Полка: О главных книгах русской литературы. Том I

О чём эта книга?

Действие «Цыганов» происходит на юге, в Бессарабии (область, включающая соседние территории современных Молдавии и Украины). Молодой герой Алеко бежит из города (вероятно, совершив какое-то преступление) и оказывается в кочующем цыганском таборе. Он становится мужем молодой цыганки Земфиры, которая вскоре ему изменяет. Алеко не выдерживает испытания цыганской свободой, убивает неверную жену и её любовника, после чего его изгоняют из табора.

«Цыганы» – это поэма о самой природе человека и его судьбе, о том, возможно ли счастье на земле. Это поэма не только об Алеко, но и об индивиде как таковом: сможет ли он спокойно и беззаботно жить в прекрасном мире – или же живущие в нём страсти способны разрушить любую идиллию? Это поэма о любви и её законах. Именно любовь (что вообще свойственно русской литературе XIX века) станет ключевым фактором, определяющим судьбу и состоятельность героя: где располагаются границы свободы и в состоянии ли человек ею воспользоваться? Это поэма о понятиях «варварского» и «цивилизованного». Пушкин вслед за Жан-Жаком Руссо оспаривает тезис о благотворности прогресса, противопоставляя «неволе душных городов» простой, свободный и счастливый мир природного человека.

Когда она написана?

В 1824 году, в несколько приёмов – в Одессе, а затем в Михайловском. Пушкин приступил к тексту около 12 января 1824 года и продолжил работать над ним во второй половине января – начале февраля, а затем в первой половине июня. На юге поэт сочинил сцены, предшествующие разговору Земфиры, Алеко и старого цыгана («Скажи, мой друг: ты не жалеешь / О том, что бросил навсегда?»). Большая часть черновой редакции поэмы появилась на свет уже осенью в Михайловском – Пушкин писал «Цыган» параллельно с работой над «Евгением Онегиным»[198]. В начале ноября Пётр Вяземский уже просил Пушкина прислать ему «Цыган» для публикации.

В окончательном варианте, который Пушкин датировал 10 октября, отсутствовали стихи 145–224: беседа Алеко, Земфиры и старика, которая заканчивается репликой Алеко об изгнанном из Рима Овидии. Их Пушкин создал уже после эпилога в том же октябре 1824 года. Наконец, в январе 1825 года был написан монолог Алеко над колыбелью сына, который не вошёл в печатную версию поэмы.

Жозеф Вивьен. Портрет Александра Пушкина. 1827 год[199]

Как она написана?

Нарочито фрагментарно. Текст разбит на отдельные сцены, каждая из которых выделена графически – горизонтальной чертой. Таких фрагментов в поэме одиннадцать. «Из общего количества пятисот шестидесяти девяти стихов триста двадцать шесть отведено диалогу, который принимает форму подлинного сценического диалога с обозначением говорящего лица и даже сопровождается театральными ремарками: «Уходит и поёт: Старый муж…», «Вонзает в него нож», «Поражает его»[200]. По мнению Олега Проскурина, драматическая структура и связанные с ней мотивы отразили пушкинский опыт чтения Шекспира и – в некоторой степени – мистерий Байрона[201].

Рисунки Пушкина к поэме «Цыганы». 1823 год[202]

Не забудем, кроме того, что Пушкин публиковал текст в отрывках, порой живших самостоятельной жизнью, – как, например, песня Земфиры, многократно положенная на музыку. Повествовательно-описательные фрагменты чередуются с драматическими – диалогами персонажей. Автор не занимает в поэме авторитетной позиции: изложение различных точек зрения вложено в уста беседующих и равных между собой героев.

«Цыганы» написаны четырёхстопным ямбом, который именно в «пушкинскую эпоху», в первую треть XIX века, входит в такое широкое употребление, что становится нейтральным размером, не имеющим ярко выраженной семантики. В большую эпическую форму впервые ввёл четырёхстопный ямб именно Пушкин в «Руслане и Людмиле», а затем использовал в «Кавказском пленнике» и «Братьях-разбойниках». Однако это не единственный стихотворный размер в поэме: входящие в неё песни написаны четырёхстопным хореем и двухстопным анапестом – разнообразие размеров усиливало впечатление фрагментарности текста.

Как она была опубликована?

