Небо цвета лазурита

Перемены

Фислар стоял у гранитной плиты, с высеченными на ней письменами. Сжимая рукой несчастный букет, он не знал куда себя деть на этой многолюдной площади. Казалось, что все следили за ним и показывали пальцем. Впереди высилось огромное здание суда, выполненное в форме подковы. Деревья спасали от палящего солнца, и внимательно читая и перечитывая надписи, он все пытался поймать постоянно ускользающую тень. Весь день бродил бесцельно. Сбежал с работы, на которую этот изверг обрекал его последние три недели. Кожа на ладонях практически не заживала, лицо обгорело под палящим солнцем и спина больше не разгибалась. Когда Мариэ ушла, он стал ощущать себя чужим в этом доме, никому не нужной вещью, которой попользуются и потом выбросят. А что, если можно все изменить? Что делать здесь, в том месте, где никто не ждет. Семья отреклась от него, отец запретил матери и сестрам даже писать ему. Они потеряли наследника. Все из-за его упрямства. Надо было пойти по стопам кузена. Ах, вот и его имя. Фислар положил скомканный букет полевых цветов под табличку мемориала. Гордость семьи…отец бы с радостью усыновил его, если бы не столь печальный исход. Хотя он и так был его племянником. Фислар задумался, застыв перед каменной плитой. Он не обратил внимания, как две молодые женщины с цветами в руках подошли к камням и тоже начали искать имя, переговариваясь шепотом. Одна из них, белокожая с веснушками, бросала быстрые взгляды на бывшего садовника. Наконец дамы поравнялись с Фисларом и тот очнулся вздрогнув.

– Ой, мы не напугали вас? – Спросила веснушка.

– Нет, нет, простите, сам виноват. – Он смутился, опустив глаза отошел в сторону.

Вторая, высокая с тонким носом, внимательно читала списки. Веснушка опять заговорила.

– Вы пришли к кому-то?

– Да, к брату, точнее к кузену, но он был мне как брат… – Фислар торопливо отвечал, путаясь, и снова поймав ее взгляд, почувствовал неловкость.

– Мне так жаль…

– Мне тоже жаль, вы ведь тоже не просто так сюда пришли.

– Да…у нас тоже погиб дорогой человек. Жених моей кузины, – она зашептала со скорбным видом, – Как же хорошо, что Владыка Селдрион заключил перемирие с этими злобными нагами. Я так рада, что будет меньше таких женщин как мы.

– Тише ты, хватит отвлекать незнакомцев. – Остроносая схватила ее за рукав, пытаясь вежливо улыбаться Фислару, но в ее голубые глаза были как будто потеряны где-то в дали, в другом месте в другое время.

– Простите что помешал. – Фислар спешил откланяться, но веснушчатая не унималась.

– Нет, нет, это вы нас простите, я такая болтушка. Позвольте спросить, как звали вашего брата, точнее кузена? В следующий раз мы принесем цветы и для него.

– К сожалению, цветы ему больше ни к чему.

– Но как же? Богиня Алатруэ говорит, что…

– Не слушайте эти россказни. – Резко перебил ее Фислар. – Они обычно передаются через тех, кто не чист на руку. Она что, вам лично говорила?

– Нет, но все же, все так говорят. И все знают это. Вера говорит нам, что она общается с нами… – замялась веснушка, – что общается с нами через доверенных лиц.

– Я вот вам так скажу – на вашем месте я бы не стал верить всему что говорят эти «доверенные лица». И, в частности, тому, что исходит от Владыки Селдриона.

– Но как же так… – глаза девушки округлились.

– А так, что я у него работал и лично знаю, что больше половины из этих «доверенных лиц» или «официальных источников» просто слухи, разносимые слугами.

– Хотите сказать это и о перемирии? – Вмешалась остроносая кузина.

– Да, точно также.

– И вы знаете правду?

– Может я и не знаю всего до конца, но у меня есть знакомая, из-за которой чуть не началась эта война и она мне рассказывала, что причина нападения нагов была совсем иная, поэтому то же самое может быть и с перемирием.

– Вы знакомы с Мариэ? – глаза девушке округлились и Фислар пожалел, что гордыня заставила его сболтнуть лишнего.

– Простите, но мне пора, – он поклонился и резко повернувшись пошел прочь, не обращая внимания на их протесты.

