Онтология печали (меланхолии)
Также, Святой Августин писал: «Слезы, следовательно, и печали любезны? Каждый человек, конечно, хочет радоваться. Страдать никому не хочется, но хочется быть сострадательным, а так как нельзя сострадать, не печалясь, то не это ли и есть единственная причина, почему печаль любезна? Сострадание вытекает из источника дружбы. Но куда он идет? Куда течет? Зачем впадает он в поток кипящей смолы, в свирепый водоворот черных страстей, где сам, по собственному выбору, меняется, утрачивает свою небесную ясность, забывает о ней. Итак, прочь сострадание? Ни в коем случае! да будут печали иногда любезны. Берегись, однако, скверны, душа моя, ты, находящаяся под покровом Бога отцов наших, достохвального и превозносимого во все века; берегись скверны. И теперь я доступен состраданию, но тогда, в театре, я радовался вместе с влюбленными, когда они наслаждались в позоре, хотя всё это было только вымыслом и театральной игрой. Когда же они теряли друг друга, я огорчался вместе с ними, как бы сострадая им, и в обоих случаях наслаждался, однако. Теперь я больше жалею человека, радующегося на позор себе, чем того, кто вообразил, что жестоко страдает, лишившись губительного наслаждения и утратив жалкое счастье. Это, конечно, настоящее сострадание, но при нем печаль не доставляет удовольствия. Хотя человека, опечаленного чужим несчастьем, одобряют за эту службу любви, но, по-настоящему милосердный, он предпочел бы не иметь причины для своей печали. Если существует зложелательная благожелательность – что невозможно, – тогда и человек, исполненный искреннего и настоящего сострадания, мог бы пожелать, чтобы были страдальцы, которым бы он сострадал. Бывает, следовательно, скорбь, заслуживающая одобрения; нет ни одной заслуживающей любви. Господи Боже, любящий души, Твое сострадание неизмеримо чище нашего и неизменнее именно потому, что никакая печаль не может уязвить Тебя. “А кто способен к этому”?
4. Но я тогда, несчастный, любил печалиться и искал поводов для печали: игра актера, изображавшего на подмостках чужое, вымышленное горе, больше мне нравилась и сильнее меня захватывала, если вызывала слезы. Что же удивительного, если я, несчастная овца, отбившаяся от Твоего стада, не терпевшая охраны Твоей, опаршивел мерзкой паршой? Потому-то и была мила мне печаль, – не та, которая проникает до глубины души: мне ведь не нравилось терпеть то, на что я любил смотреть – рассказ о вымышленных страданиях как бы скреб мою кожу, и как от расчесывания ногтями, начиналось воспаление и отвратительная гнойная опухоль. Такова была жизнь моя, Господи: жизнью ли была она?»[12]. Здесь мы находим лишь подтверждение того, что любовь является неотъемлемой частью печали, но есть разделение между печалью мирской, и печалью Господней.
Давайте вернемся к высказыванию Сергия Дергалева об одном из видов печали, а именно, что она: «посещает по прекращении гнева или причиняется нанесенными убытками и потерями, и неисполнением желаний»[6]. Опять же, поднимается тема неналичия, отсутствия чего-либо, при этом, как мы выяснили из вышестоящих апокрифический фрагментов и трудов теологов, философов, печаль – это что-то внутреннее, а обоснована она неналичием какого-то духовного свойства, при этом в печали должна присутствовать любовь, так-как любовь является частью сострадания.
Давайте вспомним сравнение уныния и печали, мы выяснили, что печаль определяется полнотой внутри и отсутствием снаружи, уныние же наоборот. Можно сделать вывод, что печаль – это отсутствие любви вовне и присутствие ее внутри, но любовь здесь представляет собой очень плотное газообразное вещество, которое определенно имеет огромное количество свойств, но человек может лишь чувственно его диагностировать, на уровне ощущений. Из-за этого и создается некий диссонанс, ибо любовь однозначно не пребывает снаружи, но, если всмотреться вглубь, то мы чувственно поймем, что любовь присутствует в нас во всей ее полноте, но отделаться от факта ее неналичия невозможно.
