Psychica

Когда подъехали, шум и гам доносились из сквера с нахлобученными кустами. Около биотуалета и ларька с шаурмой собралось мини столпотворение. На месте их снова ждали. Максим не поверил счастливой встрече. Закон парных случаев в действии. Успевшая стать родной психиатрическая бригада уже обрабатывала шального седого дядьку в коричневом джемпере и старомодных джинсах, прыгающего как пьяная обезьяна.

Действовали в темпе и слаженно. У клиента вспорота брюшная стенка. Темная кровь окрасила асфальт. Максим принес инструменты, оттолкнул стервятников и хладнокровно продемонстрировал отточенное искусство, наложив швы на рваный разрез. Седовласый пугал толпу и молил о помощи. После перебинтовки его уложили на каталку, фиксировав за запястья.

– Приветствую, коллега! – прозвучал знакомый баритон. – Вот вам пример незавершенного суицида. Носился по парку, как заводной апельсин, и что-то кричал, скрывался от кого-то. Видимо, от мнимых преследователей. Ну, и добегался. Решил покончить с собой. Так, дорогой? – обратился Глеб к незадачливому самоубийце: – Признавайся! Зачем брюхо вспорол? Резать-то не так надо.

– Мстители найдут! – глухо произнес больной, – они придут за мной. Лучше смерть, чем попасть в клетку. Я не вынесу издевательств! Убейте меня! Убейте! Они не отстанут. Я пытался спастись. Это все они, они довели до края. Что я натворил? Нет! Это словно был не я, а неизведанная, чужая сила! Нет! Я никогда не подчинюсь им! Никогда!

– Тише, тише, вредно так волноваться, – вмешался Максим. – Помолчите пока! Пресс надорвете! Так куда его?

– А вы как думаете?

– Забирайте! Нам с ним связываться не резон. Только пусть его осмотрит хирург.

– Правильно, – кивнул Глеб. – Бойкая ночка выдалась. Многим вдруг снесло крышу. И этого джентльмена я вижу впервые. На вид вполне приличный гражданин. Вон его пиджак мокнет в луже. Дорогой пиджак, между прочим. В парке земля как жижа от дождя не просохла. Кто-то видел его очки, или уже стащили? Здесь околачивался очевидец. Вон тот!

Сомнительный хлыщ в грязных кроссовках и оранжевой кепке, держа в руке банку энергетика, донес, как полоумный скакал по скверу, пытаясь от кого-то спастись.

– Его окликнули, предположив, что наяривает бухой бомжара или возмутитель спокойствия, – пояснил случайный свидетель. – Собирались ментов вызвать, да у самих рыло в пушку, а потом заметили, как он резанул себя и упал.

– Вся шняга закрутилась, когда он вылез из черного внедорожника, – добавил второй зевака, сверкая гарнитурой. – Отошел к бордюру, и как запляшет вприсядку, как физкультурник, типа олимпийский резерв, задал такого шороха – вот было палево, а потом пустился наутек. Даже не успел заснять его на мобилу. Дикий страх на него напал, и точно та тачка его сопровождала, а как пырнул себя, так тачка пропала. Похоже, его пасли! Связь здесь есть, правду говорю, мужики! Связь прослеживается, потому как тачка крутая. Уехала, а он подыхать остался.

– Нет, нет, молчите! Они придут за вами! – мычал раненый, пытаясь встать, что ему отчасти удалось, но его прихватили расторопные санитары и прижали обратно.

Поразительно, какой неистовой силой обладал этот человек?! Максим осторожно измерил давление и пульс пациента. Оба показателя зашкаливали. Раненый испытывал прединсультное состояние. Его бы сдать в неврологию, но Маликов не озвучил здравую идею.

– Мы сами снизим давление, – снова прочитал мысли Глеб. – Аффективно-бредовой приступ. Документы в порядке. Ученый он, физик, числится в какой-то академической абре кадабре. С ними такое часто случается! Не новость. У меня башка раскалывается! А у вас?

Сосредоточившись, Максим ощутил колкое защемление в затылке, а виски будто налились свинцом. Когда-то он мучился мигренью, но не придавал ей значения, редко принимал анальгетики, и пустил здоровье на самотек.

– Есть немного, – отрешенно ответил он.

– В той квартире тоже самое испытывал. Только вы не напрягайтесь зря! Это, как говорится, мой бред, – иронично предупредил Глеб и обратился к страдальцу: – Так ты убить себя хотел или пошутить?

