Книга Голос разума. Философия объективизма. Эссе - читать онлайн бесплатно, автор Айн Рэнд. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Голос разума. Философия объективизма. Эссе
Голос разума. Философия объективизма. Эссе
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Голос разума. Философия объективизма. Эссе

«Несомненно, – пишет он, – [Аристотеля] можно назвать самым страстным умом в истории: его свет проливается на каждой странице, почти в каждой строчке. Его трактаты с неразборчивыми записями отражают не холодную мысль, а страстные поиски хладнокровной истины. Для него не существует “середины”, умеренности в интеллектуальном совершенстве. “Теоретическая жизнь” для него не просто тихое, спокойное и лишенное эмоций созерцание, но горящая и чрезмерная, без границ и рамок жизнь νου~ς’а[7], теории, интеллекта».

Профессор Рэндалл указывает, что первые ученые Нового времени отвергали Аристотеля в знак протеста против его религиозных толкователей, однако ранние научные открытия, по сути, обладали непризнанной аристотелевской основой и воплощали то, что подразумевалось учениями древнегреческого философа.

Указав на эпистемологический хаос современной философии как на следствие механистической философии природы И. Ньютона, Рэндалл пишет: «Любопытно наблюдать, как благодаря возможностям XVII в. возродить теории Аристотеля мы, вероятно, спасли несколько веков от неразберихи и ошибок… Там, где мы лишь строим догадки, Аристотель предельно ясен, убедителен и плодотворен. Подобная характеристика верна по отношению ко многим его аналитическим результатам: его учению о целесообразности природы и всего мирового процесса (телеологии); его взгляду на необходимость не как на простую и механическую, а как на гипотетическую; его понятия бесконечности как потенциального, а не актуального; его утверждения о конечности Вселенной; его учения о движении; его понимания времени не как абсолюта, а как величины, то есть системы, фиксирующей изменения; его представления о пространстве как о системе мест, занимаемых телами. Аристотель был прав во многих вопросах, в то время как последователи И. Ньютона в XIX в. ошибались».

Возражая «бесструктурному миру Д. Юма, в котором “за чем угодно может последовать что угодно”», профессор Рэндалл пишет: «Взгляду, которого придерживались мегарики, Аристотель отвечает жестким отрицанием. Нет ничего, что может стать чем-то, кроме себя самого. Вещь может стать только тем, что дано ей особой силой, только тем, чем она уже есть, в каком-то смысле, потенциально. Любой предмет надо понимать как особую сущность особой силы; в то время как становление можно понимать только как действие, обновление, деятельность сил субъекта или их носителя».

В современной философии крайне редко можно встретить ясное и выразительное изложение аристотелевской системы с точки зрения ее основополагающих принципов (чего не скажешь о бессмысленных мелочах, в которых копошатся сегодняшние якобы мыслители), и этой характеристики достаточно, чтобы говорить о важности книги профессора Рэндалла, несмотря на ее недостатки.

Недостатков, к сожалению, много. Автор описывает свою книгу как «сделанное философом очертание Аристотеля». Поскольку в работах Аристотеля присутствует много противоречивых элементов и неясных пассажей (которые нередко поднимают вопрос об их принадлежности древнегреческому мыслителю), именно в силах философа (в разумных пределах) определить, какие нити сильно разорванной ткани можно представить как «аристотелевские». Однако нет ничего бесконечного и неопределенного, включая самого Аристотеля. А пока профессор Рэндалл пытается отделить свое представление от своего же толкования, что не всегда приводит к успеху. Одни его трактовки сомнительны, а другие выходят далеко за границы допустимого.

Например, он объясняет подход Аристотеля к знанию так: «Обладать знанием для него – очевидный факт… Он видит сущность проблемы в вопросе: “В каком мире возможно знание?” Что факт наличия знания говорит о нашем мире?» Это форма «предшествующей уверенности сознания» – утверждения, что человек может сначала обрести знание, а затем выяснить содержание этого знания, таким образом превращая мир в производную сознания; это картезианский подход, который Аристотель себе и вообразить не мог и который упорно опровергает сам профессор Рэндалл на протяжении всей книги.

