Криминальный талант

– Мы ж только познакомились…

– Ну и молчали?

– Сказала, звать Клава. Налили. Поехали. Закусили, значит.

– Ну а дальше?

– Налили еще. Поехали. Закусили, как положено…

Петельников вздохнул и прошелся по кабинету. У него хватило нервов слушать этого парня, но не хватало терпения – оно кончилось. Важна каждая мелочь, каждая деталь лица, каждое ее слово ценно, как в рукописи классика… Таких свидетелей давненько не встречалось. И Петельникову захотелось съездить его по шее, потому что в наше время за серость надо бить.

– Может, ты ей стихи читал?! – гаркнул инспектор, и парень от неожиданности вздрогнул.

– Зачем… стихи?

– Надо! – орал Петельников. – Положено женщинам стихи читать!

– Не читал.

– Чего ж так?!

– Какие… стихи?

– Ну хотя бы прочел сонет «Шумел камыш, деревья гнулись…»

Парень оживился и понимающе усмехнулся.

– Подозреваю, что у тебя есть гитара, а? – спросил инспектор.

– Есть, – подтвердил Торба.

– И магнитофон, а? И телевизор, а?

– Ага, – согласился парень.

– Выбрось ты их, голубчик, не позорь наш просвещенный век. Не позорь ты наше всеобщее образование. И читай, для начала по капле на чайную ложку, то есть книжку в год. А потом по книжке в месяц. Иди милый. Еще вызову.

Торба моментально вскочил и пошел из кабинета не простившись. Это был второй потерпевший, у которого пропало сто двадцать три рубля.

Петельников чувствовал, что его любопытство до хорошего не доведет – добровольно вешать на себя сомнительное дело, по которому нет свидетелей, а оба потерпевших ничего не помнят и никого не смогут опознать. Верный добротный «глухарь»; будет висеть с годик, и будешь ходить больше к начальству оправдываться, чем вести оперативную работу. А ведь этих ребят просто было убедить, что с ними ничего не случилось. Да и сам Петельников не уверен – случилось ли что с ними…

Он усмехнулся. Если бояться «глухарей», то не стоит работать в уголовном розыске. А если не быть любопытным, то кем же быть – службистом?

Рябинин разобрал сейф и сложил в одну пачку разрозненные листки со смешными выписками. Он еще улыбался, когда, стукнув на всякий случай в дверь, в кабинет шагнул Вадим Петельников.

– Вспомнил анекдот, Сергей Георгиевич? – спросил инспектор и тоже улыбнулся, погребая руку следователя в своей широкой ладони.

– Зачем ты сразу раскрываешься? – печально вздохнул Рябинин.

Петельников сел на стул и расстегнул пиджак, полыхнув длинным серебристо-оранжевым галстуком с толстенным модным узлом. Инспектор осторожно молчал, зная, что вопросом он нарвется на шпильку, как на неожиданную занозу в перилах.

– Как это раскрываюсь? – все-таки спросил Петельников, чтобы узнать, какова она, эта шпилька.

– Человек улыбается. А почему человек может улыбаться? Анекдот вспомнил, водки выпил, женщину увидел… Типичный ход мыслей работника уголовного розыска.

– У нас не прокуратура, Сергей Георгиевич, улыбаться некогда.

– Да?! – удивился Рябинин. – А я не доверяю людям, которые не улыбаются.

– Да?! – теперь удивился Петельников. – Я вчера часа два беседовал с одним завмагом. Он мне всю дорогу улыбался. Рот открыл, губы растянуты – и сидит, как незастегнутый портфель. А почему? Недостача у него крупная.

– Завмаг не улыбался, а ухмылялся. А ты у меня улыбнешься, – следователь протянул листки.

Смех охватил инспектора сразу – он вообще легко поддавался веселью.