– Хотел! Убью! Невыносимо! Невыносимо! – тараторил больной – Они придут за вами! Никогда не соглашайтесь на их условия! Никогда не соглашайтесь на их уловки! Цепная реакция запущена, но им не добиться результата. Ужас порождает насилие, и они заберут многих. Вам мало не покажется! Опыты закончатся крахом. Полное поражение…

– А вурдалаки? Демоны? Вы не выпивали сегодня?

– Демоны… Они и есть демоны… Мои каратели… Демоны в человеческом обличии, – сокрушительно повторял несчастный. От перенапряжения швы на животе могли лопнуть в любой момент, и он пролился бы лавой кишечного брожения и умер на сносях, подставляя заботливых лекарей.

Глеб подал знак. Санитары вкололи помешанному в бедро лошадиную дозу транквилизатора. Оба доктора чувствовали себя неуютно. Тут как тут подкатила полиция, и показались репортеры, фотографируя бедолагу, и выслушивая бессвязные реплики, пока его грузили в машину. Информации хватит, чтобы сделать дядьку героем утренних новостей.

Маликов уклонился от интервью, спрятавшись в скорой, а Глеб охотно прокомментировал инцидент, важно жестикулируя указательным пальцем. Энтузиазм репортеров быстро угас, и они укатили прочь так же внезапно, как и появились.

– Вот настоящие демоны, – довольно заметил Глеб. – Никакого от них спасения! Согласны, док? А первого клиента, между прочим, приняли на ура. Доставили его согласно прописке. Он, представляете, на удивление быстро пришел в себя. Не знаю, как это получилось, но никакого бреда в приемном покое он уже не нес, на вопросы отвечал правильно, и уже меня чуть не приняли за ненормального. Я попал под удар и подорвал репутацию, что привез к ним обычного дебошира. Долго объяснял, что произошло, и заставил больного вспомнить, что он тогда испытывал. Он не отрицал, что кукухой двинулся, и утверждал, что нуждается в психологической помощи, дескать, подавай ему психолога, желательно девушку, выпускницу МГУ. Где же ему такую найдут? Наивный! А ложиться в стационар отказался. Пришлось оформлять его по статье. Я наплел дежурному, что он склонен нарочно прятать симптоматику. Поверьте, внешне он был абсолютно нормален, спрашивал о жене, и совершенно не понимал, как мог так жестоко с ней поступить, собирался немедленно навестить ее, требовал отвезти к ней за наш счет. Мы тогда пошутили между строк, что, мол, рогатый он, застукал ее с хахалем, и тому подобное, но тему не развивали. Короче, вкололи ему снотворного и сопроводили в наблюдательную палату. Дальше я учтиво ретировался. Сознаюсь, я обычно быстрее сбегаю, но уж больно тип интересный. И этот шутник на него похож. Только вычурная аутоагрессия смущает. Хорошо, что рядом никого не оказалось. Сейчас повезу его в другую больницу. В предыдущей попросили не беспокоить, а он по регистрации как раз подходит. Положу его в отделение суицидников. Будет на карандаше и на полном пансионе под неусыпным вниманием медсестер. Заполнит тесты, сдаст анализы, выпьет таблеточку, проспится и раскается в содеянном.

– Мда… странно, – отрешенно сказал Максим. – Разве сейчас обострение? Вроде не сезон?

– Верно. Только у нас всегда сезон. Кстати, прошлым летом была мода скакать голышом по центру, пугая прохожих. Это были забавные курьезы. Но те как на подбор наш проверенный контингент, а тут неизвестные господа, и если уж, между нами, не похожи они на психиатрических больных, совсем не похожи. От своих запах особый исходит. Сразу определяем членский билет, а эти – аномальные субъекты. Предполагаю, что наглотались они какой-то синтетической дури, и их вштырило не по детски, но это чисто мои теоретизирования. Вам, боюсь, они будут непонятны. Простите, не утомил?

– Нет, что вы! У вас увлекательная специальность, – искренне заключил Максим. – Романтика! А мы ремесленники, действуем строго по алгоритму. Делай раз, делай два. На автомате.

– Что вы?! Какая романтика?! – скривился доктор, – одно и тоже, одно и тоже. Приелось! Хочется зарыться в песок. Вы спасаете жизни в буквальном смысле, вы – герои, а мы реально демоны в человеческом обличии, истуканы в белых халатах.

Глеб горько усмехнулся и опустил взгляд.

А ведь он так молод, подумал Максим, а уже превращается в циника, и блеска в глазах уже нет, а был ли он раньше, и будет ли в будущем, если он определяет суть ближнего одним немигающим взглядом, и даже читает мысли? Эх, не его эта стезя – психика. И вообще нужно быть аккуратнее в выражениях, а то этот разговорчивый эскулап и про него придумает небылицы. Наверняка уже поставил ему диагностическое клеймо и записал в свою клиентуру.

Наверняка.

– Симыч, едем?! – Димка торопил на базу.

Заметно похолодало. Звезды пропали. Заморосил дождь. Они доберутся до станции нарочито медленно. Их точно не потревожат, дав возможность перекурить. Два вызова сразу – предел. Пусть пашут другие, а им достаточно.

– Заболтался с вами, – отрапортовал доктор, – нужно этого выпендрежника везти.

– Смотрите! Вон она! – проскрежетал застоявшийся зевака. – Узнаю номера!

Доктора обернулись на шоссе, но в презрительно ослепляющих огнях автострады ничего разглядеть не удалось.

– Они следили! Следили, чем кончится, – заключил прыщавый сопляк и надвинул кепку на лоб, словно для конспирации. – Менты?! Где же менты? Уже попрятались, падлы!

– Ерунда! Вы просто под впечатлением! – разумно объяснил Глеб. – Будет вам искать приключений! Они сами вас найдут. За вами тоже следят?

– Следят! – на полном серьезе выпалил шкет.

– И кто же?

– Предки и органы правопорядка, – выпалил паренек так серьезно и подобострастно, что обоих врачей после недоумения пробило на смех.

– Гуляй, сынок, – потрепал его по загривку Максим. – Поменьше пялься на дорогие тачки.

– Таких пока не угонял, – завистливо заметил проныра и прошмыгнул в толпу.

– Ох, хлыщ! – обронил Глеб и спохватился: – Все! Регламент! Будем прощаться! Знаете, иногда полезно пообщаться с коллегой, но не в три часа ночи.

– Аналогично, – просопел Максим, вытирая испачканный красными пятнами халат.

В дороге водитель надоедливо спрашивал, почему их сегодня тянуло на леваки? Максим ссылался на влияние планет и ошибки диспетчеров. Симыч достал из бардачка теплую газировку, но Максим отказался пить и предложил заехать в гипермаркет. Фельдшер слушал плеер и совершенно не собирался устраивать разбор полетов. Сложные переезды вымотали всю троицу. Заросший черными кудрями, Максим сопел, поглаживая загорелую шею, и представлял, как утром отчалит в родную гавань отсыпаться по-настоящему.

Семыч прибавил скорость, собираясь застать криминальную сагу на «НТВ». К станции подъехали без единого скрипа, чтобы лишний раз не светиться. Одна нужда – упасть на тахту и забыться. Максим проглотил пенталгин, спросив у сменщиков, нет ли сегодня магнитной бури? Дежуранты вяло отвечали, что его подозрения – сплошная хиромантия. Но когда Димка тоже попросил таблетку, Максим окончательно убедился, что магнитное влияние существует. Заварив пакетик чая с бергамотом, Максим распластался на кушетке, думая о встреченных чудаках и затейливом докторе.

Ростом он вымахал под метр девяносто. Сутулый и грузный, с выпяченным животом, вторым подбородком и расхлябанной походкой с еле заметной перемежающейся хромотой. Когда-то, до свадьбы, он усердно занимался в качалке и хвастался резными кубиками на прессе. Сейчас хвастаться уже нечем, кроме потрепанных бицепсов и массивной грудной клетки. Вид он имел серьезный и в тоже время вполне обыденный: пристальный и тяжелый взгляд с колючей щетиной, одутловатыми ямками под глазами, пухлыми щеками и чуть согнутым носом. Характером отличался противоречивым: то вспыльчивым, то подчеркнуто мягким, но легко раздражался по пустякам. Армейская служба и перенесенные вредности оставили неизгладимый отпечаток в психике. Но если внимательно присмотреться, если сбросить воинские опилки и проникнуть внутрь сквозь толстую кожу, то перед наблюдателем предстанет весьма тонкая и ранимая натура. Максим умел быстро адаптироваться в среде, где надо выглядел брутальным и хамоватым, а где-то воспитанным и интеллигентным, а в редкие моменты сентиментальным и трогательным. Он никогда специально не претворялся и мог быть разным, словно хамелеон, исключительно по наитию.

И сейчас в полусне он погружался в вечную молодость, воскрешая прочитанные учебники и вызубренные конспекты, научные кружки и пройденные олимпиады. Ворочаясь в неудобных позах, Максим пытался понять, на что намекал тот доктор в постановке диагноза, когда вещал о демонах, жутком страхе и дебюте заболевания. Боль по-прежнему не отпускала. Пенталгин не действовал. Половина упаковки за смену – перебор.

Расставшись с идеей разобраться в непознанном, Максим отвернулся к стенке, очутившись на знойных берегах Сан-Ремо в объятиях карнавальных волн, черноглазых танцовщиц, слабоалкогольных коктейлей и белоснежных альбатросов.

Глава вторая

Проснулся Максим от тошнотворного запаха, раздражавшего забитый нос. С шестилетнего возраста он страдал хроническим насморком, но это не помешало уловить аромат мусорной корзины, поставленной около его койки. Не успел он выразить ноту негодования, как появилась санитарка Тамара Павловна и забрала ведро, видя в нем мешок с подарками, а не скопище зловонных помоев.

К восьми часам в голове полегчало. Послышались заторможенные возгласы и братания. У вешалки появился угрюмый мужлан с рюкзаком за спиной – Пашка Фомин, недавно устроившийся сотрудник, холостяк и спорщик, любитель поиграть в покер или русский бильярд на мелочь, фанат английской премьер-лиги и лапшы «Доширак». С нескрываемым возмущением он уставился на Маликова, бросил рюкзак на подоконник и присел напротив, опершись на пуховую подушку.

Максим первый прервал молчание.

– Ты что-то припозднился.

– По набережной шатался. Гуляю, брожу, скитаюсь. Тут хоть развеяться можно от тоски. Свои люди, и пива выпить не западло, а дома совсем тухляк.

По его трехдневной щетине и охриплому голосу Максим сделал вывод, что Фомин в выходные смотрел в бутылку. Он не был конченным алкоголиком, но выпить никогда не отказывался, и не так, чтобы часто, а сезонами, поэтому уже имел несколько выговоров от администрации и считался ведущим кандидатом на сокращение.

– Как дежурство? – спросил он невпопад.

– Так себе.

– Совсем?

– Ну, кроме парочки занимательных случаев.

– Знаю, – зевнул Фомин, – Симыч все уши прожужжал. Я тебя пытать не буду. Собирай свою котомку и канай отсюда. Сегодня я не в состоянии с кем-либо делиться своим богатым внутренним миром.

Максим изобразил понимающую ухмылку. Действительно, зачем тратиться на всяких раздолбаев, когда проще свалить по своим делам, а их позарез нужно разгребать. На ум приходили сложные планы: выплатить накопившиеся долги, пересечься с бывшей женой и увидеть сына. Тут же он понял, что успел помириться с Ульяной, а с сыном общался на прошлой неделе, и не то чтобы помирился, и не то чтобы общался, но все-таки уделил ему несколько минут, подарил конструктор, а жене сказал пару ласковых и успел повздорить из-за пустяка.

Сильнее его волновало другое: как заключить мировую с Ларисой, последней боевой подругой, фельдшером с параллельной бригады, поэтому он не спешил уходить, ожидая ее появления. Надеялся, что она украдкой зайдет к нему, а он улыбнется и спросит, как она себя чувствует, и встретятся ли они ближайшим вечером?

Думы становились бесплодными, образовывая запутанные спирали. Максим вовсе не распутывал паутину, не стремился избавиться от нее и помчаться за клубком, чтобы тот привел к далекой и очень желанной цели. Он откладывал проблемы в задний карман, копил их, не ворошил больные места и боялся взглянуть в будущее, боялся принять решение и поставить точку, а где-то многоточие, или многое пересмотреть со стороны, дав понять себе и остальным, что он может все исправить, и сделает это обязательно, вот только нужно набраться духу. Он и не гнался за Ларисой и не силился поймать птицу счастья, не плыл по течению, а барахтался в болоте, и не переходил его вброд, застряв в раскосой коряге. Максим даже не упирался в нее, а лишь облокачивался, отдаваясь мутной глади.

От Фомина несло огуречным одеколоном и похмельным синдромом. Вредная Лариса не появлялась. Маликов устал ждать, достал из тумбочки вчерашнюю газету, раскрыл, полистал и выбросил, собрал вещи и вышел в коридор, завернув к водителям пожать руку Семычу, но тот уехал на очередной вызов. Он почти жил на подстанции, будто снимал здесь угол и специально не появлялся дома. Бошковитый Димка наоборот успел навострить лыжи.