У большинства недостатков книги один источник – неспособность или нежелание автора порвать с современными предпосылками, методами и терминологией. Проницательность, с которой он рассматривает идеи Аристотеля, исчезает при его попытках поставить знак равенства между Аристотелем и современными тенденциями. Так профессор Рэндалл заявляет: «В современных понятиях Аристотель может рассматриваться как бихевиорист, операционалист и контекстуалист» (а далее в тексте как «функционалист» и «релятивист»). Данные понятия настолько необоснованны и обобщены, что вообще теряют какое-либо значение.

У этих понятий нет точного определения, и они используются в современном философском языке как «мобильные», то есть передающие ассоциации, но ничего не обозначающие. Однако даже их общепринятые коннотации настолько антиаристотелевские, что заставляют человека задаться вопросом, кому мистер Рэндалл пытается что-то объяснить – современникам или Аристотелю. В книге есть несколько параграфов, говорящих в пользу обоих предположений.

С одной стороны, профессор Рэндалл пишет: «То, что мы можем знать вещи такими, какие они есть, что такое знание возможно, – это факт, который Аристотель стремится объяснить и не пытается, в отличие от Канта и его последователей, отрицать или отделаться от него». И вот: «Несомненно, любое толкование факта “знания”, будь оно кантианским, гегельянским, позитивистским, прагматистским или любым другим, кажется плодотворным, последовательным и лишенным пробоин, нерешаемых проблем и бессмысленных вопросов, только когда оно исходит из аристотелевского подхода и развивает его дальше… только в той мере, в какой оно построено на основе философии Аристотеля». (Хотя можно спросить: что останется от И. Канта, Г.В.Ф. Гегеля, Дж. Дьюи и позитивистов, если с них сорвать их не-аристотелевские элементы.)

С другой стороны, профессор Рэндалл, кажется, превращает Аристотеля в зыбкое сочетание лингвистического аналитика и гераклитовского диалектика, как если бы язык и реальность могли восприниматься как два отдельных, ничем не соединенных измерения. Подобная позиция видна в следующих высказываниях: «Когда [Аристотель] продолжает изучать, что такое существование… он приходит к формулировке двух наборов различий: первый соответствует пониманию любой “вещи”, или ousia, как предмета обсуждения, а другой – как результата становления, как действие или деятельность сил и в итоге как саму деятельность, то есть активность».

Однако у Аристотеля есть ответ на дихотомию «структурализм‒функционализм» профессора Рэндалла, и этот ответ сегодня чрезвычайно важен. Ответ древнегреческого философа полностью исключает указанную дихотомию, и потому ее невозможно решить через причисление Аристотеля к функционалистам, утверждающим, что вещи – это чистое становление.

Лучшими местами в книге Рэндалла можно назвать VIII, IX и XI главы, особенно последнюю. В обсуждении важности биологических воззрений Аристотеля и «биологической мотивации мысли философа» Рэндалл проливает свет на такой аспект аристотелевской системы, который крайне редко освещается в современных дискуссиях и который более глубинен, чем вопрос аристотелевского «функционализма». Этот аспект состоит в том, что центральное место в философии Аристотеля отдано живым существам, то есть феномену жизни.

Для Аристотеля жизнь – это не необъяснимая, сверхъестественная тайна, а факт природы. И сознание – это естественный атрибут живых существ, их природная сила, их особый способ действовать, а не бесконтрольный элемент в механистической вселенной, с которым надо разобраться в терминах неодушевленной материи; не мистическое чудо, несовместимое с физической реальностью, чей источник находится в другом измерении. Для Аристотеля «жизнь» и «знание» – это факты реальности; разум человека является не искусственным, не сверхъестественным, а природным, и именно здесь сокрыто величие Аристотеля, того огромного расстояния, которое отделяет его от других мыслителей.