Далее стоит перейти к тому, что же может из себя представлять любовь, раз она точно присутствует внутри, создавая при этом чувство потери. Самое логичное, к чему мы можем прийти, так это к понятию «души», ибо это буквально та самая любовь. Душа – это то, что неустанно носится внутри человека, подобно ветру, мы не можем его увидеть, но на определенном, тонком, чувственном уровне человек понимает, что хоть ветер, как феномен, и не диагностируемый, он все еще вырывает с корнем деревья, сносит крыши домов и закручивает иссохшие листья, превращая их в своенравный рыжевато-красный смерч. Отсюда следует, что частью печали, несомненно, является – душа. Именно поэтому отношение к печали в Христианстве достаточно двойственное, ибо печаль может стать губительной для любви (души), замкнувшись в непоколебимом отчаянии, приняв тот факт, что Бог внутри человека перестал присутствовать, в то же время, печаль – животворящее для любви (души), человек проникает в суть мистерий, ощущая, как любовь пронизывает его от стоп до кончиков пальцев, но не до конца заполняя его сердце «субстанциональной» любовью.
Каждому ли человеку свойственна печаль? Конечно нет, как бы это парадоксально, цинично не звучало, но действительно, печаль свойственна только тем, кто стремится открыть ее для себя, проникнуть в кулуары этой самой печали, а она не откроется обычному обывателю, максимум, обнажит колено. Мы конечно же рассмотрим печаль XXI века, ибо это действительно интересное явление. Меланхоличное состояние заполонило массовую культуру, стало неким трендом современности, частью культурного кода, но раз печаль несвойственна каждому, кого мы именуем понятием das Man, откуда тогда в нашей современной культуре так много «опечалившихся» индивидов? В дальнейшем мы рассмотрим это явление, а пока остается только гадать, является ли происходящее определенной болезнью нашего времени, либо это просто множество заблудших субстанций, которые не могут найти путь, к постоянно скрывающейся от них душе.
Печаль (меланхолия) в легендах и мифах Древней Греции
Невозможно понять современные людские тенденции, что вечно рвутся обуздать чувство печали, без осмысления подобных ощущений в греческих мифах и легендах, ибо представление об этом явлении качественно разнится с философским, либо же, христианским толкованием.
Начнем с того, что в греческой мифологии есть две богини, которые, в теории, могут олицетворять печаль, а именно – Ата и Ахлис. Ата, если следовать «Реальному словарю классических древностей» Фридриха Любкера, – богиня, олицетворявшая собой ослепление, ведущее к греху и через то к погибели. У Гомера она называется благородной дочерью Зевса. Это была губительная, быстроногая богиня, двигающаяся скорыми, не прикасающимися к земле шагами над головами людей. Даже Зевс подвергся ее действию и однажды под влиянием ее произнес необдуманное слово относительно предстоявшего рождения Геракла, вследствие чего Еврисфей получил предназначавшуюся Гераклу власть в Аргосе. Разгневанный этим Зевс схватил Ату за ноги и сбросил с Олимпа; тогда она стала вредить людям. медленно идут по ее следам и стараются исправить то, что она повредила. У трагиков Ата судья и мстительница за дурные дела, подобная Немесиде и Эриниям. Гесиод называет ее дочерью Эриды [13]. Ахлис же представляется одной из самых таинственных богинь греческой мифологии, ибо может являться, и богиней страдания, и богиней смертельных ядов. У Гесиода в «Щите Геракла»:
«Рядом с ними и Тьма [Ахлис] стояла, грозна и ужасна,
Грязью покрыта, бледна и долу согбенная гладом,
Пухлоколенна, персты изострялись в огромные когти,
Слизи текли у нее из ноздрей, со щек изливалась
Кровь на землю. Она ж, оскалившись неумолимо,
Там стояла, и прах обволакивал плечи обильно,
Влажен слезами»[14]
Также, Нонн Панополитанский в поэме «Деяния Диониса» писал:
«Ночи цветок фессалийских лугов злоковарный, волшебный,
Сон она насылает на зачарованных стражей,
Морок она чудодейный над кудрями их распускает,
И, чело помазав зельем из корней зловредных,
Преображает облик в иной, уж не человечий!»[15]
Начнем с того, что Ахлис с древнегреческого можно перевести, как: мгла, мрак, тьма, туманность. Если искать что-то общее в этих понятиях, то это, прежде всего, неизвестность, какая-то неумолимая тайна, скрывающаяся за толщей плотных облаков. Если сравнивать Ату и Ахлис, можно найти несколько общих черт, например, обе эти богини вводят в заблуждение, ибо Ата олицетворяет ослепление, а Ахлис является воплощением тумана, мглы, мрака. Также, обе богини приводят к бедствиям, символизируют погибель, Ахлис, как уже было оговорено, предположительно, является богиней смертельных ядов.
