– Няня, сегодня мне на твоем кресле чай пить! – вдруг отзывается Соня. – Катя вчера сидела.
– Тебе, тебе. Помолись Богу и иди.
– А я завтра сяду на кресло, – говорит Катя, завистливо косясь на нянино кресло и усаживаясь на простом стуле. Они обе уже года два садятся поутру на это кресло по очереди, и все главные ссоры происходят из-за него, так что няня грозится, что никого никогда не посадит на свое кресло, а всегда будет сама на нем чай пить. Но сестры знают, что няня этого не сделает. Няня только на словах – строгая.
Глава 3
В коридоре слышен звонок. Девочки встрепенулись и бегут к матери в спальню; Ваня тихо идет за ними, но останавливается в зале. Папа встречает его.
– Здравствуй, Jean. Поздравляю. Что ж, рад, что в гимназию не пошел?
– Нет, мне все равно. Я бы и пошел.
– К чему же врешь? Вижу, что радехонек. Ты, брат, не из прилежных. Похвастаться нечем; ничем не взял, одним лицом разве, да и то бледный всегда. Федя где?
– В гимназии.
– Вот как! Его какая муха укусила?
Папа насвистывает что-то про себя и уходит, не дожидаясь ответа. Ваня отходит в угол и, усевшись на большое кресло, задумывается: ему очень невесело.
– «Скоро ли Федя придет? – думает он – отчего это я няню и Федю люблю больше, чем папу и маму. Ведь это грех! Да!»
Скоро мама выходит и, поздравив и поцеловав один раз Ваню в лоб, усаживается на диванчике с ногами, и тяжело опускается на шелковую подушку. Она всегда слабая, больная, но доктора к ней не ездят и ее не лечат. Горничная Акулина говорит, что она просто прикидывается.
– Тише, не шумите, – говорит она. – Вы меня оглушили. Катя! ты совсем мужичка. Не висни так, ты мне все платье измяла. Надо вам гувернантку, а то вы совсем мужичками растете.
Входит папа и несет книжки в красных переплетах.
– На вот тебе, баловень! Ты! Гусь! Держи же!
Ваня молча берет книжки и глядит в сторону. Он боится, что сейчас его разбранят.
– Что же ты не благодаришь? – говорит мама по-французски.
– Merci, – тихо отзывается Ваня, и целует папу, потом маму.
– Да они тебе не нравятся?
– Нет, нравятся.
– Так что же ты насупился-то, губы надул?
Ваня молчит. Он не знает, что сказать, потому, что вовсе не насупился, а ему, так, грустно от чего-то.
– Удивительный мальчик! – недовольно говорит мама. – Ничем не угодишь. Отец хлопотал, вчера нарочно в магазин ездил…
Ваня опустил глаза в землю и молчит, только руки его тихонько дрожат.
– Ступай в залу… или к своей дуре няньке, которая тебя так избаловала, что ты уж ни гроша не стоишь, – говорит папа, – уж кончится тем, что тебя придется отдать в пансион!
Сердце у Вани больно шевельнулось: он тихо выходит, а в ушах у него все повторяется «к дуре няньке» будто эти слова не раз сказали, а все шепчут ему на ухо без конца.
– Или мы его избаловали донельзя, или он просто совершеннейший пень, – говорит папа по его уходе, но так громко, что Ваня услыхал это, переходя залу, и разронял книжки. У него слезы на глазах. Молча, собрав опять книжки, он садится на то же кресло в углу залы и, не развертывая их, глядит в окно.
«Скоро ли придет Федя? – думает он. – Зачем я с ним не пошел в гимназию».
Отчего же ему так грустно? На сердце точно что-то давит и так сильно, будто что-то тяжелое там, будто свинцу налили в грудь.
– Поди ко мне. Ты, моя милая, умница, всегда веселая, розовенькая! – говорит папа в гостиной, усаживая к себе на колени Соню.
Чрез полчаса в этой зале шум. Катя с Соней разыгрались. Няня сидит у окна с чулком. Она грустна и изредка косится на Ваню; ей бы хотелось подойти к нему, да нельзя. Ее и так сейчас бранили за то, что она Ваню так испортила, что он гроша медного не стоит. Ваня слышал это из залы и все думал:
«Ведь они няню обижают?! Зачем же они и ее и меня всегда обижают?»
Катя стряпает что-то под стулом. Верно шалит. Соня, держа на голове доску с камешками, ходит по зале и кричит во все горло:
– Пироги горячи! Пироги горячи!
– Эй, разносчик! что стоят пироги? – говорит Соне какой-то чужой, который пришел к папе.
Соня потупилась и молчит.
– Соня! перестань же! – говорит папа: – и ты у брата переняла молчать и в пол глазами упираться. Отвечай!
Но Соня молчит.
– Сколько же стоит, разносчик? – говорит опять чужой.
Соня все молчит, но вдруг повертывается к нему спиной и опять кричит, шагая по зале:
– Пироги горячи! Пироги горячи!
Чужой и папа смеются и уходят.
Через полчаса Катя уже кучер, а Соня лошадь, и держит в обеих руках веревочки.
Они стали за креслом, где конюшня, и собираются выезжать.
– Няня, кричи: подавай! – говорит Катя.
– Ну, подавай! – невесело отзывается няня, косясь на молчащего Ваню.
Катя чмокает, а Соня (как и всегда) начинает брыкаться и нейдет.
– Стой! Т-п-п-р-ру-у! – кричит Катя.
Но лошадь все брыкается и нейдет к подъезду.