Жизнь и ее высшее проявление, человеческая жизнь, – основной принцип в аристотелевском взгляде на реальность. И лучший способ его описать – сказать, что философия Аристотеля «биоцентрична».

В размышлениях Аристотеля доминирует активная озабоченность изучением живых существ, его неизменный подход «за жизнь». В странно неопределенной манере профессор Рэндалл, кажется, разделяет этот подход, который, несмотря на все противоречия, объединяет взгляды Рэндалла с Аристотелем.

«Жизнь – это цель живых существ, – пишет профессор, – поскольку они существуют ради того, чтобы жить». И еще: «Никакой вид не подчинен целям и интересам другого вида. В биологической теории цель, которой служит структура любого конкретного вида живых существ, – это благо, “выживание” этого вида». И, размышляя над целями и выводами естественных процессов, он пишет: «Только в человеческой жизни эти цели и выводы определены сознательно, только у людей есть цели. Для Аристотеля даже у Бога нет цели – только у человека!»

Худшее в этой зачастую очаровательной книге кроется в XII главе, где обсуждается этика и политика. Здесь противоречия очевидны даже без обращения к текстам Аристотеля. Поразительно читать следующее утверждение: «Этика и политика Аристотеля – его наивысшее достижение». Таковым они отнюдь не являются даже в своем оригинальном виде, не говоря уже о версии профессора Рэндалла, превратившего их в этику прагматизма.

Еще поразительнее узнать, что Аристотель, оказывается, радел за государство «всеобщего благосостояния». Какие бы недостатки ни были в политической теории Аристотеля (а их много), он не заслуживает подобного издевательства.

Профессору Рэндаллу, подчеркивающему, что знание должно основываться на эмпирическом опыте, следует хорошо ознакомиться с тем фактом, что историческое влияние философии Аристотеля (особенно его эпистемологии) вело в направлении индивидуальной свободы, освобождения человека из-под власти государства, что Аристотель (через Локка) был философским отцом Конституции Соединенных Штатов и, следовательно, капитализма, что именно Платон и Гегель, а не Аристотель, стали философскими предшественниками всех тоталитарных государств, возглавляемых, например, такими правителями, как Бисмарк, Ленин или Гитлер.

«Аристотелевский этатизм» – это понятийное противоречие и, возможно, подсказка к решению конфликта, не позволяющему наделить книгу профессора Рэндалла большей ценностью.

При критическом прочтении эта книга все же обретает высокую значимость в изучении философии Аристотеля. В труде Рэндалла дается краткое и всеобъемлющее изложение, в котором так нуждаются и которое так ищут многие люди, но не могут найти. Особой ценностью книга обладает для студентов колледжей, поскольку дает им отправную точку и ясное резюме обширной философской системы, а также способна помочь им усвоить смысл тех вопросов, которые фрагментарно и непонятно преподаются на курсах по философии Аристотеля.

Книга профессора Рэндалла еще более важна в культурном плане – как шаг в верном направлении, как признание того факта, что великий целитель, необходимый нашей умирающей философской науке, – это Аристотель и что выйти из интеллектуального хаоса настоящего мы можем только с помощью аристотелевского подхода.

«Очевидно, – пишет профессор Рэндалл, – что Аристотель не сказал всего; но без того, что он сказал первым, все остальные слова были бы бессмысленны, и об этом не стоит забывать».

3

К молодым ученым

Айн Рэнд

Эти заметки прочитаны в Массачусетском технологическом институте в марте 1962 г. Они обращены к «студентам – будущим ученым Америки». Перепечатано с отредактированной версии в журнале The Objectivist Newsletter за октябрь 1962 г.

Мы живем в мире, где каждая социальная группа борется за собственное разрушение и делает это быстрее, чем ее противники могли бы надеяться, где каждый индивид – враг самому себе, а все человечество на сверхзвуковой скорости мчится в пропасть Темных веков с ядерной бомбой в одной руке и кроличьей лапкой в другой.

Самый страшный парадокс нашей эпохи состоит в том, что разрушение человеческого разума, мышления, логики, знания и цивилизации совершается во имя и с согласия науки.