Почти через два с половиной года после завершения – в конце апреля 1827 года. Но столичной публике «Цыганы» стали известны раньше. Уже в январе 1825 года журнал «Сын отечества» сообщил читателям, что Пушкин написал новую поэму «Цыганы». В петербургских салонах отрывки из произведения читал брат Пушкина Лев Сергеевич. Кроме того, фрагменты текста выходили в периодике. В марте 1825-го в свет вышла очередная книжка альманаха «Полярная звезда»[203], где были напечатаны первые 93 стиха «Цыган» – до слов «Как песнь рабов однообразной!». В ноябре в 21-м номере журнала «Московский телеграф» вышла «Цыганская песня» Земфиры («Старый муж, грозный муж…»). Наконец, в апреле 1826 года в альманахе «Северные цветы на 1826 год» появился третий отрывок – реплики старого цыгана («Ты любишь нас, хоть и рождён…») и Алеко («Так вот судьба твоих сынов!..») из их разговора с Земфирой.

В декабре 1826 года Антон Дельвиг подал прошение о напечатании поэмы в петербургский Главный цензурный комитет, вскоре позволение было получено. В феврале 1827 года рукопись ушла на согласование в Третье отделение императорской канцелярии[204]. В итоге в конце апреля 1827 года поэма вышла отдельным изданием в московской типографии француза Августа Семена (Огюста-Рене Семена). Стоила книжка 5, 6 или 7 рублей ассигнациями (в зависимости от книжной лавки), а на её обложке располагалась виньетка – разбитые цепи, кинжал, змея и опрокинутая чаша. Впоследствии Пушкин включил «Цыганов» во вторую часть «Поэм и повестей Александра Пушкина» (1835).

Что на неё повлияло?

Вопрос о влиянии традиционно делится на два сюжета – поэтический и философский. Поэтика «Цыганов» часто истолковывается в «романтическом» ключе, через соотнесение композиции, стиля, фразеологии, места действия поэмы с литературными нормами, которые считались в 1820-е годы «романтическими» и ориентировались прежде всего на сочинения Байрона. При этом важно помнить, что Байрона Пушкин читал не по-английски, а по-французски, а «байроническая» поэтика могла восприниматься через призму русской поэтической традиции, прежде всего связанной с произведениями Василия Жуковского.

Философская линия в «Цыганах» определяется «руссоистским» пластом – рефлексией Пушкина над проблемами, которые в середине XVIII века обсуждал в своих произведениях Жан-Жак Руссо. Речь идёт о соотношении между миром природы и миром цивилизации, между простым, первобытным человеком и индивидом, чьё восприятие реальности обусловлено законами гражданского общества, между свободой кочевой жизни и «неволей душных городов». Руссо предпочитал мир природы и порицал прогресс и цивилизацию, искажающие человеческую натуру. В этом смысле Пушкин выступал новатором в разработке «цыганской» темы и основателем большой традиции в русской литературе.

Как её приняли?

Первые отзывы появились ещё до публикации текста, когда в Петербурге, в отсутствие Пушкина, начали читаться отрывки из поэмы. В целом критики и слушатели сошлись во мнении, что «Цыганы» – очевидная пушкинская удача. Первые читатели поэмы в один голос выделяли особенное изящество стихов.

Александр Тургенев[205] писал Петру Вяземскому 26 февраля 1825 года: «Не мне одному кажется, что это лучшее его произведение», Рылеев сообщал Пушкину в письме от 25 марта того же года: «От Цыган все без ума», а Вяземский определил «Цыганов» так: «Ты ничего жарче этого ещё не сделал… Шутки в сторону, это, кажется, полнейшее, совершеннейшее, оригинальнейшее твоё творение» (из письма Пушкину от 4 августа 1825 года).

После публикации поэмы в журналах стали появляться критические отзывы (самый известный из них – статья Вяземского в «Московском телеграфе») – по большей части одобрительные: «…Пушкин пользовался безусловным признанием, и ни один критик не осмелился выступить открыто против него»[206]. Спорили о том, в какой мере «Цыганы» зависели от поэтики Байрона. Молодой Иван Киреевский[207] в журнале «Московский вестник» задавался вопросом о характере цыганского мира, особенно в свете эпилога, где Пушкин утверждал, что счастья нет и среди цыган: «Либо цыганы не знают вечной, исключительной привязанности, либо они ревнуют непостоянных жён своих, и тогда месть и другие страсти также должны быть им не чужды; тогда Алеко не может уже казаться им странным и непонятным».