Максим умылся под краном, вытер лицо салфеткой и обреченно побрел на остановку, собираясь заказать на ужин пиццу «четыре сыра» и записаться к стоматологу, чтобы заменить раскрошившуюся пломбу. Обитал он в Сокольниках. В гости никого не водил. Квартира досталась в наследство от покойной прабабушки, коренной москвички с дореволюционных лет, пережившей царя и советскую власть. Скончалась она от старости на девяносто пятом году в здравом рассудке, до смерти сама ухаживала за собой и вязала носки и жилеты, сидя на застекленном балконе. Последние годы она не бралась за спицы, а сидела в кресле-качалке и смиренным сфинксом смотрела на горизонт, за которым возводились высотки, пряча красное солнце. Ее сын, дед Максима, фронтовик и орденоносец, герой обороны Москвы и Курской дуги майор Иван Федорович Маликов, дошедший без единого ранения до Берлина, отошел в мир иной в конце девяностых после третьего инсульта. Жена Нина не оплакивала его, а приняла смерть на удивление трезво, ведь она знала колоссальную цену жизни.

Максим запомнил деда как балагура и компанейщика. В чулане хранился баян, на котором дед наяривал на свадьбах и юбилеях, пока пальцы не отказались нажимать клавиши. Бабушка Нина раз в месяц протирала баян влажной тряпкой, точно он был неотъемлемой частью именных наград, хранившихся в запертом комоде.

Перед юбилеем победы бесценные ордена и медали пытались украсть домушники. Они пробрались в квартиру и разбили в дребезги антикварную посуду, раскидали белье и наволочки, но упертый комод так и не вскрыли. Так и ушли почти ни с чем, прихватив скромную пенсию (по настоянию дочери бабка держала деньги в «Сбербанке»).

От бабушки Нины остался ее портрет работы неизвестного художника, черно-белые фотографии и золотые кольца. Драгоценные вещи перенесла к себе ее внучка, старшая сестра Максима Галина, чтившая бабушку как икону, проводив с ней каникулы и делая домашние задания за ее лакированным столом из красного дерева.

Мать Максима на пенсии перебралась в область, обустроив домик в дачном хозяйстве. Отец пропал без вести, когда Максиму исполнилось десять лет. Мать утверждала, что папа отправился в безымянную экспедицию покорять снежные вершины. Он действительно занимался альпинизмом и по легенде пропал в снегах Гималаев, а в реальности это были уральские горы, не менее суровые и опасные. Для впечатлительного мальчика отец остался легендой как в романе Каверина. Максим часто ставил себя на его место и мечтал когда-нибудь отправиться по затерянным следам или стать летчиком и отыскать его зимовку, заброшенную хижину между ледяными скалами с замерзшими телами, застрявшими в вечной мерзлоте.

У метро на раскладке Маликов купил диск с хитами прошедшего фестиваля «Нашествие», балдея от группы «Пикник» и Кипелова. В синематографе он предпочитал французские комедии и бессмертное творчество Балабанова. Золотой осенью ему стукнет сорок – юбилей, который не отмечают. За четыре десятилетия он многое успел повидать, пройдя предательскую войну, вкалывая на МЧС и «Красный крест» в далеких гуманистических путешествиях.

Спускаясь по эскалатору, он по-прежнему разбирал вчерашние передряги с порезанной женщиной и сумасшедшим в парке, в сотый раз перепроверяя свои действия. Со школьной скамьи Максим отличался повышенной мнительностью, многое перепроверял, чрезмерно сомневался, переспрашивал и колебался, но когда принимал решение, то выполнял его безукоризненно. За здоровье пострадавших он не беспокоился. Бывали случаи и сложнее.

Родная сестра была умнее и дальновиднее. Учились они на одном потоке, только Галина была старостой и отличницей, а Максим грыз гранит с переменным успехом, лишь изредка удивляя пятеркой по сложным предметам. Он увлекался анатомией и посещал хирургический кружок, а сестру захватила фундаментальная наука с теоретическими дисциплинами. Заботливая Галина помогала, подсказывала и выручала, а он благодарил, гордился и знал, что из нее получится прогрессивный ученый, а он к науке равнодушен, его интересует исключительно практика, то есть конкретная помощь людям. После шестого курса он поступил в интернатуру по общей хирургии в институт Вишневского, заключив контракт с министерством обороны с обязательной отработкой. Получив вольную после длительной командировки на Северный Кавказ, Максим вернулся на гражданку и устроился в стационар Пироговского центра, а через три года на фоне профессиональных неудач и кризиса «девяностых» переквалифицировался во «врача общей практики». Сестра закончила аспирантуру и защитилась, оставшись преподавать в университете. Она упрекала брата за отсутствие академичности, а он отмахивался и предлагал бросить «не женское дело» и найти себе достойного жениха. Сестра тушевалась и замолкала, а в тоскливых моментах чуть слышно плакала, свыкаясь с перспективой остаться старой девой. Она завидовала его жене и пыталась общаться с любимым племянником, вызывая скрытую неприязнь Ульяны, но ухитрялась поддерживать с ней мирные отношения, даже находя общий язык, что было совсем не сложно, так как Ульяна училась с ней в параллельной группе. Именно сестра и познакомила ее с будущим мужем.