Понадобились века и тысячи страниц, чтобы довести нашу культуру до ее нынешнего состояния банкротства, – и еще тонны бумаги должны быть исписаны, чтобы разоблачить, оказать сопротивление и предотвратить полный интеллектуальный коллапс. Однако из всех смертоносных теорий, которыми вас сейчас разрушают, я хотела бы заострить внимание на самой опасной и важной: якобы существующей дихотомии науки и этики.

Вы слышали об этой теории так часто и из такого количества источников, что многие из вас воспринимают ее как должное, как аксиому, как абсолютную истину, которой научили вас те, кто говорит, что абсолютных истин не существует. Эта доктрина о том, что наука и этика (или знания и ценности человека, его тело и душа) – две отдельные, противоборствующие стороны существования человека и что он зажат между ними как коварный и вечный предатель.

Наука, говорят вам, это область разума, а этика – область высшей силы, ставить под сомнение которую слабый и ненадежный человеческий интеллект не способен. Какой силы? Эмоций.

Прежде чем согласиться с этой доктриной, точно определите, о чем она говорит. (Помните, что этика – это система ценностей, которая руководит предпочтениями и действиями человека, определяющими цель и направление его жизни.) Она указывает, что вы, ученые, способны открывать новые знания, но не способны судить о том, какой цели они служат. Ваше суждение должно быть опущено, если, когда и потому что оно рационально, в то время как цели будут определяться неразумными представителями человечества. Вы создаете средства, но они выбирают цели. Вы должны работать и в полной мере использовать всю силу, энергию и гениальность своего разума, стремясь к лучшему результату, совершать великие открытия, но «вышестоящие» другие будут распоряжаться вашими достижениями по милости и приказам своих эмоций. Ваш разум должен быть оружием и слугой их прихотей. Вы должны создать водородную бомбу, но грозная русская человекоподобная обезьяна решит, когда и на кого она захочет ее сбросить. Вы не должны спрашивать почему, вы должны лишь делать и предоставлять оружие другим.

Начиная с платоновского «Государства» все этатисты и коллективисты с тоской смотрели на муравейник как на социальный идеал. Муравейник – сообщество взаимозависимых насекомых, где каждый вид или класс физиологически способен выполнять лишь одну функцию: одни – дойные коровы, другие – труженики, немногие – управленцы. Долгое время планировщики коллективизма мечтали о том, чтобы создать идеальное общество методами евгеники, выращивая людей так, чтобы разные касты могли физически выполнять только заданную функцию. В таком обществе вам была бы отведена роль дойных умов, людей-компьютеров, которые бы производили что угодно по первому требованию и были бы биологически неспособны ставить под сомнение приказы обезьяны, раздающей продуктовые талоны.

Устраивает вас такая перспектива?

Я не утверждаю, что эта цель когда-либо будет физически достигнута. Я говорю о том, что она уже достигнута политически и интеллектуально. Политически – среди ваших так называемых коллег в Советской России, интеллектуально – в разуме каждого индивида, который соглашается с дихотомией науки и этики.

Я уверена, что многих из вас сфера науки привлекла именно такой дихотомией: чтобы убежать от истерического, мистического, субъективистского, эмоционального хаоса, в который современные философы превратили этику, и чтобы найти ясную, понятную, рациональную и объективную сферу деятельности.

Вы не нашли ее: не потому, что она не существует, а потому, что она не может быть найдена без помощи ясной, понятной, рациональной и объективной философии, частью которой является этика. Искомая сфера не будет найдена, пока вы не осознаете, что человек не может существовать наполовину ученым, наполовину дикарем, что все аспекты его существования есть, могут и должны быть предметом изучения и суждения его интеллекта и что из всех дисциплин именно этика, устанавливающая для человека цели, должна быть возвышена до науки.

