может ли человек извлекать какую-то личную выгоду из жизни в человеческом обществе? Да, если это действительно человеческое общество. Две главные ценности, которые может обрести человек в общественной жизни, это знания и обмен. Человек – единственный вид, который может расширять и передавать свой багаж знаний из поколения в поколение; объем знаний, потенциально доступных человеку, больше, чем любой человек на протяжении одной своей жизни способен хотя бы начать постигать; каждый человек получает невыразимые преимущества от знаний, полученных другими. Второе огромное преимущество – это разделение труда: оно позволяет человеку прикладывать свои усилия в определенной сфере работы и обмениваться продуктами труда с теми, кто занят в других сферах. Такая форма сотрудничества позволяет всем, кто принимает в ней участие, получить в обмен на собственные усилия существенно больше новых знаний, умений и продуктов труда, чем мог бы получить каждый, если бы ему пришлось самому производить все, в чем он нуждается, на необитаемом острове или ферме, живущей натуральным хозяйством.

Но эти преимущества определяют, какие конкретно представители человечества имеют ценность друг для друга и в каком обществе: только рациональные, продуктивные, независимые граждане в рациональном, продуктивном независимом обществе. Паразиты, попрошайки, воры, дикари и разбойники не имеют для человека никакой ценности; точно так же и он не может получить никаких преимуществ от общества, которое озабочено их нуждами, требованиями и защитой, общества, которое будет относиться к нему как к жертвенному животному и наказывать его за добродетели, которыми он обладает, чтобы вознаградить их за их грехи, – то есть в обществе, основанном на этике альтруизма. Для человека не может иметь ценности общество, в котором он должен будет уступить право распоряжаться собственной жизнью.

Основной политический принцип объективистской этики: ни один человек не имеет права первым применять грубую силу против других. Никто – ни человек, ни общество, ни правительство – не имеет права брать на себя роль уголовного элемента и использовать по отношению к любому человеку физическое принуждение. Люди имеют право использовать силу лишь в качестве противодействия тому, кто применил ее первым. Лежащий в основе этический принцип прост и ясен: это различие между убийством и самозащитой. Вооруженный грабитель стремится завладеть ценностями, богатством путем убийства своей жертвы; жертва не становится богаче, если убивает того, кто пытался ее ограбить. Принцип таков: никто не может завладеть ценностями, принадлежащими другим, применяя физическое насилие.

Единственное достойное, моральное предназначение правительства – это защита прав человека, то есть защита его от физического насилия, защита его права на жизнь, на свободу, на владение имуществом и на достижение счастья. Без прав на собственность другие права не имеют смысла.

Я не стану пытаться в короткой лекции обсуждать политическую теорию объективизма. Те, кто заинтересуется этим, могут найти ее полное описание в книге «Атлант расправил плечи». Я скажу лишь, что любая политическая система основана на этической и проистекает из нее, и что объективистская этика – это моральная основа, необходимая для той политико-экономической системы, которая сегодня подвергается во всем мире разрушению именно из-за отсутствия моральной, философской защиты и оценки: системы, первоначально возникшей в Америке, капитализма. Если эта система исчезнет, она исчезнет по умолчанию, нераскрытая и непонятая: ничто другое никогда не подвергалась сокрытию путем такого количества искажений, извращений и неверных истолкований. Сегодня очень мало кто представляет, что такое капитализм, как он работает и какова его реальная история.

Когда я говорю «капитализм», я имею в виду полный, чистый, неконтролируемый капитализм свободного рынка, такой, при котором экономика отделена от государства так же и по тем же причинам, как отделена от государства церковь. Капитализм в чистом виде еще никогда не существовал, даже в Америке; та или иная степень государственного контроля подавляла и извращала его с самого начала. Капитализм – это не система прошлого; это система будущего – если у человечества вообще есть будущее.

Для тех, кто интересуется историей и психологическими причинами предательства философами капитализма, я упомяну, что обсуждала их в заглавной статье своей книги «Для нового интеллектуала» (For the New Intellectual).

Данная дискуссия должна ограничиться вопросами этики. Я представила здесь только самое важное в моей системе, но этого достаточно для понимания того, что этика объективизма – это мораль жизни, в противоположность трем основным школам этической теории: мистической, социальной и субъективистской, которые привели мир в сегодняшнее состояние и представляют собой мораль смерти.

Эти три школы различаются только по подходу, но не по содержанию. По содержанию все они – не более чем варианты альтруизма, этической теории, которая рассматривает человека как жертвенное животное, которая считает, что у человека нет права существовать ради себя самого, что служение другим – единственное оправдание его существования, и что самопожертвование – высший нравственный долг, добродетель и ценность. Различия проявляются лишь в обсуждении вопроса о том, кем и ради кого можно и нужно жертвовать. Альтруизм считает своей конечной целью и ценностным стандартом смерть; поэтому логично, что добродетелями в нем считаются самоотречение и любые другие формы страдания вплоть до саморазрушения. И, согласно логике, только этого и могут достичь и достигают сейчас сторонники альтруизма.

Обратите внимание на то, что все эти три направления этики антижизненны не только по содержанию, но и по методу.

Мистическая теория этики основана на предпосылке, что ценностные стандарты человеческой этики существуют лишь в загробном мире и устанавливаются по законам иного, сверхъестественного измерения; что человек не может практиковать этику, что она не подходит и противоречит земному существованию человека, и что человек виновен в этом и должен страдать на протяжении всего этого существования за то, что он неспособен следовать тому, чему следовать невозможно. Темные и Средние века – экзистенциальный монумент данной этической теории.

Социальная теория этики заменяет Бога обществом, и хотя заявляет о том, что ее главная забота – это жизнь на Земле, это не жизнь человека, не жизнь личности, а жизнь абстрактной сущности – коллектива, который, по отношению к любому человеку, состоит из всех за исключением его самого. Что касается личности, то ее этическая обязанность в данном случае – быть не думающим о себе, безгласным, бесправным рабом для любых потребностей и целей, установленных другими. Девиз «человек человеку волк», который не имеет отношения ни к капитализму, ни к волкам, вполне подходит к социальной теории этики. Экзистенциальный монумент этой теории – нацистская Германия и Советская Россия.

Субъективистская теория этики, строго говоря, вообще не теория, а отрицание этики. Более того: это отрицание реальности, отрицание не только человеческого существования, а существования вообще. Только концепция текучей, пластичной, неопределенной гераклитовой Вселенной позволяет кому-то думать или проповедовать, что человеку не нужны объективные принципы действия, что реальность дает ему карт-бланш на любые ценности, что плохим или хорошим может быть все, что он сам выберет, что человеческое желание – вполне достойный моральный стандарт, и что вопрос лишь в том, как выйти сухим из воды. Экзистенциальным монументом этой теории является современное состояние нашей культуры.

За ту катастрофу, которая сейчас угрожает уничтожить цивилизованный мир, несет ответственность вовсе не аморальность людей, а та мораль, следовать которой их призывают. Всю ответственность несут философы-альтруисты. Они должны быть довольны достигнутым «успехом»: люди покоряются им и воплощают в реальность их моральные идеалы.

Именно философия устанавливает человеческие цели и определяет путь; только философия теперь может спасти человечество. Сегодня мир встает перед выбором: если цивилизация хочет выжить, она должна отказаться от альтруистической морали.

Я закончу словами Джона Голта, которые, как и он, я адресую всем сторонникам всем, кто защищал и продолжает защищать альтруистическую мораль: