Вьетнам. История трагедии. 1945–1975

Вашингтон оплачивает счета

Пожалуй, самые известные строки в романе Грэма Грина «Тихий американец», действие которого происходит в Сайгоне в период Первой Индокитайской войны, – это слова, сказанные циничным британским журналистом Томасом Фаулером о «тихом американце», агенте ЦРУ Олдене Пайле: «Я никогда не встречал человека, который мог бы лучше обосновать, почему он причиняет другим неприятности… Он был покрыт непроницаемой броней благих намерений и невежества»[64]. Когда французы столкнулись с непосильными военными расходами, они обратились за помощью к американцам. И начиная с 1950 г. те взяли на себя оплату растущих счетов. В далеком Вашингтоне политиков все больше тревожила перспектива того, что вслед за Китаем коммунистическая волна может захлестнуть всю Юго-Восточную Азию. Кроме того, США искали рычаги давления на Францию, которая категорически выступала против повторного вооружения Германии. Отныне пули и бомбы, которые обрушивались на коммунистов на полях сражений во Вьетнаме, оплачивались долларами, а не франками.

Американская щедрость была вызвана реальностью коммунистической угрозы для стабильности и демократии во многих странах, в том числе Греции, Италии, Франции и Турции. Джордж Кеннан, глава отдела по планированию внешней политики Госдепартамента США и автор знаменитой «Длинной телеграммы», отправленной в 1946 г. из американского посольства в Москве, охарактеризовал политику СССР как «текучий поток», который стремится «заполнить все уголки и впадины в бассейне мировой власти». Сталин и впоследствии Мао поддерживали революционные движения повсюду, где те казались жизнеспособными. 12 марта 1947 г. президент США выступил перед конгрессом с посланием, которое стало известно как доктрина Трумэна: «В настоящий момент почти каждая нация в мире должна выбирать между альтернативными образами жизни. Этот выбор слишком часто является далеко не свободным… Я убежден, что Соединенные Штаты должны поддерживать свободные народы, которые сопротивляются агрессии вооруженного меньшинства или внешнему давлению».

Но, хотя готовность Запада противостоять международной коммунистической угрозе, безусловно, заслуживает восхищения, не стоит забывать и о том, что в этой борьбе США и их союзники не чурались никаких, в том числе весьма сомнительных средств. На протяжении двух поколений Вашингтон закрывал глаза на фашистский режим генерала Франсиско Франко в Испании и поддерживал диктатуры в Южной и Центральной Америке, чьим единственным достоинством был ярый антикоммунизм. В Южной Африке британцы и американцы еще несколько десятилетий помогали оставаться у власти белому меньшинству, позволяя ему доминировать над «низшей расой». А в Индокитае французы убедили богатые Соединенные Штаты в том, что колониализм и антикоммунизм идут рука об руку. После того как коммунисты во главе с Мао Цзэдуном подняли над Китаем красный флаг, консервативные американцы, потрясенные «потерей» своей любимой азиатской страны, потребовали от правительства жестких мер, чтобы предотвратить повторение подобного сценария в других частях мира. Генри Люс, владелец журналов Time и Life и страстный приверженец «прежнего Китая», бросил всю мощь своей медиа-империи на борьбу с коммунистами во Вьетнаме, поддерживая ее на протяжении двух десятилетий.

Советско-китайский договор о дружбе, подписанный в феврале 1950 г., создавал реальную угрозу появления на карте мира «Красной Азии». Американский консервативный журналист и историк Майкл Линд в своем ревизионистском исследовании Вьетнамской войны писал: «Вечером 14 февраля 1950 г. в банкетном зале Кремля собрались три человека – Сталин, Мао Цзэдун и Хо Ши Мин. Они обсуждали планы, которым суждено было обречь Индокитай на полувековую войну, тиранию и экономическую стагнацию и спровоцировать серьезные политические потрясения в США и Европе. Это был международный коммунистический заговор, и Хо Ши Мин был одной из его ключевых фигур»[65]. Неожиданное июньское вторжение Ким Ир Сена в Южную Корею привело и без того напуганный Запад в панику. США и союзники поспешно отправили на Корейский полуостров свои войска, где те с переменным успехом вели трехлетнюю войну, в значительной степени против китайцев. Таким образом, корейский опыт стал еще одним ключевым фактором, подтолкнувшим американцев поддержать французскую колониальную войну в Индокитае, хотя и не оправдывал в полной мере этой политики.

Госсекретарь США Дин Ачесон и его заместитель Дин Раск хорошо помнили, к каким катастрофическим последствиям привела политика умиротворения фашистских диктаторов в 1930-х гг. Кроме того, демократическая администрация столкнулась с растущим давлением со стороны конгресса, требовавшим дать жесткий отпор «оси Москва – Пекин». Как впоследствии заметил сенатор Уильям Фулбрайт, политические решения США того времени следует оценивать в свете безудержного советского экспансионизма: «Мы находились в противостоянии с русскими – противостоянии не на жизнь, а на смерть – и считали своим долгом помешать реализации их планов где бы то ни было»[66]. Развязанная маккартистами охота на ведьм привела к тому, что из Госдепартамента были изгнаны все дипломатические сотрудники, подозревавшиеся в сочувствии левым взглядам, среди которых было много специалистов по Азии. В результате внешнеполитическое ведомство США зачастую шокировало своим невежеством, особенно во вьетнамской политике.

Однако не все в «Туманной низине»[67] поддерживали подобный альянс американской демократии с французским колониализмом. В начале 1950 г. Рэймонд Фосдик прозорливо предостерег против повторения ошибки, совершенной Соединенными Штатами в Китае, где они стали «союзниками реакционных сил». Какие бы ретроградные иллюзии ни питал Париж, писал Фосдик, независимость Индокитая – неизбежность: «Воздушный змей их иллюзорных заблуждений скоро рухнет, так зачем нам привязывать себя к его хвосту?»[68] Французы проигрывали войну вовсе не потому, что им не хватало войск и оружия, а потому, что они не предложили вьетнамцам никаких преимуществ демократии и цивилизации, которые убедили бы тех смириться с их присутствием.

В следующем году молодой конгрессмен от Массачусетса посетил Сайгон и написал в своем дневнике: «В сознании [вьетнамских] людей мы все больше превращаемся в колонизаторов. Они убеждены, что мы контролируем ООН и неисчерпаемо богаты, а потому проклинают нас за то, что мы не оказываем им поддержки в реализации национальных чаяний». Эти слова принадлежали Джону Кеннеди, но американцы не были настроены внимать его мудрости. В старости Джордж Кеннан сетовал на то, что Вашингтон извратил его теорию сдерживания в отношении СССР и затем Китая, чтобы оправдать применение почти исключительно военных средств, в то время как гораздо уместнее и эффективнее было бы действовать на политическом, культурном, экономическом и дипломатическом фронте.

Зимой 1950 г., когда вооруженные силы ООН на Корейском полуострове оказались под угрозой сокрушительного разгрома, Вашингтон одобрил крупномасштабное расширение помощи Индокитаю. По мере того как желание Франции воевать заметно слабело, вмешательство США, напротив, росло: вскоре колониальная война почти полностью финансировалась из американского кармана. Трумэн и Ачесон решительно настаивали на том, чтобы Париж не вел с Вьетминем никаких переговоров. Это была первая фундаментальная ошибка Вашингтона в Индокитае, которая продолжала довлеть над его политикой в последующие годы. Американская военная помощь достигла астрономических по тем временам $150 млн, которые были выделены почти без всяких условий: гордые французы отказались вводить спонсора в курс своих оперативных планов. К началу 1951 г. они получали более 7200 тонн военных поставок в месяц. Колониальные войска вели войну с американским оружием в руках, в американских касках, на американских джипах, грузовиках и самолетах. Неудивительно, что, когда десятилетие спустя во Вьетнам прибыли американские солдаты, в глазах старшего поколения вьетнамцев и их детей они мало чем отличались от прежних поработителей.

К сентябрю 1951 г. объективным наблюдателям стало ясно, что у французов не было реальных перспектив удержать Индокитай. Однако верховный комиссар генерал де Латтр де Тассиньи лично отправился в Вашингтон и, задействовав свой дар убеждения, добился того, чтобы в течение следующих четырех месяцев американцы поставили его войскам 130 000 тонн военного снаряжения, в том числе 53 млн патронов, 14 000 автоматов, 3500 радиостанций, 8000 грузовиков и джипов, 650 единиц военной техники и 200 самолетов. Это был последний важный вклад де Латтра в Индокитайскую войну, после чего он покинул страну и вскоре скончался от рака.

К концу 1953 г. новая республиканская администрация Эйзенхауэра оплачивала 80 % всех военных расходов – около $1 млрд в год. Британцы, все еще ключевые союзники американцев и все более опытные эксперты по вопросу ухода из колоний, предостерегали США от такой политики, будучи уверены, что никакое количество оружия не поможет предотвратить скорое изгнание французов из Индокитая. Правительство Уинстона Черчилля было встревожено новой одержимостью Вашингтона. В августе 1953 г. британский министр иностранных дел Селвин Ллойд писал: «В настоящее время эмоциональное отношение Соединенных Штатов к коммунистическому Китаю и – в меньшей степени – России граничит с истерией»[69]. И Вьетминь в глазах американцев был важным орудием в игре этих «сатанинских сил».

Крестьяне

Незначительное меньшинство вьетнамцев, достаточно образованных для того, чтобы видеть ситуацию за пределами своих деревень, и являвшихся свидетелями зверств Вьетминя, приветствовали возможное американское вмешательство. Один школьник с севера страны вспоминал: «Из прочитанных мною книг я сделал вывод, что американцы по крайней мере должны быть лучше французов… Я понимал, что США не будут помогать своим союзникам безвозмездно, у них должен быть какой-то интерес… Но американцы щедро помогали другим бедным странам»[70]. Тем не менее легко понять, почему гораздо больше вьетнамцев считали иначе и поддержали революционное движение, которое обещало устранение не только репрессивного колониального режима, но и вместе с ним – класса крупных землевладельцев, безжалостно эксплуатировавшего крестьянство на протяжении нескольких поколений.

В сельском Вьетнаме царила страшная бедность. Человек с начальным школьным образованием считался «интеллектуалом». В некоторых семьях имелась всего одна пара брюк, которую муж и жена носили по очереди. Большая часть ежедневного труда крестьян состояла в том, чтобы носить воду на горные склоны для орошения рисовых полей. Когда летняя жара становилась невыносимой, они часто работали при свете луны, помогая себе песнями. Рис требовалось один раз удобрить, три-четыре раза прополоть, дважды в год собрать урожай и посеять снова. Весенний урожай был более обильным, чем осенний, благодаря сезону дождей, и составлял три четверти годового урожая. Чтобы пополнить свои скудные доходы, крестьяне собирали в джунглях дрова на продажу. Некоторые в поисках работы перебирались в города. Те, кто был обременен огромными долгами, нанимались чернорабочими на поля.

Семья и деревня были доминирующими социальными институтами. Рядом почти с каждым домом стоял деревянный алтарь с фруктами и сладостями для богов: чем богаче семья, тем изобильнее алтарь. Семьи были многодетными; как правило, среди детей существовала иерархия: родители открыто отдавали предпочтение более способным и трудолюбивым. Слово отца было законом, хотя реальная власть в семье принадлежала матери. Среди крестьян ходила поговорка: «Не будь отца – на столе все равно будут рис и рыба; не будь матери – на столе будут опавшие листья»[71]. За пределами семьи крестьяне жили по принципу «король правит, но законы деревни важнее». В большинстве католических общин была своя церковь с колокольней, в буддистских – храм в окружении рощи магнолий. В некоторых деревнях имелось помещение для общинных собраний, которое называлось динь, а также столярная и швейная мастерская.

В небольших деревнях крестьяне зачастую жили и трудились как одна большая семья. На Новый год они собирались вместе, чтобы приготовить рисовые пироги в бамбуковых листьях, которые пеклись всю ночь, и пожелать долгих лет жизни, здоровья и достатка своим родителям: как и большинство азиатов, вьетнамцы считали, что с каждым годом старикам даруется все бо́льшая мудрость. Когда в деревне забивали свинью, ее мочевой пузырь часто отдавали детям для игры. Деревенские дети также играли в прятки и в «попади палкой», а также любили стрелять из «джутовых ружей», сделанных из бамбуковых стволов, – наподобие стреляющих горохом духовых ружей, в которые играли дети в западных странах. Во время праздников они могли полакомиться сладостями, вареньем, арахисом, птичьими яйцами и обжаренной в карамели тыквой. Но в остальное время они питались только рисом и овощами – и были рады и этому.

Впоследствии некоторые вьетнамцы идеализировали простоту крестьянской жизни в довоенный период. Одна вьетнамка вспоминала: «Все знали друг друга; двери домов никогда не закрывались на замок»[72]. Она лирически размышляла о «красоте единения», возможности вместе делить радости и горести. Однако такая ностальгия была редкостью среди подавляющего большинства крестьян, которые хорошо помнили о тяготах, угнетении и почти хроническом голоде. Нгуен Тхи Тхань Бинь родилась в 1948 г. к востоку от Ханоя в бедной крестьянской семье, где, помимо нее, было еще пятеро детей. Семья жила в соломенной хижине и кормилась с крошечного рисового поля размером около трех соток. В деревне на 30 домов не было ни одного радио и велосипеда. Всего несколько человек умели читать: когда в деревню случайно попадала газета, все жители собирались под деревом, а грамотный односельчанин забирался на ветку и вслух читал интересные новости.

