Скромные бродячие музыканты

Смехоград

Погода выдалась солнечной. Держа в зубах дымящуюся папиросу, Галош уверенно шел по тропе через кукурузное поле, подобно заглавному вагону поезда. Шло плелся сзади, останавливаясь у всякого камня, чтобы счистить с подошвы остатки навоза (угораздило же узнать о поле, где пасутся коровы, только оказавшись посреди этого самого поля). Громко топая, он распугивал ворон, что решали полакомиться растущей кукурузой, достигающей до высоты самого маленького гиганта (что все равно втрое выше среднего человека).

– Пойдешь ли ты, красавица, со мной на сеновал? – намурлыкивал песню Галош, щурясь на светило в голубом небе. – Нет, там нет чудовища…

– Ведь ты ещё не та-а-м, – по-своему закончил за него Шло, получив в ответ кривую ухмылку. – Прости. Загубил зарождавшийся шедевр.

– Что вы, друг мой, ничего подобного. Будь это первой строчкой шедевра, всякий музыкант на Орионе услышав ее, поспешил бы переучиться на плотника, так как искусство бы для них умерло.

– Баранки так не загибают, как ты мысли.

Галош заулыбался и пригубил папиросу.

– Шедевр – фактически идеал, к нему надо стремиться, но ни в коем случае не достигать. Один из смертных грехов творчества, знаете ли.

– Помню, – сказал Шло. – В одном столбце с «Голодай» и «Не высыпайся».

– Верно. Рядом со вторым столбцом, где написано: «Если получится, то не ленись», «Не переноси все на завтра», а также «Не пробуй обокрасть спящего сана».

– Не помню такого на каменных скрижалях, – посмеиваясь, подметил Шло.

– Совсем недавно поступила новая редакция. – Галош провел большим пальцем по свежей ране на горле. – Гвоздиком нацарапали.

Вычленить альтруистов в творческом мире неподготовленному глазу сложно. К примеру, художники пишут картину на радость другим, а писатели создают истории, вкладывая в них мораль, развивая разум читателей. Так считается. Однако на самом деле те и другие одинокие личности и работают исключительно для себя, не вкладывая в работы ничего, кроме времени и желания скорее выплеснуть густеющую в мозгу идею.

Музыканты являются немногими, кто черпает энергию из толпы. Восторженные возгласы, овации, драки под подначивающие мелодии подпитывали лучше любого пива и окорока (хотя, если предложат, то никакой уважающий себя знаток нотной грамоты не откажется. Особенно бесплатно).

Галош и Шло последний раз были среди людей целых три дня назад, от чего голодали как душевно, так физически.

Про cана. Та постройка была обыкновенной корчмой или как называли ее в Королевстве – салуном. Находился он на распутье, крайне удачно расположившись между двумя деревнями. Судьба сложилась так, что в левой, кою возвели между старыми башнями наблюдения, рождались одни только мальчики, а в правой, построенной у расщелины – исключительно девочки. Салун, названный одним бессовестным гномом «Случка», являлся местом встречи влюбленных парочек, радуя доброе сердце владелицы Жулли и пополняя ее широкий карман передника драгоценными камнями.

Надо ли уточнять, что из-за сложившейся ситуации кавалеры были чересчур ревнивы, и неосторожное всасывание воздуха рядом с их дамами могло привести к конфликту. О чем не знал переступивший порог Шло.

Обезвоженный долгой пешей прогулкой он прильнул к стойке, заказал воды, вежливо улыбнулся недалеко сидящей девушке и потом очнулся на полу с разбитой бровью и болью в затылке. Стоящий над ним Галош настраивал аккордеон и помог подняться. Наверху его ожидал стеклянный стакан воды, что зачерпнули из старой бочки вместе с песком.

Изголодавшаяся по представлениям публика с радостью приняла музыкантов. Толпа пела и плясала, не экономя на выпивке и закусках. Жулли, получив за день недельную выручку, выделила гостям комнату вместе с парочкой не занятых девушек, дабы на утро предложить постоянную работу в салуне. От приставаний полуголых девиц Шло отнекивался. Поздно ночью он спустился в зал, сел на поднятый с пола стул и перечитывал записку, оставленную русалкой на высохших водорослях. Галош же поступил как настоящих друг, закрывшись с девушками в комнате, не давая им домогаться до беззащитного Шло.