Яков Рейхель. Портрет Петра Вяземского. 1817 год. Вяземский назвал «Цыганов» «совершеннейшим, оригинальнейшим творением»[208]

При этом, несмотря на отчётливое противопоставление в поэме природы и цивилизации, в рецензиях 1820-х годов слова «цивилизация» нет. Вяземский назвал Алеко «гражданином общества» и «недовольным питомцем образованности», который чувствует «тягость от повинностей образованного общежития»; Киреевский писал об «утонченном общежитии», «трудной образованности» и «выгодах образованности»; Орест Сомов указывал на особенности «жизни образованных горожан». Дело в том, что в это время в русском языке заимствованного слова «цивилизация» ещё не существовало. Оно появится в начале 1830-х годов и станет важным элементом риторики министра народного просвещения Сергея Уварова, автора знаменитой формулы «православие – самодержавие – народность».

Отсутствие артикулированной авторской позиции удивило некоторых современников Пушкина, в частности Жуковского, который спрашивал: «Я ничего не знаю совершеннее… твоих Цыган! Но, милый друг, какая цель? Скажи, чего ты хочешь от своего гения? Какую память хочешь оставить о себе отечеству, которому так нужно высокое…» На это Пушкин отвечал: «Ты спрашиваешь, какая цель у Цыганов? вот на! Цель поэзии – поэзия, как говорит Дельвиг (если не украл этого)». Таким образом, он подчёркнуто воздерживался от определения одной «правильной» точки зрения на проблемы, обсуждавшиеся в «Цыганах».

Что было дальше?

Влияние «Цыганов» на дальнейшую историю русской литературы разнообразно. Пушкинская поэма послужила образцом при создании «семейных драм с кровавой развязкой» (вместе с другим текстом схожей тематики – поэмой Ивана Козлова[209] «Чернец», 1825), где любовные коллизии уже не требовали экзотического фона. Основными мотивами, которые пускаются в тираж, служат «убийство из ревности счастливого соперника (иногда только предполагаемого)», фигура «изменившей возлюбленной» и композиционная важность финальной «катастрофы»[210]. Отметим, что другой вариант сюжета ревности разработал Евгений Баратынский в поэме «Наложница» («Цыганка»): здесь носительницей разрушительного начала (страстей) выступает уже сама цыганка, а не её возлюбленный.

Цыганская тема в русской литературе развивалась в двух направлениях. Первое из них Юрий Лотман назвал «толстовским»: оно связано с философской проблемой природного человека, мнимого «варвара», у которого есть свои добродетели, пороки, вольность[211]. И Пушкина, и Толстого интересовала «руссоистская» концепция народа как носителя интуитивного, антигосударственнического и антицивилизационного (и потому «здорового») взгляда на жизнь. Только Пушкин обратился к экзотическому народу, а Толстой искал самобытности в русском крестьянстве и его общинной жизни. Второе направление связано с собственно «цыганскими» мотивами – от Пушкина к Аполлону Григорьеву и Александру Блоку[212]. Здесь особенно важны песни и музыка цыган: в них проявляются вольная «народная стихия» и «высшее искусство», а трагичность и противоречивость героев интерпретируются как свойства самой человеческой природы. Таким образом, раздвоенность и вольность символизируют полноту «настоящей» жизни и становятся предметом эстетического восхищения.

Споры об Алеко и цыганах продолжались и после смерти Пушкина – в работах Белинского, Достоевского, Вячеслава Иванова, Цветаевой и многих других. В XIX веке к поэме часто обращались композиторы. Особенно популярна была песня «Старый муж, грозный муж…», которую Земфира пела Алеко: музыку для неё писали известнейшие композиторы своего времени – Виельгорский, Верстовский, Алябьев, Антон Рубинштейн, Чайковский. В 1892 году оперу по сюжету «Цыганов» (под названием «Алеко») написал молодой Сергей Рахманинов. Автором либретто выступил Василий Немирович-Данченко. Действие начинается в тот момент, когда отношения Алеко и Земфиры уже омрачены её увлечением молодым цыганом (таким образом, начало пушкинской поэмы в либретто опущено – зритель ничего не узнаёт о том, как Алеко попал в табор). В итоге сюжет оперы в большей степени связан с темой ревности, чем с противопоставлением «природы» и «цивилизации», что несколько расходится с пушкинским замыслом.

Где находится Бессарабия и бывал ли там Пушкин?

Бессарабия – это область на юго-востоке Российской империи, вошедшая в её состав в 1812 году в результате Бухарестского мира с Оттоманской Портой[213]. По договору к России перешла территория между реками Прут и Днестр, которая и образовала Бессарабскую губернию с центром в Кишинёве.

Карта Бессарабской области. 1821 год[214]

Пушкин прожил в Бессарабии почти три года. По желанию императора Александра I в мае 1820 года он был сослан на юг за оду «Вольность», точнее, формально переведён по службе в Екатеринослав (ныне Днепр). В сентябре 1820 года Пушкин поселился в Кишинёве, где жил вплоть до июля 1823 года, когда ему пришлось переехать в Одессу, чтобы находиться при новом начальнике – новороссийском генерал-губернаторе и наместнике в Бессарабской губернии Михаиле Воронцове. В июле 1824 года, уже после начала работы над «Цыганами», Пушкин получает отставку и разрешение отправиться в родовое имение, село Михайловское Псковской губернии, под надзор местного начальства.

В Бессарабии действительно жило много цыган?

Цыгане появились в Российской империи ещё в XVIII веке, однако основной массив цыганского населения перешёл в русское подданство именно в 1812 году – после присоединения Бессарабии. По подсчётам историков, в этой области к середине XIX столетия проживало 18 738 цыган, что составляло почти треть от общего числа цыган в России, 48 247 человек. Почти две трети бессарабских цыган находились в крепостной зависимости и принадлежали частным лицам. Они «делились на дворовых, служивших при дворе владельца; поселенных, занимавшихся земледелием на помещичьей земле; скитавшихся или кочующих, занимавшихся ремеслом и состоявших при оброчном положении»[215]. Таким образом, кочевые цыгане, о которых идёт речь в поэме Пушкина, делились на свободных (меньшинство) и крепостных (большинство), которые платили помещикам оброк и зарабатывали ремёслами (они были кузнецами, музыкантами, каменщиками, портными, занимались куплей-продажей лошадей). Жизнь свободного табора в пушкинских «Цыганах» – это скорее нетипичное для Бессарабии явление (единственная, по-видимому, абсолютно достоверная черта в поэме – это цыганская бедность).

В 1820-е правительство всячески старалось сделать так, чтобы цыгане превратились в оседлый народ, занялись земледелием и хотя бы частично решили свои экономические проблемы. Впрочем, эти попытки оказались безуспешными. Причиной, по мнению чиновников, служили в том числе «закоренелые привычки самих цыган, наклонных ко всем злоупотреблениям кочующей жизни и беспечности рабского состояния»[216]. Этот тезис Пушкин интерпретирует в поэме совсем иначе – как позитивный признак природной свободы, в которой живут цыгане.

Хорошо ли Пушкин знал цыган?

На самом деле нет. По сути, очень мало. То, что Пушкин жил в Бессарабии, ещё не значит, что он был хорошо осведомлён в делах и обыкновениях цыган. В мемуарах, напечатанных в XIX веке, есть сведения о поездках Пушкина в табор, но исследователи ставят их под сомнение; как пишет Олег Проскурин, «Пушкин наверняка видел бессарабских цыган и, скорее всего, из любопытства посещал их табор (деревню). Всё остальное – необоснованные домыслы»[217].

Историки-популяризаторы, сочувствовавшие цыганам, также решительно отметали версию о близком знакомстве Пушкина с нравами цыган. В частности, этнографы-ромисты[218] Ефим Друц и Алексей Гесслер писали: «Почему-то до сих пор ни один пушкиновед не задался простым и естественным вопросом: на каком языке общался Пушкин с цыганами? Бессарабия отошла к России по Бухарестскому миру в 1812 году. С тех пор прошло всего девять лет. Трудно представить, что цыгане к тому времени владели русским языком, хотя знали молдавский. Но Пушкин не знал ни цыганского, ни молдавского. Можно даже допустить, что какие-то азы русского языка знал старик булибаши[219], но уж, безусловно, не знала его Земфира. Так на каком же языке они общались? Скорее всего, это был выразительный, но бедный язык мимики и жестов». Больше всего соавторов возмущала мысль о том, что представление о вольных обычаях цыган (прежде всего в области семейной этики), описанных Пушкиным, может восприниматься как реалистическое: «Нет большей нелепицы, чем миф о свободе нравов в цыганской среде». Впрочем, несмотря на всё сказанное, цыгане «гордились тем, что он (Пушкин. – М. В.) написал о них, воспринимали его по-цыгански запросто»[220].