В крестьянских семьях не было фотографий родителей и детей, потому что фотоаппарат был недоступной роскошью. Традиционной одеждой была «пижама» ба ба – коричневая на севере, черная на юге, – которая, что вполне естественно, стала типичной униформой партизан. Младенческая смертность была шокирующей, отчасти потому, что пуповину было принято перерезать осколком битого стекла. Крестьянам часто приходилось покидать свои деревни из-за наводнений или голода. У Бинь не осталось воспоминаний о счастливом детстве: их жизнь была непрерывной борьбой за выживание; часто родители отправляли детей собирать улиток, чтобы дополнить скудный рацион[73]. В 20 лет она вступила в Коммунистическую партию, членом которой оставалась всю жизнь, и относилась к Хо Ши Мину почти с религиозным пылом как к «незаменимому, не имеющему себе равных вождю».

Хотя партизанские отряды в юго-западных провинциях не могли добиться таких впечатляющих военных успехов, как регулярные формирования Зяпа на Севере, обещанное Вьетминем перераспределение земли обеспечило ему широчайшую поддержку населения. Даже более или менее зажиточные фермеры-арендаторы мечтали о собственности на землю: многие безнадежно сидели на крючке у кредиторов, которые отбирали у них до половины выращенного урожая. Иногда должники становились рабами и выполняли все прихоти своего землевладельца, например качали его гамак[74]. Все эти люди страстно поддерживали земельную реформу Вьетминя. Один из них сказал Норману Льюису в 1950 г.: «Наши враги медленно, но верно толкают нас к коммунизму. Нам придется стать коммунистами, потому что коммунизм – единственный для нас способ обрести свободу»[75].

Один историк описывал солдат Зяпа как «простых людей, чье мировоззрение было сформировано исключительно их непосредственным опытом и опытом их семей… которым на протяжении поколений приходилось терпеть угнетение и тяжелейшие условия жизни»[76]. Бойцы Вьетминя отличались высокой дисциплинированностью, выносливостью, находчивостью, уникальной полевой выучкой и искусством камуфляжа, готовностью к трудностям и самопожертвованию. Их моральный дух был невероятно высок: ими двигало пламенное желание изменить политический, экономический и социальный порядок в своей стране. Коммунисты активно работали с сельским населением, не только занимаясь политической пропагандой, но и обучая крестьян грамоте. Они сочиняли песни, чтобы помочь людям выучить алфавит, и создавали специальные программы для детей, где обучение велось в игровой форме. Впрочем, эти достойные похвалы усилия не обходились без принуждения: коммунисты заставляли крестьян вывешивать украшенные цветами плакаты с надписью «Да здравствуют борцы с неграмотностью!»; а в некоторых деревнях неграмотных людей подвергали неоправданному унижению, заставляя их ползать по грязи. Впрочем, так было всегда и везде, где людям навязывалась коммунистическая доктрина: любые жертвы и жестокость оправдывались благом Народа.

Что касается более суровых наказаний, то даже официальная партийная история впоследствии признала, что в те годы «погибло немало невинных людей»[77]. Простые люди, служившие в рядах Вьетминя, считали любого человека в белой рубашке и синих брюках французским шпионом. На сленге вьетнамских коммунистов «отправить искать креветок» означало убийство (итальянские мафиози использовали похожий водный эвфемизм – «отправить спать с рыбами»). Убийства совершались с максимальной жестокостью и публичностью: вьетминевские эскадроны смерти предпочитали хоронить жертв живыми или потрошить их на глазах односельчан. Партийный лозунг гласил: «Лучше убить невиновного, чем упустить виновного». В «освобожденных зонах» вьетминевцы создавали печально известные исправительные лагеря. Когда отец Нгуен Конг Луан умер в одном из таких лагерей, зажигалка была единственным имуществом, которое охранники неохотно вернули его вдове[78].

В 1947 г. Вьетминь провел кампанию идеологической «чистки», в ходе которой было убито большое количество «классовых врагов», хотя точная цифра никогда не называлась. Любой землевладелец и правительственный чиновник жил под угрозой вынесения смертного приговора, который распространялся и на его семью. Католическая религия ассоциировалась с иностранными поработителями, поэтому ее последователи также были уязвимы. Так называемые обличительные заседания – дау-то – народных судов вселяли в людей ужас. Обычно они проводились под председательством коммунистов во дворах пагод или домов крупных землевладельцев. Преследуемые жаждой мести крестьяне и мелкие фермеры нередко обвиняли землевладельцев в выдуманных преступлениях. Если выносился смертный приговор, жертву могли на месте расстрелять, забросать камнями, повесить или подвергнуть более мучительной смерти. В деревне Метхань в дельте Меконга приговоренный к погребению заживо чиновник из секты Каодай умолял застрелить его. Но его палачи презрительно заявили, что им нужно беречь пули для «пиратов», т. е. французов[79].