Утром, повязывая бабочку, довольный аккордеонист спустился вниз, толкнул сонного коллегу и перед тем, как уйти приметил спящего за столом сана и безалаберно висящий на его ремне кошель. Исключительно в рамках урока, разумеется, Галош достал серебряные ножнички, кои ему неожиданно для себя подарила дама сердца одного полицейского, и хотел было срезать мешочек, как вдруг к его горлу прильнуло острие. Из-под полей широкой шляпы сухими после попойки глазами выглядывал сан, держащий изрисованный рунами стелет. Галош демонстративно убрал руки, но орудие возможного убийства все ещё прислонялось к горлу.

Шло вынул флейту, по не раз отработанной схеме врезал сану по затылку, и нога в ногу с коллегой драпанул прочь из салуна.

– Черт возьми, – дивился он, внимательно разглядывая инструмент.

– Хотите вернуть? – Галош выпустил глубь дыма.

– Упаси Боги! Ты погляди на нее, ни трещинки! От моего размаха флейты больше удара нежели никогда.

– Прекрасная новость. Надоест музыка – пойдете в кузнецы. – У Галоша забурлил живот. – Разрешите вашу дубинку. – У Шло отвисла челюсть.

– Д-дубинку?.. Ты, дружок, ступаешь по охренительно тонкому льду.

Галош прочистил горло и поправил лямки.

– Действительно. Прошу меня простить. Разрешите ваш венец творения музыкальных инструментов?

Шло повернулся в профиль, косясь на коллегу.

– На!

– Премного благодарен. – Держа флейту указательными пальцами, Галош выставил ее в сантиметре от кончика носа и оглядел от края до края, закрепив внимание на мундштуке. – Хм… – Он перехватил инструмент, точно меч и с пол-оборота под корень срубил четыре ростка с початками кукурузы. – Угу. Так я и думал.

– Согласен. Упали, – подметил Шло. Галош хмыкнул.

– И это тоже. Ваш мундштук на острие рога Черта, а так как при игре вы работаете языком, то и не мудрено, что остаются царапины. Отсюда и кровь в плевках, – сказал он. Шло нахмурился и поелозил языком во рту. – Флейта, молот и нож. Три в одном, дорогой друг. Удачное приобретение. – Галош протянул инструмент владельцу.

– Лучшее, потому что ещё и бесплатное, – Шло стряхнул с флейты капельки сока срезанных растений. Галош поднял добытый обед и поделился с другом. Сдув прилипшую пыль, Шло самозабвенно вгрызся в золотистые семена. – Ой… Как… Соли бы… Почему мы раньше так не сделали? – Он оторвался от трапезы, увидев быстро удаляющегося коллегу. – И что это такое? – Земля задрожала под его ногами. – А это что такое?!

– КУ-КУ-РУ-ЗА! – Голос доносился отовсюду, как если бы воздух воспользовался правом речи. Через два толчка над флейтистом возвысился гигант метров двадцать высотой. Он неуверенно стоял на цыпочках, чтобы пятками случайно не раздавить недельный запас урожая, и озирался. – НЕЛЬЗЯ КУ-КУ-РУ-ЗУ КОРОЛЯ!

Гигант зачесал волосатую грудь, больше походившую на дикие джунгли, и из нее что-то посыпалось. Размером со спелую тыкву шары чуть не зашибли человечка внизу, вонзившись в каких-то метрах от него. Парализованный Шло не мог произнести внятно и слова из-за ужаса и набитого зернами рта. Рядом в упавшем снаряде треснула скорлупа и появилась измазанная фиолетовой слизью клешня.

«Надо было все-таки извиниться перед мамой», – с сожалением подумал про себя музыкант.

Правильно говорят: «Искренняя совесть просыпается лишь на пороге смерти».