Рябинин никогда не смог бы объяснить, что в этом не очень интеллигентном смехе инспектора особенного. Не смог бы объяснить, как он в этом смехе видит широту, силу и ясность души. А может быть, он просто хорошо знал Петельникова по оперативной работе.

Рябинин поморщился – так сладко думать о человеке нельзя, да еще в его присутствии, да еще зная наперечет его недостатки.

– Могу пополнить коллекцию, – перестал смеяться инспектор. – Вчера получил заявление. Как там… Ага… «Прошу соседа по моей жалобе не привлекать, так как вчера он попросил у меня прощения и три рубля».

Рябинин усмехнулся, действительно записал и спросил:

– А ты что такой нарядный?

– По этому поводу и пришел.

– Спросить, пойдет ли тебе жабо? Кстати, разрешается работникам уголовного розыска носить жабо?

– Хоть корсет, лишь бы «глухарей» не было.

Петельников не улыбался. Рябинин видел, что он уже думал о том, ради чего пришел.

– Давай, Вадим, выкладывай. У тебя, я вижу, какая-то детективная история.

– Сам знаешь, Сергей Георгиевич, что у нас детективных историй не бывает.

– Это верно, – вздохнул Рябинин. – Сколько работаю, и ни одной детективной истории. Что такое уголовное преступление? Сложная жизненная ситуация, которая неправильно разрешается с нарушением уголовного Кодекса. Впрочем, иногда и несложная.

– А писатели эту ситуацию придумывают.

– Пожалуй, дело даже не в придумке, – медленно сказал Рябинин. – А в том, что они эту ситуацию ради занимательности безбожно усложняют, чего не бывает в жизни. Жизнь, как и природа, выбирает самые краткие и экономичные пути. Например, труп. Ведь чаще всего он лежит на месте убийства. А в детективах он в лифтах, чемоданах, посылках…

– Даже в сейфах, – вставил Петельников.

– Даже в холодильнике, я читал. Кстати, у меня есть английский детективчик.

– Ну?! – оживился инспектор, смахнув на миг заботы.

– Можешь не просить, завтра принесу. Слушай, а почему мы любим детективы? Казалось, нам на работе уголовщины хватает…

– Потому что закручено.

– Это верно, – согласился Рябинин и тут же добавил: – Потому что детективы никакого отношения к уголовным делам не имеют. Это просто оригинальный жанр литературы.

– Попадается и неоригинальный. А почему бы тебе, Сергей Георгиевич, не написать детективную повесть? – вдруг весело спросил Петельников и не то чтобы хитро посмотрел, а как-то слишком серьезно для такого легковесного вопроса.

Рябинин замолчал, словно забыл, о чем они говорили. Ему стало слегка неприятно, будто он что-то тщательно спрятал, а оно, это спрятанное, оказалось торчащим на виду. Вот так шел он как-то по безлюдной улице, думал очень плохо об одном человеке, не собирался никого встретить, но повернул за угол, столкнулся с тем самым человеком нос к носу. Рябинин не успел изменить выражения лица и до сих пор убежден, что тот увидел его мысли. Здесь было проще – Петельников заметил, что он готовит материал впрок, как хозяйка осенью консервы.

– Нет, Вадим, – вяло ответил Рябинин, – я плохо играю в шахматы, с математикой не в ладах… А чтобы написать детектив, надо рассчитать двадцать ходов вперед.

– То-то и рассчитывают, – буркнул Петельников. – Прочел тут милицейский детектив известного автора, не одну книгу написал, кино ставили… И вот читаю, что инспектор уголовного розыска заезжает к прокурору взять ордер на арест. Здорово?! Как просто – заехал и взял. И неужели редактор не подсказал, что у нас нет ордеров на арест! Потом заезжает за ордером на обыск, у нас их тоже нет. Автор Сименона начитался.

– Ну, бог с ними, с детективами. Что у тебя?