– Но куда же вы? – Кричали вдогонку любопытные девушки, но он уже успел пересечь площадь.

«Черт бы меня побрал так сплетничать о Мариэ. Зачем ее сюда привлекаю. Ведь не знал же совсем, кто они. Там ведь имена только членов знатных семей. Сейчас пойдут всем расскажут. И слухи по городу разнесутся».

Он пошел бродить по улицам, пряча взгляд от прохожих, свернул у светло-голубого домика и направился к дальнему парку, как вдруг заметил знакомую фигуру. Девушка в нежно розовом платье, несла корзинку в руках. На ней была светлая накидка, скрывающая ее от солнца. Черные кудри вырывались плотным снопом, это не могла быть какая-то случайная прохожая. Это была Мариэ. Он побежал по улице и свернув за ней, наконец нагнал, схватив ее за руку. Та обернулась.

– Это ты! – заверещала Мариэ, бросаясь на шею Фислару, как только распознала его.

– Какая встреча! Как странно, что именно здесь тебя нашел, ведь не искал совсем. Даже адреса твоего не знал. – Фислар крепко сжал ее в объятьях ощущая мягкое давление ее груди, от чего сразу ощутил неловкость и отпустил.

– Тебе даже было не интересно, куда я переехала? – она нахохлилась как сова.

– Ты так уехала, не сказав ни слова, не попрощалась. Я думал, что ты в обиде на меня за тот розыгрыш, из-за которого мы оба поплатились. – Фислар поджал губы виновато.

– Нет, я не обижаюсь. Случилось то, что случилось. – С беззаботной веселостью хлопнула его по плечу. – Но мы должны жить дальше, к тому же мне совсем скоро уезжать. И теперь я не мучаюсь от скуки в этом тысячелетнем склепе. Тот дворец, ты знаешь… Он как могила воспоминаний какая-то. Какие они там все занудные. – Она смешно хлопнула себя по лицу и закатив глаза открыла рот, словно умирает. Фислар улыбнулся. – Это так выматывает. Единственное, что развлекало меня, так это все вы. Все, кто работал там, стали моей семьей. Иногда я думаю, что мне так жаль уезжать…

– Правда? Я думал, что ты хотела уехать.

– Да, я уже порядком к этому привыкла. Если бы не Владыка с его тиранскими замашками, то осталась бы здесь. А ты как? Не думал над моим предложением?

– Пойти с вами?

– Конечно.

– Если честно, как раз шел и размышлял об этом.

– И? – протянула Мариэ и ее круглые глаза загорелись.

– Ты – Круглоглазик, – его легкий смех разнесся по узкой мощеной улочке, – не могу смотреть в твои черешневые глаза, сразу улыбка расползается.

– Так что, решил?

– Я пойду. – Вдруг сам для себя резко решил Фислар, прямо в эту же секунду озарение проявилось в его уме, стоило вспомнить о коллективном надгробии с именем брата. – Мне так все здесь опостылело. Скука одолевает. Никто мне уже не читает стихи, и я прямо не знаю, что делать! – Он изобразил безнадегу и вздохнул, пожав плечами, даже немного переигрывая.

– Ой, ну хватит! – Она толкнула его в плечо шутливо. А потом вдруг остановилась и смех исчез с ее лица, стала серьезной, заглянула в его глаза и спросила. – Ты ведь не из-за меня хочешь поехать?

– А что? – удивился ее перемене Фислар.

– А то, что я хотела бы тебе сразу сказать, что ты мне как брат. Понимаешь? – Ее взгляд пытался проникнуть в мысли.

– Конечно. – Улыбался он, прижимая ее за плечо, – Конечно сестра.

– Тогда ладно, – снова повеселела, – я сейчас иду в булочную, а потом домой. Я живу у Тиаинэ сейчас. Может зайдешь на чай?

– Звучит превосходно! – ответил Фислар. При одной мысли о предстоящем путешествии его сердце наполнилось радостным предчувствием. Как будто в груди надули воздушный шарик. Перемены. Перемены!