Из семи окружающих его яиц вылупились восемь существ (были близнецы). Голодные и пищащие они окружали флейтиста, щелкая клешнями, способными перекусить металлические прутья. Одно из существ с несформировавшимися задними конечностями подползло к початку на земле и начало ловко измельчать его мелкими острыми лапками вокруг пасти, точно опытный повар, если бы тот мог держать не один, а сразу двадцать ножей. Тела закрывал уродливый панцирь с множеством фиолетовых бугорков, покрытых полупрозрачной пленкой. Просвечивающее сквозь них солнце проявляло дергающиеся внутри черные комочки.

Иногда даже от самого мерзкого зрелища невозможно оторваться. Шло морщился, дрожа от отвращения, не заметив, как клешня одного из существ тянулась к нему сбоку. Она клацнула на уровне шеи музыканта, но тот успел среагировать и пригнуться. По земле проехалась верхняя половина срезанного цилиндра.

Шло обратил взор к гиганту, точно к божеству в минуту отчаяния. И вдруг его осенило:

– А-А-А-А-А-А! – вырвалось из глотки Шло.

– О? – С кончика носа гиганта скатилась капля пота и рухнула на блох. Послышался треск панцирей. Соленая волна снесла всех тварей. – НЕ-ЛЬЗЯ КУ-КУ-РУ-ЗУ! – Скалившийся гигант топнул ногой, придавив нарушителей. Пыль поднялась непроглядной стеной, разлетевшись по плантации.

«Умению пролезть в любую дырку – вот чему мы учим», – объяснял Флигель по кличке Скользкий, признанный прохвост, трехкратный обладатель приза «Вор года», по обоюдному выбору Шишек на Развалинах старого города, тренер начинающих домушников.

Шло не пропускал его занятий, всегда платил за семестр (раньше принимали плату в любой валюте, но из-за переполненных украденной посудой и мебелью складов эту возможность упразднили) и достиг определенных успехов. По заветам учителя он вытянулся на носочках к небу, попав в проем между большим и указательным пальцами на стопе гиганта.

– НЕЛЬ-ЗЯ! – подытожил тот и перешагнул поле.

Шло бы так и остался окаменевшим от страха пугалом на радость фермерам, но всплески заставили его медленно повернуть голову. Среди раздавленных в лепешку блох осталась одна с уцелевшим панцирем. Полупрозрачные бугорки лопались. Из них выползали насекомые габаритами с кулак человека, что за день съедает два с половиной быка. На вытянутых тельцах отрастало множество длинных тонких лапок. При движении они напоминали волны, что несомненно заинтересовало бы Шло, будь он энтомологом (ведающим в насекомых), наблюдающим за этим через толстенную защитную перегородку, но будучи отчисленным с воровского факультета флейтистом-самоучкой он рванул, что было мочи.

Тем временем Галош грыз яблоко и трусцой на лошади возвращался к коллеге. Его силуэт весьма обрадовал аккордеониста, его скорость с бледной физиономией смутили и вынудили натянуть поводья, а преследующие его насекомые намекали, что пора поворачивать обратно.

Ускоряясь, он оглядывался, дожидаясь коллегу.

– Хватайтесь!

Шло запрыгнул на лошадь, всего на миг опередив блоху, летящую к его колену.

– Скачи, как никогда не скачила! – завопил он, шлепая кобылу по заду.

Шло мертвой хваткой вцепился в Галоша, то и дело стуча подбородком по весящему на его спине аккордеону. Отрыв увеличивался, как и шанс не оказаться съеденным.

Плантации закончились. Впереди показались сторожевые башни перед выкопанным рвом.

– Милсдарь, певун назад скочит, – предупредил усатый вояка, глядящий в подзорную трубу.

– Опустить ворота! – Высоченные ворота с огромным гербом в виде хохочущей маски шута начали опускаться.

– Милcдарь, за ними блошки с Гоши ползут!

– Поднять ворота! – Ворота начали подниматься.

– Милсдарь, певуны помрут тогда! А у них ваша лошадь!

– Как моя? – изумился толстопузый кардинал, сотрясая подбородки с третьего по четвертый.

– Вы хрякнули… Хотел сказать вякнули… Ой!

– На эшафот этого! – приказал кардинал, топнув ногой. Усача увели, а на его место пришел полностью лысый. – Почему у него моя лошадь? – Только заступивший новичок громко сглотнул. Недолго думая, он выдал фразу, которая не раз спасала его от неприятностей:

– Да дебилы! Всех накажем!