Петельников начал рассказывать. Он сел поплотнее, выпрямился, застегнул пиджак и как-то подтянулся, словно на нем оказался китель капитана милиции, в котором Рябинин видел его только однажды. Видимо, так он докладывал розыскные дела начальнику уголовного розыска или в Управлении внутренних дел.

– Ну вот, – заключил его рассказ Рябинин, – а ты говоришь, нет детективов.

– По-моему, здесь больше телепатии, – пожал плечами инспектор.

– Сегодня я уже телепатию вспоминал, – усмехнулся Рябинин. – Ну, начнем по порядку. У нас два потерпевших, два эпизода.

Рябинин встал и пошел по кабинету. Инспектор, который уже расслабился, вынужден был подтянуть свои длинные ноги в матово-белых брюках и молочных ботинках.

– Потерпевшие сидели в разных местах?

– Один в углу, второй у входа – разные концы зала.

– Обслуживал один и тот же официант?

– Разные.

– Так. Какой разрыв во времени между эпизодами?

– Пять дней.

– И оба потерпевшие отмечают сонное состояние?

– Сначала. А потом теряли сознание.

– Они просто заснули, – буркнул Рябинин.

Он снял очки и стал протирать их, дыша на каждое стекло и засовывая его почти целиком в рот. Петельников ждал, наблюдая за этой процедурой. Рябинин посмотрел очки на свет, надел их, сел за стол и, взглянув на галстук инспектора, сообщил:

– Сегодня было градусов двадцать восемь.

– Ну? – удивился Петельников, уселся поудобнее и оглушительно хрустнул стулом.

Они немо смотрели друг на друга, будто чего-то выжидая. Петельников слегка выкатил черные заблестевшие глаза – они у него всегда чуть выкатывались от недоумения или тихой злости. Сейчас наверняка от недоумения. Рябинин знал это и улыбнулся.

– Ну, если нечего сказать, как выражаются, по интересующему нас вопросу, то и двадцать восемь градусов сойдет, – заключил инспектор и элегантным жестом поправил галстук.

– Они наверняка пили водку, – вдруг сообщил Рябинин.

– Водку, – подтвердил Петельников.

– По ее предложению, – утвердил Рябинин.

– Первый по ее предложению, а второго не спросил.

– Можешь не сомневаться, – заверил Рябинин.

– Ну и что? – пожал плечами инспектор. – Кто что любит.

– Дело в том, что в коньяке есть букет, а в водке… Вадим!

Рябинин театрально отпрянул от стола. Он тряхнул лохматой головой, сморщил нос, взбугрил щеки, прищурил глаза и стал водить стеклами по инспектору, что означало скептический взгляд. Петельников его перетерпел серьезно, как ненужную шутку.

– Вадим! – все еще прищуриваясь, спросил Рябинин. – Ты меня не разыгрываешь?

– Только за этим и пришел.

– Я не верю, что у тебя нет никаких соображений.

Петельников шевельнулся на стуле. Он переложил ноги из-под стола к стене. И уперся в нее, хрустнув теперь грудной клеткой, которой без движения было тесно под пиджаком.

– Понятно, – заключил Рябинин. – Соображение есть, но ты в нем не уверен. И я знаю почему. Мы только что честили писателей, которые закручивают. Еще раз торжественно заявляю: природа, жизнь и преступник без нужды сложных путей не выбирают…

– Думаешь, снотворное? – неуверенно спросил Петельников.

– Разумеется. А посмотри, как все просто и, я бы сказал, красиво. Попробуй женщина обворовать мужчину. Нужно вести на квартиру, а он еще запомнит адрес. Надо напоить, да ведь не каждый напьется. Потом надо лезть в карман. А тут? Снотворное в бутылку – и веди в парадную или сквер. Просто и естественно. И редко кто пойдет жаловаться, не поймут или постесняются. Да и какие доказательства: пьяный, мог потерять, уронить…

– А снотворное… так быстро и сильно действует?

– Разное есть. Например, барбамил. Есть и посильней, надо в справочнике посмотреть. А с водкой его действие усиливается.