Ни один человек или группа не может жить без системы ценностей. Если измерять уровень ее необходимости, то я бы сказала, что именно вам, ученым, она нужна больше всего. Природа вашей силы и ответственности слишком очевидна и не требует упоминания. Вы можете прочесть об этом в каждом газетном заголовке. Несомненно, что перед любым начинанием вы должны понять, какой цели вы посвятите силу вашего разума.

Если вы не задумывались над этим вопросом, то отошлю вас к роману «Атлант расправил плечи», где есть персонаж, созданный в качестве предостережения, но с огромной надеждой, что оно окажется лишним. Его имя доктор Роберт Стэдлер.

Многое из произошедшего за последние месяцы демонстрирует критические последствия дихотомии этики и науки.

Если бы профессиональный военный стал киллером, сказав, что его новая работа всего лишь бизнес и что он не обязан знать, кто и для каких целей пользуется его услугами, его встретили бы шквалом возмущения и назвали моральным уродом. Однако он не смог бы сотворить и доли тех ужасов, которые совершили заносчивые ученые-аскеты, просто передавшие математические вычисления в руки Н. С. Хрущева, Мао Цзэдуна и их американским копиям и которые объявляют себя сторонними наблюдателями, не прочитав ни одной газеты с 1914 г.

Именно поэтому мир переживает кошмар, превосходящий любой фильм ужасов или научно-фантастическую книгу: два советских спутника вращаются вокруг Земли якобы как триумф передовой науки, в то время как здесь, на Земле, истекающий кровью и молящий о помощи маленький мальчик лежит у подножия Берлинской стены, застреленный за попытку бежать и оставленный там примитивными монстрами из доисторических времен – советскими лидерами.

Нет, это не худшее зло сегодня на Земле. Есть и серьезнее: сознание западных ученых, готовых сотрудничать на цивилизованных условиях с теми коллегами, кто отстаивает одностороннее разоружение.

Если вы только начинаете научную карьеру, вам необязательно разделять вину этих людей, но вам необходимо возродить честь науки.

Есть только один способ, чтобы достичь эту цель: принять моральный принцип, гласящий, что никто не должен слепо жертвовать разумом в пользу убийц, что никто не должен пособничать Аттиле, производя оружие для завоевания мира, любому Аттиле – реальному или потенциальному, отечественному или иностранному.

Есть лишь один путь воплощения указанного принципа. Всю историю человечества, за несколькими исключениями, государство присваивало себе «право» управлять людьми при помощи физической силы, то есть терроризируя и разрушая. Когда возможности террора и разрушения достигают сегодняшних масштабов, то именно размах насилия должен убедить каждого индивида в необходимости уничтожить понятие диктатуры вместе с мнимым «правом» физически навязывать свои идеи или желания другим, если человечество, конечно, хочет выжить. Это означает, что люди должны установить свободное от принуждения общество, в котором государство будет играть роль полицейского, защищающего индивидуальные права, в котором сила используется только в ответ на применение силы и в целях самозащиты, в котором ни одна банда не сможет обладать законной силой вводить режим террора. Такое общество не надо изобретать: оно уже существовало, хоть и не в полном объеме. Название такому обществу – капитализм.

Капитализм не принуждает личность или нацию к коллективистскому рабству мирового правительства. Так называемый Единый мир – это лишь «одна голова, готовая для удара». Капитализм оставляет людям право защищать себя и не дает никому политических средств применять силу или начинать войну.

Не физическое, а политическое разоружение, отказ от узаконенной грубой силы, – единственный способ спасти мир от ядерного разрушения.

4

Кто решает в этике?

Айн Рэнд

Статья написана в ответ на вопрос читателя и напечатана в разделе интеллектуального вооружения журнала The Objectivist Newsletter за февраль 1965 г.

Есть вопросы, которые надо подвергать сомнению, тем самым добираясь до их основания, ведь они контрабандой, через неверные предпосылки, проникают в умы беспечных слушателей. Пример подобного вопроса: «Кто создал Вселенную?» Или: «Вы все еще бьете свою жену?» Название этой статьи тоже относится к их числу.

Вопрос «Кто решает в этике?» проявляется по-разному, как прямо, так и косвенно. Обычно он задается в следующей формулировке: «Кто решает, что – хорошо, а что – плохо?»