Кардинал нахмурился.

– Опустить ворота!

Певуны мчались на слишком большой скорости, опережая вояк, крутящих барабаны подъемного механизма. Галош просчитывал план, в котором он вместе с коллегой не оказывался на дне рва, не таранил грудью не успевшие опуститься ворота и не был съеден насекомыми. Прыжок на лошади должен был решить проблемы. Нюанс заключался в том, что ее никто об этом не оповестил.

К двенадцати годам зрелая Лапушка возила на горбу исключительно жирного кардинала, завистливо глядя из стойла, как ее подруги прыгали через барьеры и резвились в загонах. С детства ее лишили возможности ощущать встречный ветер, чувствовать адреналин, растекающийся по венам и испытывать блаженство, а не отвращение от горы сена и бесконечного сна. И наконец-то ее мечта должна была осуществиться.

Наездник бил ей в бока, не давая остыть. Мощными легкими Лапушка качала воздух, сродни роте солдат на марше. Мышцы каменели, во взгляде застыла решимость. Считанные метры отделяли ее от прыжка. Последний удар подгоняющего наездника, затем рывок и копыта оторвались от земли.

Она летела! Летела, как птицы в небе. Свободная и легкая!

По истечению двух секунд кобыла спотыкнулась о мост, не успевший до конца опуститься, и рухнула вместе с пассажирами, кубарем прокатившись вперед.

– Талию ей в трусы, она вообще прыгнула? – спросил бородатый стрелок, наблюдая со стены.

– Дюйма на три, – ответил выглядывающий из-за ограждений гном, отгрызая ноготь. – Тьфу! Ленивая же скотина. – У кардинала от злости покраснели зенки.

– Колесовать!

– Кого? – Вояки не успели удивиться, как солдаты взяли их подмышки и унесли. Через минуту им на смену пришел сан с луком и безрукий гном на ходулях.

– Поднять ворота! – скомандовал кардинал и накаченный до предела крутильщик барабана приступил к прямым обязанностям.

Ворота быстро поднимались, скатывая, будто с горки лошадь и музыкантов внутрь. Преследующие их насекомые полезли через ров. Некоторые отвлекались на аперитив в лице лежащих там тел, но другие стремились к основному блюду. Как только они поползи вверх, из котлов полилась смола. Она не могла остановить нападение, лишь замедлить, чего нельзя было сказать о полетевшей следом стреле с горящим наконечником. Вспыхнуло пламя. Пронзительный писк ещё долго действовал на нервы солдатам, которые спали после ночного дежурства в казармах неподалеку. В воздухе закрепился зловонный запах навоза.

– Когда вы успели отрастить копыта? – лежа в общей куче у подножья поднятых ворот, поинтересовался Галош. Замученная лошадь накрыла обоих музыкантов, из последних сил глотая воздух.

– Свали с меня! – приказал Шло в попытке ее поднять, но вспотевшие ладони скользнули по седлу и кобыла упала ему на живот. – Ох ты… Нет у меня копыт, кретин!

– Как говорил один многовековой монах через десять лет после очередного перерождения: «Кто обзывается, тот сам так называется». – В отличие от коллеги, аккордеонист спокойно лежал придавленный задницей кобылы.

– Я почему-то не слышу извинений. Ты меня бросил!

– Я? Да как вы смели подумать о таком? – Галош взялся за лежащее перед ним стремя и ударил им по коллеге. – Я был убежден, что вам известно о гиганте и вы бежали следом. Каково было мое удивление, когда у ворот стражник встретил только меня! Я выпросил лошадь для нас.

– Мою лошадь! – Кардинала привезли в строительной тачке, украшенной звенящими колокольчиками из золота. Двое солдат, надрывно мыча, вывалили его на мясистые ноги. При ходьбе жир кардинала перетекал то на левую, то на правую сторону, добавляя комичности. – Сладкая моя. – Он потянулся к лошади. Та никак не могла остыть после самой быстрой скачки в жизни. – Поднять ее, ну же!