И я уйду…

Вот как бывает… И днем нет покоя и ночь не мила. Отключится. Как выключить этот мир? Но неуемно нарастает, таится в каждом шорохе. Он – прозрачный, невидимый, проникающий во все вокруг. Несущий страданье, ведь нет ничего теперь кроме страдания. Где же то счастье, что казалось так близко? Где же та вершина, на которую стремился попасть. И вот уже на вершине, понимаешь, что здесь только холод и одиночество. Нет и никогда не было ничего, кроме этого, ни на одной из вершин. Бывает смотришь снизу, и вот он далекий край, кажущийся чудесным, и стоит только чуть-чуть постараться, чтобы достать рукой. Как луна, ведь вот она, протяни руку… Но недостижима. И теперь один, как всегда, на этой безлюдной макушке горы, овеваемый холодными ветрами гордости и отчаяния. Вино не поможет, ничто не поможет. Уж лучше отречься от престола сразу, чем ждать пока подданные сами того захотят. Алвин способный, он сможет. Ну, а потом куда? Некуда… неужели сидеть здесь до скончания веков… разъедаемый молью сожаления. Каждый шаг – ошибка, каждое движение приводит к нерушимым последствиям и все до последнего плохи. Неужели это старость? А в ней столько жизни, энергия бьет ключом, весь мир ей в новинку. О, как же замылен взор… не видел и не вижу никого кроме себя. Только один здесь на этой холодной горе. Овеваемый ветрами сожаления.

Селдрион бесшумным шагом ступал сквозь ночь по мягкости ковров, одинокий, босой, невидимый никем. Туда, где жила мечта, которая давала силы и надежду. Но теперь там пусто. Как поздно понял это. Ушла и не поймать ее, никаким арканом не затащить, а затащишь и пожалеешь, потому как захиреет и умрет от тоски, как было с той, другой. Никто не знает, почему умерла, почему оставила его здесь одного. Знала ли она сама? Не хочется верить.

Только он было прикоснулся к ручке двери, где жила Марианна, как услышал голоса. В комнате кто-то был. Селдрион подошел ближе, прислушиваясь. Различил голос Харши, она говорила на языке нагов. Из-за этого было хуже слышно. Тихий, шелестящий язык.

– Я не сбежала, Аймшиг. Меня отец выпустил. Сначала он хотел убить меня. Морил голодом почти два месяца.

– Как ты попалась? Почему этот идиот не защитил тебя.

– Сама виновата. Он дал мне жилье, секретное место, о котором никто не знает, но я ушла оттуда.

– Почему же?

– Не выдержала. Из-за меня чуть не начали войну. Я решила, что могу упросить отца простить меня, но какой-там. Он пообещал заморить меня голодом, если не верну амриту. И морил. Я и так вечно голодная хожу, а тут так жестоко. Сначала я держалась, но дошло до того, что хотелось впиться зубами в хвост стражника, маячивший у моей клетки, и напиться его крови. Это стало невыносимым.

– Понимаю тебя. – Тихо отвечал Аймшиг.

– Решила пойти на мировую, потому как могла сойти с ума еще до смерти. Он кидал мне мох, только мох, представляешь, но мне приходилось есть и это. Тогда я пообещала, я поклялась, что верну амриту, вынуждена была пообещать, чтобы выжить. Но попросила одно условие.

– Какое?

– Мы должны будем иметь возможность беспрепятственно проникнуть в тот мир и когда мое дело будет завершено, ты заберешь амриту назад и вернешь ее отцу. Поэтому он и подписал мировую с нильдарами.

– А если она успеет усвоить ее до того, как…

– Не успеет, люди не могут этого сделать. По крайней мере не слышала о таких случаях.

– Понял тебя, принцесса. Справлюсь.

– Хорошо, что хоть тебе можно доверить такое дело. Сил мне больше не нужен.

Владыка слушал у двери ловя каждое слово и теперь разговор приближался к концу. Тихо отошел, молниеносно вернувшись в свою комнату. Он и так слышал достаточно.

***

До отъезда оставалось совсем немного времени, и Марианна была рада тому, что Харша наконец пожаловала к ней. Теперь у Тиаинэ, она чувствовала себя в безопасности, с удовольствием помогая по хозяйству. Лето было таким молодым, а соловьи в маленьком дворике так сладко пели по ночам, что ностальгия охватывала девушку и она подолгу сидела у открытого окна, мечтательно глядя на новую луну. Не хотелось уходить, покидать этот благодатный край, где все было в сотню раз прекрасней, чем у нее дома. Но она не могла отказать. Второго шанса вернуться не было. Никто не знал, откроется ли еще раз этот портал. Сначала Владыка хотел платить Тиаинэ за проживание Марианны, но та отказалась. Девушка была рада этому. Наконец можно вздохнуть свободно. И как вздохнуть. На улицах зацвели липы. Днем медовый дурман залетал в окна маленького домика, где жили Тиаинэ с супругом и матерью. Все они были очень добры к Марианне, но не очень любили нагини, как бы не нахваливала ее девушка. Им уже подготовили одежду, в которую они должны были переодеться перед пересечением портала. Харша могла принимать любой облик и пока еще не решила кем будет. Узнав о том, что Фислар идет с ними, принцесса была недовольна, хотела воспротивиться, на что получила резкий ответ, что и сама Мариэ в этом случае никуда не пойдет. Тогда замолчала, притихла. Едва успели сшить и на него одежду, больше соответствующую миру людей, как пришло время выезжать. Марианна уже сложила вещи для похода, сидела на чемоданах, как в комнату вошла встревоженная Тиаинэ. Она сообщила, что Владыка Селдрион ожидает ее собственной персоной на улице.

Марианна поспешно выбежала. Предчувствие закралось в ее сердце, но нет. Не может быть, чтобы он пришел за ней, чтобы нарушить клятву, данную Харше. Он стоял у ворот, слишком высокий и статный для такого места. Совсем не вписывались его серебряные волосы, украшенные диадемой, в маленький, набитый горшками с петуньями дворик. И гордое лицо, как будто высеченное из белого мрамора. Как у статуи. Не вязалось оно с беспорядочно свисающими виноградными лозами и посеревшем от старости деревом беседки. Вот он здесь, печальная страница прошлого, навсегда уходящая от нее, как движущийся поезд, как песок сквозь пальцы. Вскинул темные прямые брови, увидев ее. Как-то радостно и печально одновременно. И стальные глаза сверкнули непонятным блеском уходящего солнца. Как жаль, что все сложилось именно так. Камень застрял в груди Мариэ, не желая покидать ее. Сердце как будто потяжелело. Она подошла к нему, стараясь улыбаться приветливо. Он тоже улыбался в ответ, но не так, по-другому. Будто вековая река тоски вышла из его глаз и хлынула во все направления. Затопила маленький уютный дворик, вылилась за забор и проследовав по улице, нагнала убегающих горожан, наполнила собой весь город, а потом дальше и дальше, все леса и поля, озера и реки вечной страны богини Алатруэ затопила печаль. Они молчали. Неловко расставшись, уже не могли будто и говорить нормально. Марианна решилась нарушить это глупой повседневной фразой, но он просто взял ее за руку и медленно повел в сторону ворот. Там ждали лошади.

– Прогуляемся? – Предложил он. И видя эту реку печали, текущую прямо от ее ворот, Марианна не могла отказать.

Оседлали лошадей. Он погнал рысью, прочь из города, за ворота, далеко, так, что Марианна начала мерзнуть от луговой сырости. Близился закат. Теперь солнце садилось поздно, не спеша, ему торопиться было некуда, в отличие от всадников. Марианна понятия не имела, куда они едут. Владыка лишь изредка оборачивался, проверяя, успевает ли она за ним. Доехали до заливного луга с сочной яркой травой. Слева виднелся город, справа вдалеке темный лес. Пасторальная идиллия семнадцатого века. Он спрыгнул с лошади, подал ей руку, и потащил зачем-то в сторону заката по совершенно грязной проселочной дороге. Она бежала следом, чуть не падала, путаясь в длинной юбке, едва успевая перепрыгивать лужи, оставшиеся после недавней грозы, по которым он шел не глядя. Наконец, остановился просто посреди поля, бросил ее руку, с особенным чувством, словно боролся с собой, пытаясь отречься. У этой прогулки нет и не было никакой цели и смысла. Марианна растерянно оглядывалась по сторонам. Лошади медленно брели за ними, словно боясь отстать, изредка останавливались, косились глазом. Молча смотрел на нее, она улыбалась крохотно, из вежливости, пытаясь скрыть от себя самой неловкость момента. Вместе с заходящим солнцем в его глазах отражалась ярость, переходящая в отчаяние.

– Я требую, чтоб ты осталась.

– Зачем вы так? – Спросила она опять официально, мысленно чертыхнувшись своей ошибке. – Я не могу. Я уже пообещала всем.

– Ты не понимаешь… ты не знаешь всего что тут происходит. – Он ходил из стороны в сторону, метался, втаптывая грязь сапогами. Потом отрезал официальным тоном, не терпящим возражений. – Ты должна остаться. Это приказ.

– Вы запрещаете мне покидать эту страну? – Марианна уточнила внимательно его разглядывая. Он молчал. Она добавила. – Но ты же поклялся. Харша столько раз мне про это говорила…

– Ах, эта чертова гадюка и мне об этом твердит без устали. Годами. Сколько уже можно? Пусть идет сама, а ты оставайся. Пусть она хоть под землю провалится, нам-то до этого какое должно быть дело?

– Но мои родители? – Марианна поднесла ладонь ко рту. – Они же там… Они же остались одни… Думают, наверное, что меня сожрал медведь или убил маньяк какой-нибудь. Я ведь исчезла так внезапно. Ведь они вообще бог знает что могли подумать за тот год, пока меня нет. Я должна, нет, я просто обязана вернуться, чтобы сказать, доказать им, что все в порядке.

Он смотрел на нее с горечью, поджимая губы. Марианна отвела взгляд, не в силах выдержать давления ситуации. Сразу же вспомнилась та ночь после бала. Ведь может он говорил искренно, хоть и был пьян. Но это все равно ничего не меняет. Всего лишь обезьяна не по праву завладевшая напитком бессмертия. И нет ей места в мире богов. Ведь столько раз ей показывали, обличали, всеми силами доказывая ее никчемность, что она уже успела в это поверить. А та влюбленность ей просто почудилась. Все это был просто сон.

Они стояли посреди этого поля как два идиота. Вся ситуация казалась иррациональным выдуманным бредом. Пасторальная идиллия. Ха, просто картинка. Она ощутила себя как на сцене, отыгрывающей комично-любовную сцену в одной из комедий Шекспира. Ей вдруг стало до ужаса смешно. Очень легко и смешно. И он показался просто смешным. Вот дурак-то. Живет уже две с половиной тысячи лет, а никак не поумнеет. Зачем только им дана столь долгая жизнь? Они оба молчали. Селдрион заметил, что она улыбается.

– Смеешься? Рада что покидаешь меня? – Проговорил с вызовом отчеканивая слова.

– Нет, – отвечала она, отвернувшись, – просто вспомнила одно стихотворение. Ты сам говорил мне, что мне еще жить и жить, целую вселенскую вечность. Вот я и не понимаю, зачем ты так расстраиваешься. Мы еще много раз можем встретиться и даже успеем надоесть друг другу. – И она прочитала стих, подойдя к нему ближе, глядя обычной повседневной ласковостью.

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, -

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.21

Он долго держал ее руку, но она не сжимала пальцев в ответ, а просто стояла, холодная как статуя. Словно издевалась надо всем вокруг. Высмеивала жизнь глупыми стишками. Смеялась над этим полем, небом и грязной дорогой, над любопытными лошадьми и своим испачканным платьем. И конечно же над ним. Смеялась, чтобы легче было отказаться, отвергнуть. Ведь то счастье, что он обещал, было таким неуловимым, словно замки, построенные из облаков.

– Ах, ты, несносная! – Он в гневе бросил ее ладонь и опять принялся расхаживать вокруг. Она смотрела на него. Мучается. Ведь он мучается. Холодная гордая королева, что было поселилась в ее сердце мгновение назад, уже сдавала свои позиции. Она не могла вытерпеть, когда рядом кто-то мучился. Сразу же хотелось обнять и пожалеть. Сделать все, чтобы этого не было. Но если сейчас поступить так, то расставаться будет в разы больней.

– Прости меня, Сил.

– За что я должен тебя прощать? – Остановился и опять впялился своим немигающим взглядом, как коршун, высматривая в ее черешневых глазах хоть чуточку прежней доброты, жаждя ее, как путник жаждет воды в пустыне.

– За все, конечно же. За то что ухожу. За то, что выгнала тебя тогда. – Она засмеялась, хлопнув себя ладонью по лбу. – Ох, не надо было говорить такого. Не надо было.

Он развел руками словно в бессилии.

– Вот если бы давали приз за непоследовательность, то у тебя было бы первое место. Что вообще все это значит? Хочешь надо мной поиздеваться напоследок?

Повисло молчание. Она помрачнела. Последний раз взглянув в ее сторону, он бросил отрывистое «Поехали» и пошел навстречу лошадям. Марианна плелась следом, подбирая юбки. Ей вдруг стало больно. Это все было серьезно, так серьезно, что не высмеять и от того еще больнее. Так сильно больно, словно в груди застряла пущенная стрела. С тяжким прерывистым вздохом она согнулась. Селдрион остановился.

– Что случилось? – спросил недовольно.

– Ничего, сердце болит. Наверное, я просто умираю от разлуки с тобой. – Она резко истерично рассмеялась, а потом закашлялась, и замолкла, снова согнувшись, хватаясь за грудь. Подняв глаза, часто заморгала пытаясь скрыть слезы и снова тихо, с надрывом в голосе рассмеялась. Он подошел ближе, почти вплотную, чуть не касаясь рукой ее согнутой спины, прячущей невидимую рану.

– Я тоже. – Произнес он тихо. И подняв на него взгляд, Марианна опять засмеялась, но глаза ее были раскрасневшиеся и влажные. Рот постоянно расползался в улыбке, кривой и болезненной, как у паяца, которого заставляли плясать на собственной казне. Смех тихий, как сухой кашель, срывающийся, истеричный все сотрясал ее, а Селдрион стоял рядом, не в силах решиться дотронуться до нее. Она наконец ответила.

– Что ж, мы все умрем рано или поздно. Разве имеет значение – от чего? – Марианна повернулась к уходящему солнцу пряча слезы. Губы невозможно было контролировать, они то и дело разбредались по сторонам, обнажая зубы, и насильно поджав их, в конце концов совладала с собой. – Знаешь… Тебе ведь известно, как я люблю стихи. – Она опять как-то наигранно хлопнула себя по лбу, словно совершила великое открытие. Селдрион смотрел на нее с плохо скрываемой грустью. – Точно, я ведь сегодня уже один стих прочитала. Так вот, раз я так сильно люблю и ценю поэзию, то всегда планировала, ты знаешь, это может звучать странновато, но не отрицаю, что я немного с приветом. Так вот, я планировала и выбирала какой же стих будет написан на моем надгробии. Это вроде памятника над могилой. Я не знаю делают ли у вас такие. И все, что мне раньше встречалось, все это было не то. Пока я не нашла его. Это просто шедевр. – Ее глаза горели. Селдрион улыбнулся такой перемене. Так мечтательно говорила о смерти. Романтизировано. – Так вот, – она продолжала, вскинув на него быстрый взгляд, словно опять начала стесняться его как раньше, – Если я вдруг умру, там, в нашем мире, от тоски или чего-то еще, и мы больше не сможем встретиться в той далекой вечности, что ты обещал мне, то мне бы хотелось, чтоб ты знал, что будет написано на той гранитной плите. – Она опять не смогла сдержать истерического смешка. Чтобы успокоиться отвела глаза и щурилась вдаль, на закат, который давно уже прекратился и солнце, скрывшись за горизонтом, окрашивало небо вместе с застывшими гроздьями облаков в розовый, оранжевый, пурпурный и сизый. Словно вся палитра цветов разлилась в небе в сегодняшний вечер только ради них двоих. Она стояла, собираясь с силами, и наконец отпустила себя, словно прыгнула со скалы в бездну уходящей с каждой секундой красоты. В бездну покидающего навсегда счастья. И как-то по-особенному горделиво зачитала слова со своего воображаемого надгробья.

И я уйду. А птица будет петь

как пела, и будет сад, и дерево в саду,

и мой колодец белый.

На склоне дня, прозрачен и спокоен,

замрет закат, и вспомнят про меня

колокола окрестных колоколен.

С годами будет улица иной;

кого любила, тех уже не станет,

и в сад мой за беленою стеной,

тоскуя, только тень моя заглянет…

И я уйду; одна – без никого,

без вечеров, без утренней капели

и белого колодца моего…