– Почему-то я версию со снотворным отбросил, – задумчиво сказал инспектор. – А вот с коньяком действительно не уловил.

– В водке горечь или примесь меньше заметна.

Петельников мотнул головой, пытаясь ослабить узел галстука. Но Рябинин знал, что сейчас его давит не галстук, а чуть задетое самолюбие. Так бывало частенько: придет за советом, а получив его, начинает тихо злиться, что не мог додуматься сам. И было не понять – на себя ли он взъелся, на Рябинина ли.

Инспектор еще раз криво вертанул головой, побарабанил пальцами по столу и уже спокойно спросил:

– Сергей Георгиевич, возьмешь это дело?

– Да оно же…

– Знаю, – перебил Петельников, – не вашей подследственности. Но в порядке разгрузки, а? С начальством я утрясу…

С начальством инспектор утрясет. Но добровольно просить дело, по которому нет ни доказательств, ни преступника, было мальчишеством.

– А я по своей доброй воле заварил эту кашу, – как бы между прочим сообщил инспектор. – Уже зарегистрировал и завел розыскное дело…

– Не хвались, – буркнул Рябинин. – Утрясай и приноси материал.

Петельников шумно вздохнул, будто самое главное было сделано. Рябинин повернул недовольное лицо к окну – опять он влез в трухлявое дело, в котором ни славы не добудешь, ни удовольствия не получишь.

– Только ты ее поймай, – предупредил он инспектора. – Приметы описаны, где она промышляет, известно.

Инспектор смотрел окостеневшим взглядом поверх рябининского плеча, набычившись, будто там, за плечом, увидел ее, белесую Иру-Клаву-снотворницу. Рябинин шелестнул бумагами. Петельников ожил, посмотрел теперь на следователя и заметил:

– По-моему, преступность страшно нерентабельна, занятие для дураков. Выгоднее эту сотню заработать, чем так выламываться в ресторане на статью.

– А ты это спроси у нее, – усмехнулся Рябинин, хотя понял, что зря усмехнулся: неглупую мысль бросил Петельников.

Инспектор встал, блеснул галстуком и засветился алюминиевым костюмом, как инопланетный пришелец. Рябинин завистливо смотрел на высокую литую фигуру к которой костюм, казалось, прилип. А на нем любая одежда, даже сшитая на заказ, сидела так, будто в пиджак всыпали мешок картошки.

– Если придет, сегодня и спрошу, – отпарировал Петельников.

– А-а, – понял Рябинин, – вот почему ты выглядишь киноартистом.

Петельников протянул руку. Рябинин вышел из-за стола и легонько хлопнул его на прощание по плечу.

– Хотя и ресторан, а все-таки операция, Вадим, – серьезно добавил он, – насчет снотворного пока предположение, версия. Впрочем, вряд ли она придет туда после вчерашнего. Завтра утром позвони.

Петельников мог подключить к походу в ресторан – у него не поворачивался язык назвать это «операцией» – других инспекторов и даже негласных сотрудников. Он мог прийти и опросить о белой Ире-Клаве всех официантов, но что-то мешало ему двинуться по проторенному пути, может быть, необычность дела. Да и не было гарантии, что у нее нет соучастника среди работников ресторана.

Инспектор из-за плеча стоявшего в дверях парня пошарил взглядом по залу – знакомые официанты не работали, значит, мешать никто не будет. И мест свободных пока нет, тоже к лучшему, можно в ожидании столика хорошенько осмотреться.

Петельников прошелся между рядами, легонько посвистывая и ловя на ходу обрывки фраз и осколки слов. Пожалуй, его лицо сделалось сейчас самым заурядным и пошлым во всем ресторане, и только черные глаза, как чужие, светились любопытством на его игривой физиономии.