Цыгане у Пушкина – культурный миф, почерпнутый из книг, а не из непосредственного наблюдения. Это ясно из пушкинских примечаний к поэме, показывающих знакомство поэта с источниками по происхождению и современному ему состоянию цыган. Пушкин отмечал, что, хотя истинная их историческая родина – Индия, их часто «считают выходцами из Египта». Эти сведения были в 1824 году новостью. Куда только не селили предков цыган отечественные и европейские авторы: в Северную Африку (Павел Свиньин), Древний Рим (Александр Вельтман) или, собственно, в Египет (Вальтер Скотт, Виктор Гюго). Откуда же возникла в «Цыганах» правильная с современной точки зрения версия? По мнению Олега Проскурина, Пушкин заимствовал сведения о прародине цыган из классической работы немецкого профессора Генриха Грельмана «Исторический опыт о цыганах», с французским переводом которой (1810) мог познакомиться в одесской библиотеке Михаила Воронцова.

Примечательны здесь два обстоятельства. Во-первых, Грельман считал простоту цыганских нравов – «дикую вольность», «бедность» и «первобытную свободу» – пороками и следствием отсутствия какого бы то ни было просвещения. Пушкин же, напротив, интерпретировал те же свойства совершенно в ином, «руссоистском», ключе – как свидетельства непорочности цыган, их «правильной» и подлинной близости к природе, свободной от губительного влияния городской и оседлой цивилизации с её условностями, законами и порядками. Так научная книга о пользе просвещения стала материалом для откровенно антипросветительской концепции.

Во-вторых, Грельман «изобретает» цыган, что вообще характерно для рубежа XVIII и XIX веков, эпохи национализма, когда «нации» возникали как «воображённые сообщества» с мнимой историей. Характерный пример здесь – шотландцы Вальтера Скотта с их дикими нравами и народной одеждой – килтом. Известно, впрочем, что килт как национальный символ был изобретён англичанином в XVIII столетии и в наряде древних шотландских хайлендеров не присутствовал. С Грельманом (и вместе с ним Пушкиным) ситуация иная: сравнительный лингвистический анализ позволил немецкому учёному придумать цыган таким образом, что современная наука впоследствии лишь подтвердила его выводы. Перед нами редкий случай «изобретённой традиции» на исторически достоверных основаниях!

Важны ли для понимания поэмы черновики Пушкина?

В разговоре о любом тексте интерес вызывает не только его итоговая версия, но и варианты, которыми поэт в итоге пренебрёг. Любопытны в этом отношении и «Цыганы». Например, песне Земфиры, из которой мы узнаём о том, что её чувства к Алеко переменились («Старый муж, грозный муж, / Режь меня, жги меня…»), в черновиках предшествовал монолог Алеко над колыбелью спящего сына. Алеко, словно предвидя печальный финал своей истории, предрекает сыну вольную и свободную «человеческую» жизнь (пусть и со своими пороками и несовершенством): «От общества, быть может, я / Отъемлю ныне гражданина – / Что нужды – я спасаю сына». В одной из промежуточных редакций фрагмента о младенце сказано: «Он будет здрав, силён и волен – / Чего же больше для него».

Кроме того, Пушкин предпослал поэме два рукописных эпиграфа. Первый из них резюмирует интригу «Цыган», как бы вложенную в их собственные уста: «Мы люди смирные, девы наши любят волю – что тебе делать у нас? Молд<авская> песня». Второй эпиграф: «Под бурей рока – твёрдый камень, / В волненьях страсти – лёгкий лист. Князь Вяземской». Он взят из послания Вяземского «Толстому», которое начинается так: «Американец и цыган, / На свете нравственном загадка» (написано в 1818 году, на тот момент ещё не было опубликовано, но расходилось в списках, обращено к Фёдору Толстому-Американцу). Исследовательница Ксения Кумпан так комментирует эти строки: «Цыган. Употребляя это слово, Вяземский намекал на беспорядочную жизнь Толстого, его наружность (Толстой был смугл и черноволос), пристрастие к цыганскому пению и кутежам с цыганами (впоследствии, в 1821 году, Толстой женился на цыганке Авдотье Максимовне Тугаевой)»[221]. Кстати, эти же строки Вяземского Пушкин хотел сделать эпиграфом к другой своей «южной» поэме – «Кавказскому пленнику».