Изучающие объективизм обычно его не задают, хотя они слышали его от других и не понимали его природы. Однако я была поражена, увидев вариант этого вопроса в разделе интеллектуального вооружения: «Будет ли интеллектуальным плагиатом согласиться с философскими принципами и ценностями и использовать их, если они открыты другим человеком?»

Хотя процитированный вопрос не похож на оригинальную формулировку, но он тот же самый, так как возник благодаря одной и той же фундаментальной ошибке.

Природа ошибки станет понятна, если задать такой же вопрос в сфере физических наук: «Кто решает, что хорошо или плохо в электронике?» Или: «Будет ли научным плагиатом согласиться с медицинскими принципами и терапевтическими техниками и использовать их, если они открыты другим человеком?»

Очевидно, что источник таких вопросов – вид концептуального вакуума, который возникает при отсутствии понятия «объективность» в разуме того, кто их задает.

Объективность – метафизическое и эпистемологическое понятие. Оно имеет дело с отношениями сознания и бытия. Метафизически объективность – это признание того факта, что реальность существует независимо от сознания любого, кто ее воспринимает. Эпистемологически объективность – это признание того факта, что сознание воспринимающего реальность (человека) должно обрести знание о реальности при помощи особого метода (разума) в соответствии с определенными правилами (логикой). Это означает, во-первых, что, хотя реальность неопровержима и в любом контексте только один истинный ответ, истина недоступна человеческому сознанию автоматически и может быть открыта только через мыслительный процесс. Во-вторых, что нет ни замены такому процессу, ни способа избежать ответственности за его осуществление, ни коротких путей, ни особых откровений избранным и что нет и не может быть «высшей инстанции» в вопросах, имеющих отношение к человеческому знанию. Метафизически единственный арбитр – реальность; эпистемологически это индивидуальный разум. Первая – судья для второго.

Понятие объективности содержит в себе причину, по которой вопрос «Кто решает, что – хорошо, а что – плохо?» неверен. Никто не «решает». Природа не может решать, она просто есть; человек не решает ничего в вопросах знания, он лишь наблюдает то, что есть. Когда необходимо применить знание на практике, человек выбирает действие, основываясь на собственном знании и помня основной принцип рационального действования во всех аспектах человеческого существования: «Чтобы повелевать природой, ей нужно повиноваться». Это означает, что человек не создает реальность и способен обрести ценности, только принимая решения в соответствии с фактами реальности.

Кто «решает», как правильно собрать автомобиль, вылечить болезнь или прожить жизнь? Любой, кто стремится обрести подходящее знание и судить ради самого себя и на свой страх и риск. Где критерий его суждения? В разуме. Где его критическая опора? В реальности. Если он ошибается или уклоняется, кто его наказывает? Реальность.

Понадобились века (и влияние Аристотеля), чтобы обрести неустойчивое основание для понятия объективности в физических науках. Насколько оно неустойчиво, можно судить по тому факту, что большинство людей не может распространить это понятие на все человеческое знание, включая так называемые гуманитарные науки, то есть науки, изучающие человека. Относительно всех гуманитарных наук, сознательно или подсознательно, выраженно или неявно, многие обращаются к эпистемологии дикарей, то есть к субъективизму.

Субъективизм – это убеждение, что реальность – это не жесткий абсолют, а жидкая, пластичная и неопределенная сфера, которую можно изменить полностью или частично сознанием воспринимающего, то есть его чувствами, желаниями или прихотями. Эта доктрина утверждает, что человек – существо особой природы, который при взаимодействии с вселенной особой природы может жить, действовать и достигать своих целей в отрыве от фактов реальности либо в противоречии с ними, то есть в отрыве от собственной природы и природы вселенной. (Это «смешанная», умеренная или усредненная, версия субъективизма; чистая, или «крайняя», степень субъективизма не признает понятия тождественности, то есть того факта, что человек и вселенная вообще обладают особой природой.)