Глаза инспектора уголовного розыска видят по-особому, по-ястребиному. В огромном зале, где больше сотни людей ели, пили и колыхались в пепельно-сером дыму, Петельников сразу охватил взглядом трех девиц и стал держать их в поле зрения, хотя сидели они в разных концах ресторана.

Одна худенькая акселерированная девица с бледно-рыжими распущенными волосами… Вторая симпатичная, наверное небольшая, с черными косами, уложенными на голове, как удавы. А третья – беленькая, с короткой мальчишеской стрижкой и заметной грудью. Других одиноких женшин в ресторане не было. Они ждали не кого-то – они ждали вообще. Петельников не знал, как он это определил, но, кажется, только не умом. Он развернулся и прошел у самого столика, где сидела беленькая. Мелькнуло светлое лицо, редкая челка и большие блестящие глаза, чуть выпуклые, красиво выпуклые, отчего казались еще больше. Инспектор сразу почувствовал сжатость в мускулах, во всем теле, словно его кто стягивал. И сразу понял, что это все-таки операция, которая уже началась.

Ему захотелось немедленно сеть к ней за столик, но он вовремя удержался – надо все увидеть со стороны. Инспектор направился к черной с косами, которая сидела ближе к беленькой.

– У вас свободно? – спросил он и ослепительно улыбнулся от зубов до костюма.

– Пожалуйста, – просто ответила девушка.

– Одна скучаете? – поинтересовался инспектор.

– Должен был прийти знакомый офицер. Наверное, задержался на учениях.

Петельников и не сомневался, что тот на учениях.

– Не огорчайтесь, – утешил он. – Я тоже офицер, только переодетый.

– Да?! – задумчиво удивилась девушка.

– Ага, – подтвердил инспектор, но, встретившись с ее серьезным и чуть грустным взглядом, подумал, что зря он так откровенно «лепит горбатого», – девчонка вроде не дура.

– Не возражаете посидеть со мной? – спросил Петельников. – Если, конечно, не явится ваш офицер.

– Да уж сижу, – усмехнулась она.

– Чудесно! – бурно обрадовался инспектор. – Чур, выбираю я. На мой вкус, а?

Она согласилась. Тут инспектор слегка хитрил: у него было маловато денег, и он хотел упредить ее желания, хотя знал, что эти девушки почти никогда сами не выбирают, не то у них положение. Заказал так, чтобы денег на всякий случай осталось. Даже коньяка не взял, а попросил полграфинчика водки, которую не любил.

Беленькая пока сидела одна. Она ничего не заказывала. Но вот поманила официанта, что-то сказала, и тот через минуту принес сигареты. Она закурила.

– Как вас зовут? – спросил Петельников.

– Вера. А вас?

– Гена, – признался инспектор.

Вера ему нравилась. Тихая, нежеманная, с умным глубоким взглядом и косами-удавами, она сидела спокойно, закурила предложенную сигарету, выпила предложенного вина, но водку пить отказалась.

К беленькой подошел немолодой мужчина, склонился и загородил ее лицо – видимо, спрашивал разрешения сесть. Когда он сел, беленькая сразу пропала за его спиной, как за стенкой.

– Не возражаете, если я подвинусь к вам? – спросил Петельников.

– Пожалуйста, – улыбнулась Вера.

Инспектор пересел, и беленькая открылась. Ее сосед уже длинно заказывал официанту, а она красиво курила. Но вдруг беленькая встала и пошла к выходу.

– Извините, Вера, знакомый парень мелькнул в вестибюле.

Петельников шел, идиотски насвистывая. Беленькая спустилась вниз. Он тоже пошел по лестнице. Беленькая дала номерок и получила в гардеробе плащ. Инспектор подошел к швейцару и стал монотонно выяснять, не приходил ли тут его приятель с бородкой, фиксой и в коричневом берете. Она что-то взяла из плаща и пошла обратно. Петельников поблагодарил швейцара и тоже побежал вверх по ступенькам.