Студенческий брак свершился на третьем курсе и продлился до выпускного вечера после вручения дипломов, когда неопытные супруги поняли, что они совершенно разные. Максим не может удовлетворить ее амбиции, а их ребенок, разумеется, не ошибка, а чудо, которое останется с матерью. После развода Максим с огромным трудом уговорил ее разрешить видеться с сыном. Переживая накопленные обиды, она хотела забрать его насовсем и оградить от дурного влияния папаши. Она укоряла его в отсутствии воспитания, в том, что он постоянно сидит в больнице и не вкладывается в семью. Ради стабильного заработка Ульяна оставила медицину и устроилась в страховую компанию, ощутив значительный подъем по социальной лестнице.

«Не хочу, чтобы Женька походил на тебя! – упорно повторяла Ульяна, цокая каблуками. – Он унаследует только плохие качества. Ты холоден, ведешь себя как бирюк, от тебя я получала ничтожно мало тепла, и сейчас я делаю все возможное, чтобы Женька стал маменькиным сынком. Ты ничего не смыслишь в воспитании. Наш брак – среднестатистический ляпсус, который получилось исправить. Раньше нам было хорошо вдвоем и интересно многое познавать вместе. Мы росли в тепличных условиях и не знали жизни. Мы не догадывались, сколько стоит хлеб, и как платить за квартиру. Ты не оправдал моих ожиданий. Тебе вообще нельзя создавать семью. Хирурги женятся только на работе».

Спорить с ней все равно, что учить козу анекдотам. Дальше накатывала волна критики в адрес его сестры и вычурная хвала за то, что она отказалась рожать. Пусть отдается познанию мира, ведь науке она по-настоящему предана, и ничто не отвлекает от главного. Сестра не догадывалась, что исследовательская деятельность – грандиозная мистификация. Ученые степени не приносят высоких благ, и лишь счастье материнства является для женщины высшим смыслом, и лишь познав его, можно ощутить истинное предназначение. Галине уже не удастся стать матерью. Возраст позволит, но не здоровье. Сестра замалчивала больную тему, напоминая о себе редкими звонками на праздники и день рождения Женьки.

Внешне сын точ-в-точь копия отца. В нем Максим узнавал себя. Свекровь презирала Ульяну за разрыв, но не озвучивала претензии вслух, иначе внук не отправится к ней на летних каникулах. Мир держался на шатком компромиссе, сломить который могло одно неосторожное слово.

…Переступив порог квартиры с коммунальными платежками, он положил бумажки на тумбочку и выронил ключи. Хрустя позвонками, стянул ботинки, забросил в стиральную машину носки, вымыл руки жидким мылом, выпил воды из графина и плюхнулся на кровать, забыв про пельмени и пряники. Он даже не храпел, переворачиваясь с боку на бок, лишь когда затекали ноги, и щемило в пояснице.

В утомленный мозг прокрадывалось отсутствие перспективы. Казалось, он слишком мало достиг в свои годы. Что теперь маячит на горизонте? – весьма спорный вопрос, а полноценно жить хотелось сейчас. Наверно, так проявляется кризис среднего возраста. Без седины и бесов в штанах. Максим отдавал себе отчет, что совершенно не ищет развития, а привык час за часом сидеть и ждать у моря погоды. Пуская жизнь на самотек, он забыл, что такое усилие воли. Как приручить ее и приспособиться к текущим обстоятельствам, он не знал. Вроде бы ничего плохого не намечалось: стабильный заработок, выплаченные кредиты, сын в пешей доступности, свобода, отсутствие обязательств и верная любовница на подхвате. Он не испытывал угрызений совести и беспричинных страхов, последний раз наделав в штаны перед майскими праздниками, когда по ошибке ему позвонил коллектор.