Замученные солдаты переглянулись, и у обоих промелькнула мысль: «может все-таки четвертование?» Но тот, что был с рассеченной губой, отрицательно цыкнул.

– Дети.

– А ну быстро! – крикнул кардинал.

Лошадь поставили на копыта, но долго та не устояла.

– Замучили тебя, бедненькую! А ну быстро под нее и в стойла! Аккуратней, балбесы! Это не бабы ваши в… Аккуратней сказал! А вы! – обратился он к музыкантам. – Мою Лапушку! Да у вас места под ногтями от иголок не останется! Жеребцы с вашими останками будут до края континента скакать! Из ваших костей сделают мыло и отдадут самым грязным бомжам…

– Подождите, – попросил Галош, чиркая пером в тетрадке. – Самым грязным бомжам. Записал. Продолжайте, пожалуйста.

– Й… – Кардинал выпрямился и грозно замахал сарделькаподобным пальцем, но сбился с мысли, согнулся и нахмурился. – На кол их! – приказал он и плюхнулся на продавленные подушки в тачке. Ничего не происходило. – На кол этих и тех, кто не пришел по приказу! – Ничего. Словно всему миру стало наплевать. – На кол… – Надрывный писк оборвала ладонь аккордеониста, что легла на заплывшее жиром плечо.

– Мы доберемся сами, милостивый государь. Как пройти к вашим кольям? – От обнаглевшей вежливости и несусветной теплой улыбки кардинал сжал кулаки и попытался ударить негодяя, но не дотянулся. Во второй раз промазал и прервался отдохнуть. – Блох с вами! По… главной улице, упретесь в здание. Но чтоб сели на колы!

– Обидеть меня вздумали? Разве я или мой дорогой коллега похожи на лжецов? Вызвал бы вас на дуэль, но гордость не позволяет. – Галош кивнул держащемуся за голову другу. – А на вид приличный человек. Офицер… – Отходя от толстяка, в вежливой форме бубнил он.

– Кардинал! – поправил кардинал, не в состоянии развернуться. Галош встал в пол-оборота.

– Простите?

– Кардинал я! – в двух словах удивительно ровно поделили место настойчивость и стыд.

– Кардинал значит. Эх. А я-то думал, вам грехи спустить по малой горке вашего же опыта.

– Какой?

– Какой! Стыдно мне за вас, уважаемый кардинал. Стыдно. Идемте отсюда, мой друг, колья искать. Нас унизили, но хотя бы помрем с гордостью!

Отойдя на приличное расстояние, Шло перестал глядеть на поникшего сзади толстяка и обратился к коллеге:

– Нас точно когда-нибудь убьют из-за тебя.

– Когда-нибудь? – удивился Галош. – Шло, мы идем насаживаться на колья. Самое большее, мы умрем через… – он посмотрел на заходящее солнце. – Час, если попадемся на очередь.

– Ты впрямь захотел выполнить его приказ? – Галош затормозил, достал папиросу с пламенкой, чиркнул шестеренкой, подложил кулак подмышку и сделал затяжку так, как могли лишь люди, черпающие вдохновение из горечи – непонятые поэты.

– Нет мне больше места в этом мире, – сказал он, дергая душещипательным тоном за ноты сочувствия коллеги.

– Уй началось. – Шло потер глаза.

– Моя страсть, моя жизнь, мое будущее и мое настоящее, мой чарующий ум – утрачены, а аккордеон… – Галош тяжело вздохнул. – Разбит! Сломан! Я не видел его, но чувствую, как висящая клавиша бьет по ягодице. Я не смог сберечь его! Я опозорил себя! Не сберег самое дорогое, что у меня есть!

– Меня значит бросил, а про коробку с кнопками целый монолог сочинил, – подметил Шло. – Я свою флейту раз десять ломал. Купил новую и вот он я – не опозоренный и все ещё музыкант.

– Ничего вы не понимаете! Вас Муза заставляла бродить по свету и терять старые инструменты. Она испытывала вас, чтобы проверить, достойны ли вы лучшей в своем роде флейты!

– Раз уж мы вместе ошиваемся, то она и тебя, поди, под крыло взяла.