Фрагмент из «Илиады» Гомера:
«Храбрый, могучий Пелагон, друг, им отлично любимый:
Дух Сарпедона оставил, и очи покрылися мглою [Ахлис].
Скоро опять он вздохнул, и кругом его ветер прохладный
Вновь оживил, повевая, тяжелое персей дыханье»[16]
Можно сделать вывод, что Ахлис, безусловно является богиней, но чаще всего «Ἀχλύς» – исключительно существительное, не персонифицированное, и в данном случае, мгла, которой покрылись очи Сарпедона, не является божеством.
Еще одним камнем преткновения становится то, что в мифах и легендах Гомера, Гесиода, Нонна Панополитанского, нет точного ответа, кто же все-таки олицетворяет собой печаль, именно печаль, не бедствия, не мор, не смерть, а печаль. Из «Теогонии» Гесиода мы узнаем, что:
«Ночь родила еще Мора ужасного с черною Керой.
Смерть родила она также, и Сон, и толпу Сновидений.
[Мрачная Ночь, ни к кому из богов не всходивши на ложе,]
Мома потом родила и Печаль, источник страданий…»[17]
То есть Ночь (Нюкта) родила Печаль, следовательно, она является отдельным феноменом (ибо трактуется, как себя-в-самом-себе-обнаруживающее, не проявляющееся через что-то), не обожествлённым, не персонифицированным. Также, нет определенной «богини Печали», ибо Ата и Ахлис являются некими «подобиями» такой богини. Если рассмотреть одну из них, как более точное подобие богини печали, то следовало бы остановиться на Ахлис, ибо из описания Гесиода, она как никогда близка к болезненной печали, но от этого не менее притягательной.
Следует перейти к самому ощущению печали у греческих героев и богов. Начать следует с мифа о Деметре и Персефоне (Гомеровы гимны V. К Деметре), вкратце: Зевс, отец Персефоны, богини плодородия, отдал ее в жены Аиду, правителю царства мертвых. Деметру, мать Персефоны, богиню плодородия и покровительницу земледелия, окутала скорбь и печаль, ибо потеряла она дочь свою. Впоследствии, мать, облачившись в темные одежды спустилась с Олимпа. Все растения начали увядать, холод спустился на землю. Далее, из-за того, что мор поглотил все посевы, леса и луга, перестали куриться на земле жертвы бессмертным богам, люди начали умирать. Зевс не хотел смерти людскому роду, поэтому он решил, что две трети года Персефона будет жить с Деметрой, а одну треть с Аидом. С тех пор, каждый раз, когда дочь покидает мать, она облачается в темные одежды и спускается в мир людей, а трава вновь блекнет, деревья становятся обнаженными, пустеют луга, осень восходит над людским челами [18].