– Выпьем, Вера, за начало, – предложил инспектор.

– Начало… чего? – осторожно спросила Вера.

Видимо, она случайно попала на этот пустой ресторанный конвейер, а может, зашла от одиночества. Сейчас ему выяснять некогда.

– За начало всего, Вера. Какое прекрасное слово – начало. Все в жизни начинается с начала. Знакомство, любовь, человеческая жизнь…

Беленькая со своим сотрапезником подняли по третьей рюмке…

Петельников тоже налил, заставив Веру допить ее бокал. Инспектор не боялся охмелеть. Он мог опростать графинчик, а мог второй, не моргнув глазом, – только побледнел бы. Сам иногда удивлялся: стоило приказать организму не пьянеть, и тот слушался, как дрессированная собака. Дома же, в гостях, в праздники, в те редкие дни, когда его дрессированный организм расслаблялся, он пьянел обыкновенно, как и все.

Беленькая пила вино или курила, пуская конусы дыма поверх головы своего партнера. На эстраде заиграл жидкий, но шумный оркестр. Беленькая сразу встала и грациозно положила руку на плечо своего нового друга.

В третьей, акселерированной рыжей девице Петельников ошибся: оказалось, что она держала столик для шумной студенческой компании.

– В какой области подвизаетесь, Вера? Или учитесь? – спросил инспектор и поднял третью рюмку.

– В пищевой промышленности, – усмехнулась она и отпила полбокала терпкого рислинга.

Петельников считал, что усмехаются только умные люди, вроде Рябинина, а глупые хохочут. Ему не нравилось, что она усмехалась. Можно провести удачно любую операцию, кроме одной – внушить женщине, что она тебе нравится. Но, по его расчетам, внушать осталось не больше часа.

– Надеваете эскимо на палочку? – как можно интимнее спросил инспектор.

– Нет, потрошу курей на птицефабрике.

Разговор не клеился, но ему было не до разговора. Он налил себе четвертую рюмку, чтобы заняться ею и помолчать, скосив глаза к беленькой.

Ее мужчина куда-то ушел. Она копошилась в сумочке, быстро вертя в ней руками, будто лепила там пирожки. Инспектор пил противную водку, не чувствуя вкуса.

– Гена, вы кого-то ждете?

– А?

Беленькая что-то нашла в сумке. Но в это время вернулся мужчина и, садясь, загородил ее спиной. Петельников даже дернулся, расплескав остатки водки на подбородок.

– Спрашиваю, вы кого-нибудь ждете?

– Я?

Когда мужчина сел, сумочка уже стояла на столе. Беленькая невозмутимо курила. Всыпала она свое зелье или ухажер помешал?..

– Что вы, Вера, кого мне еще ждать!

– Какой-то вы странный.

– Да что вы, Веруша, заурядный я, как килька.

Он внимательно посмотрел на нее – не ушла бы разобиженная. Вера сидела, скучно уставившись в скатерть.

– Давай еще пропустим, – предложил Петельников и вкусно зевнул, чем-то хрустнув во рту.

Он налил ей сухого, взболтнул свой графин и выплеснул остатки водки в рюмку. И тут же опять зевнул с легким неприличным еком.

– Пардон, – извинился инспектор, махом выпив безвкусную для него жидкость.

Беленькая сидела спокойно, как курящая кукла. Но Петельников смотрел не на нее – теперь он смотрел на него, на мужчину. Тот вдруг как-то волнообразно зашевелил телом, завертелся хорошим штопором в сильных руках. Петельников напрягся, всматриваясь, что с этим мужиком будет дальше. Но тут и беленькая девица волнообразно вздрогнула, будто перед глазами инспектора неожиданно заклубился пар. Он решил, что они сейчас оба свалятся, но не дождался – сильная зевота схватила уже все лицо. Он зевнул несколько раз подряд, отключаясь, как при сладком чихе. Перестав, Петельников огляделся, но зевота опять подступала к челюсти. Зал гудел где-то вдалеке, словно за окном. Дым сгустился, или туман вдруг окутал людей… Сдвинуть бы два стола и лечь на них… Ему стало все равно, ни до чего теперь не было дела – только сдвинуть бы два стола, лечь на них и зевать, зевать…

Он резко вскинул голову, которая ползла вниз, и посмотрел на Веру. И сразу уперся в тягуче-холодный медленный взгляд недрогнувших глаз.