– Отриньте утешения и следующие за ними соболезнования. Я провинился перед ней. – Галош выпрямился, гордо приподнял нос и объявил: – Нам суждено сесть на кол. Идемте, мой друг.

– Нам!? Эй, подожди, говорю!

За безуспешными попытками сохранить жизни шли по-разному интерпретируемые фразы про честь и невыполненный долг. Учитывая неиссякаемый словарный запас Галоша, спор мог длиться вечность.

На двух шумных иноземцев никто не обращал внимания. Даже нищенки с протянутыми ладонями избегали их, потому как знали написанное опытом правило: «Не пытайся просить у спорящих, скорее всего, получишь ботинком под ребро».

Большие города Королевства всегда отличались изысканностью одежд, населения и комфортабельной архитектурой зданий. Улицы – чистые, будто вымытые домработницей, транспорт двигался по выложенной брусчаткой дороге, непонятно откуда беспрерывно играла виолончель.

Приветливый девятипалый столяр сидел на веранде и рассказывал собравшимся вокруг девицам, как потерял недавно палец. Засмейся они по отдельности, и каждый голосок можно было расписывать по нотам и включить в симфонию, но их было семеро. Хохот стоял похлеще, чем в пивной по соседству, куда незамедлительно направилась одна из девушек, до этого тщательно записывающая историю слово в слово на листочек. Дымя трубку, бармен с безуспешно скрываемым под фартуком брюшком выслушал ее и принял бумажку. Икнув, он вытер шею платком и разрешил ей налить пинту пенного.

Краны располагались на внешней стене заведения, чтобы в жаркие дни можно было не толпиться в помещении. Бармен ушел внутрь, а поджидающий этого жулик вышел из-за угла к крайнему крану и торопливо потянул за пивной кран с подставленной чекушкой. Не успел он пену сдуть, как в него полетели каблуки. Шайка мальчишек, играющих гайками неподалеку, его освистала, а сидящая в углу компания отдыхающих шахтеров взялись за кирки. От жулика с рваным ботинком и след простыл.

Дальше по улице в тени кроны растущего дерева Ашны на шезлонгах сидела пара санов. В любом другом государстве местные, вероятней всего, пустили бы их на суп или, по крайней мере, вокруг них был бы гигантский забор, как в Монтибусе (пограничном городе Империи), но здесь они угощали прохожих вином, не имея никаких ограничений. Их дети вместе с отпрысками людей и комками шерсти гномов (до отрочества из-за обильных волос по телу их сложно отличить от кустов) играли на лужайке.

– Сорсе щисъ, – обратился к отдыхающим Галош на языке санов.

– Не пытайтесь, – на чистом людском сказал сан с окулярами. – Не хочу, чтобы дети слышали родной язык в отвратной форме. Лучше выпейте вина. – Обладатель сломанного аккордеона сжал губы, но сохранил приветливое выражение лица. Вернее, ему так казалось. На деле он будто раскусил горчичный шарик, что повара добавляли к мясу.

– Знаете, с удовольствием, – сказал Галош. Сан щелкнул пальцами и ожидающий за деревом слуга (человек) принес бокал. – Благодарю. М. М-м! Прекрасный букет.

– Выдержано на лучших муравьиных попках, – ответил сан. Шло отнял бокал от губ, пролив несколько капель на брусчатку, и вернул на поднос. Галош причмокнул языком, осматривая мерцающую жидкость.

– Будьте любезны, подскажите, где в ваших краях сажают на кол? – спросил он. Женщина из расы санов, передвинула оправу очков к кончику носа.

– В конце улицы дом с табличкой. Поторопитесь, если не хотите попасть на злого распределителя.

– Злого?

– Посадить вольны как на кол металлический, так и на деревянный, не обработанный. До закрытия осталось меньше десяти минут. Распределитель жуть как опоздавших не любит, а по долгу службы обязан всех обслужить. Понимаете?

– Более чем, миледи, – сказал Галош. Ее щечки на синеватой коже почернели от смущения. – Следует поторопиться, если мы хотим успеть умереть сегодня. – Галош залпом допил вино и, ускорившись, бросил бокал на землю. Тот, как принято среди уважающей себя стеклянной посуды, разбился.