Мы уже можем наблюдать главное отличие греческого язычества от христианства, а именно, в этом мифе не порицается печаль, она является нормальным явлением, даже в богине может воспрять меланхолия. Хотелось бы отметить один интересный момент, перескакивая с ветки на ветку по генеалогическому древу греческих богов, мы обнаруживаем, что дочь Персефоны – Мелиноя, хтоническая, лунная богиня, насылавшая безумие, вполне может являться той самой богиней меланхолии, богиней печали. Следует обратиться к «Орфическому гимну Мелиноэ» (вольный перевод с древнегреческого):
«Я Мелиною зову, облаченную в пеплос шафранный,
Нимфу подземного царства – ее от священного ложа
Зевса на свет родила Персефона у глубей Кокита, -
Ту, что с Плутоном обманным путем сошлась, расколовшись
Надвое кожей двутелой, – то замысел был Персефоны.
Ты, Мелиноя, как призрак туманный, морочишь и манишь
Смертных, являясь их взорам в бесчисленном множестве видов.
То ты вполне различима, а то затемняешься мраком,
То возникаешь с одной стороны, то с другой, среди ночи.
Ныне молю, о богиня, царица подземного царства,
Жала страстей от души отгони за пределы земные,
Мистам же лик свой священный яви благосклонно и кротко!»[19]
Из этого гимна мы можем понять, что Мелиноя – дочь Персефоны и Зевса, который, перевоплотившись в Аида, обманным путем, зачал лунную, хтоническую богиню. Но, стоит куда более детально разобрать данный отрывок. «Облаченная в пеплос шафранный»; (κροκόπεπλος) – являющаяся лунной богиней в гимнах, ибо, как «крокопеплос» описываются только две богини, Геката и Мелиноя. «Нимфа подземного царства»; судя по всему, сама Мелиноя. «у глубей Кокита» – подле подземной реки плача Кокит (Коцит). «Ту, что с Плутоном обманным путем сошлась, расколовшись надвое кожей двутелой, – то замысел был Персефоны»; Плутон и есть Аид, но что значит «расколовшись надвое кожей двутелой, – то замысел был Персефоны», можно лишь предполагать, что Мелиноя представляет собой некую двойственность, полярность, в ней соединяются две противоположности (трактовка Томаса Тейлора, который породил концепцию двойственности Мелиноэ, как синтез Зевса и Аида, Олимпа и Ида, Света и Мрака), мы еще вернемся к этой концепции в дальнейшем. «Ты, Мелиноя, как призрак туманный, морочишь и манишь»; обман и влечение в данном случае соединяются в богине (нимфе). «То ты вполне различима, а то затемняешься мраком, то возникаешь с одной стороны, то с другой, среди ночи»; лишь подтверждение биполярности Мелиноэ. «Ныне молю, о богиня, царица подземного царства, жала страстей от души отгони за пределы земные, мистам же лик свой священный яви благосклонно и кротко!»; этот фрагмент обращен, либо к Персефоне «царица подземного царства», либо к Мелиноэ, ибо в начале автор данного Орфического гимна обращается, непосредственно, к ней, мисты же В Древней Греции – люди, посвященные в какое-либо мистическое таинство, род младших жрецов.
Перейдем к центральной теме данного отрывка, а именно, двойственность Мелиноэ. Данная богиня, возможно нимфа, представляет собой одновременно, и тьму, и свет, в этом плане она разнится с однозначным мраком в воплощении Ахлис, либо же с символом бедствий – богиней Атой. Мелиноя представляет собой синтез двух противоположностей, что наталкивает на ее сходство с печалью, ибо печаль – любовь и ненависть, туман и ясность, луна и солнце, затемнение и проблеск. Дочь Персефоны, в которой сосуществуют две абсолютные противоположности, которая влечет своей сладкой ложью, которая была зачата живущим на небе Зевсом и обитающем в преисподней, куда не может пробиться луч света, Аидом. Мелиноя – олицетворение меланхолии не только из-за двойственности, вспомним миф о Деметре и Персефоне. В данном случае, Деметра – отчаяние, непреодолимое, неотступное, бесповоротное, вызванное утратой чего-то вовне, а впоследствии принятие данности, что потерянное уже не вернуть, более того, отсутствие веры и надежды. Персефона же является унынием, ибо тоже находится в заложниках внешних факторов, только в данном случае, скорее смиряется с ними, нежели впадает в состояние абсолютной потери. А между ними стоит Мелиноя, которая из-за своей двойственности мечется, не занимая определенной позиции.