– Вера… работаешь на фабрике…

– Да. Полупотрошу кур.

Петельников собрал все силы, чтобы оторваться от этого взгляда:

– Выйду… Сейчас вернусь…

Он встал, звякнул посудой и пошел, шатаясь и взмахивая руками. Только бы добраться до телефона-автомата в вестибюле. Он даже попросил у швейцара две копейки и уже вроде бы набрал номер, но тут увидел перила. Петельникову пришла мысль положить голову на синтетическую ленту перил и так говорить по телефону – не помешает же. Он прильнул лбом к прохладной поверхности, сразу обмякнув телом. И тут же встретился с томно-напряженным взглядом Вериных глаз – она спускалась по лестнице.

Петельников улегся грудью на перила, и ему стало на все наплевать.

Перед Рябининым белел лист бумаги, чистый, как лесной снег. Юркову исполнялось сорок лет. По каким причинам, Рябинин и сам не понял, но местком поручил ему придумать поздравительный текст для открытки, желательно стихами. Вот поэтому лист бумаги и белел уже полчаса.

Рябинин в очередной раз отвинтил ручку, потер виски, стараясь взбудоражить мысль, и аккуратно вывел:

Наш Володя молодчина.

Сорок стукнуло ему.

Дальше нужна была рифма. Рябинин вздохнул, ухмыльнулся и добавил:

Все такой же он детина,

Дел кончает больше всех.

Время тратилось явно зря. Рябинин стихи любил читать, но никогда их не писал, кроме зеленой молодости. Но те стихи были про любовь. А тут надо состряпать рифмованный панегирик, к которому не лежала душа. Он перевернул лист на обратную сторону и начал прозой: «Дорогой друг!» Дальше мысль замолкла, словно ее залили цементом: писать банальщину не хотелось, а для оригинальных слов нужны чувства. Дружеский шарж он сочинил бы скорее.

В дверь вскочила секретарь Маша Гвоздикина с бумажками. Она бегала по коридору всегда с охапкой наблюдательных, надзорных, всяких исходящих и входящих.

– Сергей Георгиевич, на вас жалоба гражданки.

Рябинин с удовольствием отложил листок с «Дорогим другом!».

– Маша, а ты получала от граждан письма с благодарностью следователям?

– Но таких жалоб я не видела.

– А что там? – заинтересовался он.

– Пишут, что вы присвоили гроб.

Рябинин поднял голову – Маша не улыбалась, только еще больше заузила и без того узкие, словно замазанные синей краской, глаза.

– Какой гроб?

– Обыкновенный, человеческий.

– Между нами говоря, – понизил голос Рябинин, – я присвоил и покойника.

Маша фыркнула, бросила на стол жалобу и выскочила из кабинета. Рябинин сначала прочел резолюцию прокурора: «Тов. Рябинин С.Г. Напишите объяснение», а потом пробежал жалобу, написанную добротно и зло. И сразу понял, что выговор ему обеспечен.

Три дня назад он делал эксгумацию трупа. С разрешения вдовы покойника извлекли из могилы и осмотрели. Вдова прислала новый гроб, чтобы при захоронении заменили. Теперь она писала, что покойника оставили в старом гробу, а новый исчез. В этом и была ошибка Рябинина: пошел дождь, он отправился писать протокол в кладбищенскую контору и при захоронении не присутствовал. Он догадался, что случилось дальше, – рабочие похоронили в старом, а новый продали и пропили.