Также, мы знаем, что Мелиноя приносит ночные кошмары и безумие, меланхолию же считают проклятием Богов. Сумасшествие, потеря рассудка – мор, который может перевернуть весь Олимп и поглотить разум каждого из божеств, только безумие способно это сделать, ибо оно расщепляет субъект, бессмертные боги, подвергнувшись данному явлению превратятся в иррациональных всемогущих существ, что, можно с полной уверенностью сказать, приведет к достаточно плачевным последствиям. Разумно возразить, сказав, что греческие боги и так безумны, жестоки и иррациональны, вспомнив, как Аполлон сдирает кожу с Марсия, Зевс, испытывая сильные головные боли, просит Гефеста расколоть ему череп, так появляется богиня Афина-Паллада, Кронос проглатывает своих детей. Но, позвольте, у этих действий есть своя причина, они вполне себе обоснованы, отсутствие рассудка – беспричинно, поэтому и убийственно.
Можно с уверенностью сказать, что Мелиноя – олицетворение печали (меланхолии), но Печаль, Тоска, Радость, Грусть существуют автономно в греческой мифологии, как некие абсолюты, эйдосы Платона, а вот боги являются их персонификацией, оболочкой. Такой оболочкой и стала Мелиноэ, появившись пред нами наполовину мрачной, наполовину светлой, соединив в себе любовь и ненависть, мрак и сияние, тепло и холод, прощение и месть, рождение и умерщвление, сперму и кровь, став единым, целокупным, неотделимым божеством, которое и является истинным ликом печали.
Печаль (меланхолия) в философии. Философская печаль
Хотелось бы начать следующий раздел данной работы, а именно, осмысление печали в философии, с античности, с греческой мысли, ибо, вспоминая диалоги Платона, трактаты Аристотеля, высказывания таких философов, как Парменид, Гераклит, Пифагор, мы с уверенностью можем сказать, что они предвосхитили весь последующий философский дискурс, и было бы странно начинать осмысление такой фундаментальной темы, как печаль с точки зрения немецкой классической философии, экзистенциализма, постмодерна и т.п. Именно поэтому взгляд на предмет данного исследования следует искать в диалогах Платона, утешениях Плутарха и Псевдо-Плутарха, трактатах Марка Туллия Цицерона и т.д., впоследствии, безусловно, мы дойдем и до Кьеркегора с Шопенгауэром.
Начиная с Гиппократа, меланхолия отождествляется с чем-то мрачным, «темным», определенно досаждающим человеку, не даром сам древнегреческий целитель называет меланхолию «черной желчью». Цицерон в своем трактате «Тускуланские беседы, книга III. Об утешении и горе», говорит: «Философы называют болезнями все волнения души без исключения, ни один глупец не свободен от них; но кто подвержен болезни, тот болен, и это относится ко всем, кто не мудрец, – все они душевнобольные]. Здоровье души, говорят они, – в покое и постоянстве; в ком этого нет, тех называют душевнобольными, полагая, что смута в душе, как и смута в теле, здоровьем быть не может»[20]. Печаль приобретает характер заболевания, некой негативной страсти, можно вспомнить данное явление в христианском дискурсе. Но, одним из главных отличий является то, что в философии, меланхоличное состояние не осуждается, на него лишь указывают, как на что-то нездоровое, вскоре приводящее к непомерным страдания. Получается, что печаль, как и тоска, уныние, отчаяние, грусть – отнюдь не «плодоносные», не приносящие благ, явления, которые нужно скорее искоренять в человеке, дабы они не переросли в безумие, коим так пугает Цицерон.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги