Праздник Дрейка

«Она привыкла к боли», – подумал он невпопад и зачем-то запросил скан ее эмоционального состояния. Удивился, получив ответ: агрессия почти нулевая, неадекватность минимальная, риск психологического срыва низкий. Вроде бы все хорошо. Но что-то ему не нравилось.

Следующая волна – Эбби накрыло плотнее. Он проникал в нее, как и во всё в этой изолированной комнате, подобно радиации – от Эста ни спрятаться, ни скрыться. «Голый» фонящий Комиссионер – это галогенная лампа, льющая вовне поток измененных по структуре протонов. Это куда хуже радия, хуже полония. Если бы он сбросил сейчас с себя всю защиту, она бы спеклась очень быстро. И потому дозирование до микрона, чтобы не сбить чужую систему, чтобы максимально не нарушить ее.

Ни звука по ту сторону стола, лишь сбоит чужое дыхание, лишь сжаты в кулаки ладони и вид, как будто подушка кресла теперь покрыта гвоздями.

«Больно, я предупреждал», – сообщил он глазами. Эбби привычно смотрела не на него, насквозь, и Эсту опять подумалось, что глаза у нее выцветшие – не радужки, но взгляд. Ей все хуже, все больнее. А он никак не мог найти то, что скребло его по затылку невидимой лапкой.

«Кислородное насыщение в норме, электрическая проводимость соответствует текущему моменту» – куда он не посмотрел?

Когда она в первый раз зажмурилась от агонии – очередное «вливание» обожгло ее на пике лавой, – Стейн спросил:

– Ты его любишь?

«Это все стоит того?»

Открыть глаза стоило ей усилий. Понять его вопрос еще больше.

– Кого?

– Того, к кому идешь?

– Я…

Он специально придержал накат, чуть усмирил собственный фон – хотел услышать ее ответ.

Эбби выдохнула. Почувствовала, что ей позволили дышать, что ее отпустило.

– Нет, – отозвалась, когда поняла, что вопрос Комиссионера без внимания оставить не получится. – Я никого… не люблю. А хочу увидеть этого человека…

И она трясущейся рукой достала помятый посередине прямоугольник картонной визитки.

Ему не нужно было приближаться, чтобы считать данные.

«Арчер Делавер». Физический возраст около тридцати четырех земных лет, внешний вид, телосложение… – все крайне обычное, даже заурядное. И да, действительно, он находился сейчас там, куда она столь упорно стремилась попасть, на следующем Уровне.

– Зачем?

Ему необязательно было спрашивать, но вперед вела интуиция.

– Он… как-то помог мне. Сказал, что, если нужна будет помощь…

– Тебе нужна помощь?

– Нет… Я просто… хотела сказать ему «спасибо».

– За что?

– За то, что он… накормил меня однажды.

Ответ на несколько секунд погрузил Эста в вакуум. «Спасибо» за еду? И нужно переживать полный сбой системы, чтобы передать одно слово? И ведь «неадекватность» отсутствовала – система не ошибалась.

Он вдруг понял кое-что. Почему-то понял это только сейчас – Эбби дрожала в кресле мелко, так, словно ее подмораживало. И тут же сделал новый мысленный запрос: «Общее состояние сил».

И получил ответ-цифру, от которой выдохнул сам – крайне низкое. Энергетический запас слабый, истощение. О каком Переходе может идти речь?

– Когда ты в последний раз ела?

Придавил «волны» совсем, совершил откат процесса – невозможно его завершить благополучно, если человек истощен. Не нарушил инструкцию, но подошел к этому близко – ему следовало просканировать этот фактор сразу, кто же знал, что в крыло пожалует голодающий.

В ответ тишина.

– Я спросил…

– Можно мы просто будем продолжать? – перебили его тихо.

– Ты в игры играть задумала? С Комиссионером? – В его голосе звякнула сталь. Она звякнула в воздухе, во всем кабинете – Эбби внутренне сжалась. – Когда?

– Я… не помню.

Он бы выругался. Только не имело смысла.

– Выходи из-за стола, – приказал коротко, – садись на диван.

Указал взглядом на узкую кушетку вдоль стены, сам пошел к холодильнику. Вот о чем бы он сегодня никогда не подумал, так это о том, что человека, пришедшего совершать Переход, придется кормить.

– Я смогу… так.

Она не хотела его брать – упакованный в полиэтилен сэндвич, который он для нее нашел.

– Не сможешь. – Мог бы передать ей в голове статистику и цифры, как коллеге, просто передал бы. – Сдохнешь если не на пятой волне, то на пятнадцатой.

«Может, прогнать ее взашей?»

Право на это он имел тоже.

Сидящая на диване девчонка смотрела на еду странно, как на пустое место. Без неприязни, но и безо всякого желания. Нормальный, между прочим, сэндвич – брал для себя. Их отлично кормили в Реакторе и без дополнительных «докупок», но этим утром он зачем-то завернул в магазин, выбрал свежую булку с прослойкой из помидора, майонеза, огурца и ветчины. Захотелось.

– Я не буду повторять приказ дважды.

«Ешь».

Ее руки до самых запястий укрыты рукавами светлой блузы – несвежей и откровенно мятой.

– Я не смогу…

– Значит, мы закончили.

– Нет, подождите, вы не поняли… – У нее не было никаких внутренних сил с ним бороться, да и не вышло бы, даже если бы система выдала наполненность ее ядра в сто процентов. – Я не смогу, он большой…

«Она давно не ела».

И нет, сэндвич не был большим, скорее, меньше среднего. Для мужчины так и вовсе «скромным».

– Тогда процесс прерываем.

– Нет, пожалуйста, я… съем. Сколько смогу, ладно?

Он не ответил.

Эбби ела, как человек, который не видел еды очень давно. Который забыл ее вкус и запах, как тот, кто успел разлюбить ее, потерять в ней смысл. Равно как и во всем другом. Просто откусить, потому что так нужно, просто прожевать, просто проглотить. Калории не важны, силы не важны, важно только передать этому Арчеру «спасибо».

Стейну вспоминались солдаты, вернувшиеся с войны, из плена вражеских лагерей.

– Тебя мучили? – спросил он вдруг без всякого смысла и увидел – успел заметить, – как в серых глазах мелькнула паника. Та самая, побелевшая от ужаса, неконтролируемая, которая случается у долго страдающих людей. – Били?

Она жевала теперь быстрее, по крайней мере, старалась. Это позволяло ей не отвечать, это вселяло надежду, что вскоре они просто снова перейдут к процессу. В какой-то момент закашлялась – он налил ей воды.

И принялся сканировать другое – ее кожные покровы под одеждой. Не стал бы, если бы не закрались подозрения, но теперь стальное любопытство вело его вперед цепкими когтями. И да – Эст втянул воздух, когда увидел то, что увидел, – шрамы у Эбби имелись по всему телу. На руках, бедрах, спине, животе, даже в подмышечных впадинах. Некоторые относительно старые – месяца по три от роду, – некоторые недельной давности, «свежак». А еще следы от многочисленных побоев. И пусть от некоторых из них остались только энергетические синяки, давность никак не влияла на его способность видеть.

И теперь Стейн внутри заиндевел.

– Откуда шрамы?

Она отвернулась. Она молчала, конечно же. Она съела почти все, смогла. Понимала, что от ответа уйти не удастся, поэтому попросила тихо, бесцветно:

– Пожалуйста, не давите. Я не хочу… об этом говорить.

У Эста по позвоночнику ползли стальные нити.

– Я могу вывернуть твою память наизнанку.

«Можете». Она знала об этом, была заранее согласна с объемом его способностей. Но вместо этого спросила:

– Они ведь не мешают нам продолжать? Теперь… можем?

«Какого черта!» – усмехнулся Стейн мысленно. Не его жизнь, не его дело. Его – Переход.

– Теперь можем, – обронил он сухо.

И взглядом указал ей на стул.

Он стал чрезмерно любопытен. Десятки лет одних и тех же действий, выученных наизусть, одних и тех же «пейзажей» и активностей заставили его разум пожелать расширить границы опыта. Неважно как. И вот явилась она. Пусть всего лишь очередной гость крыла, номерок из списка людей, пожелавший досрочно покинуть Уровень – для Эста Эбби Кэндис явилась разнообразием, позволившим ему покинуть знакомые берега рутины. Всего лишь на один день. На час.

Запас ее сил прибавился незначительно, но нижнюю границу допустимого значения перешел, и теперь Стейн «жарил», как положено, нагнетал чужеродные помехи; Кэндис плавилась.

Она дышала, как на родах, если бы помнила, что это такое, находясь на «Уровнях» – Эст в своем многомерном восприятии помнил. И наблюдал за прерывистыми вдохами, задержками дыхания, «пиками», судорожными выдохами. Теперь он «пёк» не останавливаясь. Подлавливал моменты передышек, закидывал вопросами, и для Эбби, находясь на полном взводе всех систем, отвечать было крайне трудно.

– Кем ты работала последние три месяца?

– Никем.

Ей бы не удалось сейчас врать, даже если бы захотелось. К тому же ложь он бы распознал.

– На что ты жила?

Молчание. Сжатые от боли зубы, сжатые челюсти – воздух по ту сторону экрана мерцал.

– Ни на что.

– Чем питалась?

Он сознательно на нее давил, и момент для этого был выбран крайне неудачный для нее и удачный для него.

– Разным…

Она не собиралась ему открываться, она тщательно оберегала некую мрачную тайну, и Эст никак не мог понять, нравится ли ему играть в обычного детектива. Он мог бы поиграть и в обычного «бога» – нырнуть в ее голову, вычислить подробности быстро, но не торопился с этим. Его любопытство давно спало, теперь же проснулось и жадно утоляло голод.

Очередной накат волны; у Эбби в глазах начали лопаться капилляры.

Как в отсеке рядом с ядерным стержнем – вот как она сейчас выглядела.

– Откуда шрамы?

Молчание. Упорное. Собственно, теперь отвечать ей банально не хватало сил.

Пятьдесят два процента наполненности чужеродной энергией. Пятьдесят три.

Он вдруг сделал еще один запрос в систему: «Ее желание жить».

И получил ответ, после которого моментально поставил на паузу процесс слияния фонов. А через секунду отключил его вовсе.

«1.26 %».

Желание жить всего 1.26 % – эта цифра, стремящаяся к нулю.

– Все. Мы закончили.

Эбби, выглядящая так, будто находится на все еще жгущем задницу электрическом стуле, смотрела без понимания.

– Почему?

Ее голос хрипел – повредилась ткань связок. У нее повредились все ткани.

– Потому что ты не выживешь.

– Я…

«все равно хочу попробовать…» – он знал, что она скажет в следующую секунду.

– Ты пришла сюда умирать?

– Н…нет.

– А выжить ты не сможешь. Это статистика. Ты не перейдешь – это мой вердикт.

«Не готова».

Она действительно не была готовой. Какой бы опыт Кэндис ни приобрела на текущем этапе своей жизни, его не было достаточно для полноценного Перехода.

К тому же Стейну только что пришел сигнал о том, что его ждут на собрании в четвертом корпусе – общие вопросы, повестки, задания. Явка обязательна.

Эбби, помятая настолько, насколько можно было быть помятой после встречи с катком, который проехал по твоим внутренностям, продолжала сидеть на стуле.

– Свободна, – отрезал Эст. – Иди домой.

Она снова на него не смотрела. В ее глазах не упрек, но отчаяние – настоящее, глухое. Свое «спасибо» она не передаст. В ней надламывался некий последний смысл.

Может, он и разобрался бы в этом всем, если бы было время, но времени не было.

– Поднимайся, – приказал он. – Мне нужно уходить.

– Мы… попробуем… завтра?

Странное упорство. Пусть для начала попробует выжить сегодня.

– Через месяц, – соврал он, не моргнув глазом. Пусть многократно поест, выспится, а там, глядишь, проснется в ее голове и адекватность.

Ей было больно идти. Очень. У нее не слушались ноги, на нее накатывала тошнотворная слабость, но Кэндис – эта странная девчонка, до сих пор вызывавшая в нем смешанные чувства, – поднялась и пошла.

Дважды она чуть не упала, тормозила, держалась за стену. Помощи не просила и не ждала ее. Ей потребовалась почти минута, чтобы преодолеть коридор длиной в десять метров. Минута, во время которой Эст сверлил ей взглядом спину.

На улице было свежо; пятый час вечера.

Лето, даже в моменты похолодания, оставалось летом, и, толкнув дверь наружу, Стейн какое-то время просто дышал. Наверное, втягивать ноздрями мокрую влажность листьев можно бесконечно. Эту сырость асфальта, этот идущий на убыль городской день. До четвертого корпуса можно было добраться через Портал, но Эсту хотелось пройтись пешком до стоянки, завести автомобиль, вырулить на дорогу. Постоять на светофоре, посмотреть, как бороздят по лобовому стеклу дворники. Он слишком много времени проводил внутри, и ему нравилось снаружи.

Он бы дошел до автомобиля, да.

Но он ощутил след Эбби, уводящий не прочь от Реактора, как должен был, а в сторону.

Стейн двинулся по нему, как пес.

Она сидела, привалившись спиной к стене там, где у здания образовывался вогнутый внутрь прямой угол, «карман». Никем невидимая за кустами, еще более бледная при дневном свете, нежели в лучах софитов его кабинета. Сидела прямо на бетоне, ноги поджаты – «нашла себе убежище».

Он остановился напротив.

– Эбби…

Она посмотрела так, будто травля была привычным для нее делом. Да, ей снова нельзя, ей снова не место, она снова все делает не так. И более всего от нее разило желанием «оставьте меня в покое».

– Здесь нельзя сидеть.

Если ее увидит кто-то другой – не Эст, – разговор будет жестче. Комиссия не орган правосудия, нет. Но он становится органом справедливости или «не» справедливости, если кто-то нарушает заведенный порядок, пусть даже последний для людей не прописан.

– Я уйду, – ответила она тихо. – Пока… плохо.

– Иди домой. Поешь. Отоспись. Вернешься через неделю.

Снова вранье.

Ей тоже нравился запах травы, влажной земли. И этот мелкий дождь – Стейн чувствовал ее флюиды. Ей нравился, насколько мог, этот день и даже этот тихий угол.

– У меня нет следующей недели.

Ему было некогда. Но она достала из кармана сложенный вчетверо белый лист бумаги, и Эст с удивлением почувствовал на расстоянии голографическую печать Комиссии. Постановление? О чем?

Он протянул руку, и лист коснулся его пальцев.

Уведомление.

«Деструкто 1906…»

Ему хватило заголовка, чтобы временно забыть о собрании, до которого осталось двенадцать минут.

«Деструкто 1906» – код, говорящий о том, что человек подлежит аннигиляции. По-простому – стиранию с Уровней ввиду того, что закрылся для получения любого нового опыта и потому стал «бесполезен».

Завтра в десять вечера Эбби Кэндис сотрут. Да, верно, при ее желании жить в один процент система не могла принять иного решения.

Так вот почему она желала попробовать совершить еще один Переход с утра, вот почему «не через месяц». У нее даже двадцати четырех часов нет.

Стейн просто стоял на месте. До собрания одиннадцать минут, десять; Кэндис сидела с закрытыми глазами. Ей было чуть легче на свежем воздухе, но все равно плохо. Она не ждала слов от стоящего напротив, она желала тишины и напоминала ему собаку, получившую слишком много побоев. Стала «несовместимой с жизнью».

В нем колыхнулось желание во всем разобраться, копнуть глубже. Но если он сейчас не двинется с места, то опоздает в отдел.

– Тебе нужно отсюда уйти.

– Я уйду. Обещаю.

У Стейна не клеилось в голове – как можно сидеть на асфальте? Он может регулировать температуру своего тела. Она – нет.

Часы тик-так. Ему пора. Он собирался развернуться, когда она прошептала:

– Спасибо… за всё.

За что? За то, что усугубил последние сутки ее жизни, добавив в них тонну боли?

– Пожалуйста, – сухо обронил он и направился к автомобилю.

Она умрет. Он думал об этом, пока его руки лежали на руле, пока автомобиль стоял на светофоре. Что-то в ее прошлом слишком сильно покалечило внутренний стержень, и его остатки держались на желании сделать нечто напоследок – передать Арчеру Делаверу «спасибо».

Стейн даже вызвал его образ в воображении, осмотрел воочию – плотный мужик, рыхлый, с небольшим пузиком. Рост сто семьдесят; здесь работал рядовым клерком, на новом месте еще не устроился – тратил положенные за Переход бонусы. Не слишком сильный характером, но и не трус. С усами, но без бороды. А также пока без личных отношений, почти без болезней и друзей – в общем, пустое для Стейна место. Но не для нее.

О том, что Эбби отморозит себе зад (хотя при проценте в 1.26 ее это вряд ли волнует), он думал уже на собрании, пока вещал с помоста заведующий корпусом. Рассказывал про скорую смену обязанностей, перетасовке кадров в отделах – Эст его почти не слушал.

Если… «Когда» – поправил он себя. Когда Эбби сотрут здесь, когда она попадет в свой родной мир, она умрет в нем тоже. Сработает тот же процент – 1.26, – слишком низкий для выживания. Все вселенные, все миры устроены одинаково – игровые площадки отторгают игрока, который не желает продолжать игру. Она попадет под машину, окажется убитой шальной пулей, неудачно поскользнется на льду и расшибет себе голову – неважно как…

Она просто болтик в ладном ходе колеса его будней, маленькая помеха. Он перекрутит ее, как пыль, как несущественную помеху. Завтра уже забудет.

Но думалось о другом – в нем клубилось желание разобраться, что-то понять. Комиссия не структура возмездия, она наблюдает лишь за тем, чтобы каждый человек, попавший на Уровни, имел возможность получить здесь опыт. Любой опыт, в том числе и неприятный. Ни за кем не следят двадцать четыре часа в сутки, никому не запрещают криминал до тех пор, пока «око богов» не падет на «мошку, слишком сильно загрязняющую окно». По-иному: «Гадь, но до тех пор, пока тебя не заметили». А уж если заметили…

И она сидела возле здания не потому, что ей было плохо. Не только поэтому. Но потому что ей некуда было идти – Стейн втихаря и прямо на собрании, что запрещалось, дал системе еще один запрос по поводу адреса регистрации Эбби. И получил развернутый ответ:

«По улице Вацеко, строение двадцать четыре, квартира шесть проживает некая пара – Ванесса Льеж и Дуглас Кеннар». Когда-то подруга прописала Эбби к себе по просьбе последней – сложные, замороченные людские отношения Эст вытянул из облака данных, – но Кэндис никогда не проживала по указанному адресу. Тогда где?

Одно он знал наверняка – он должен получить ответы на свои вопросы. Их стало слишком много, и они разбудили в нем зуд, желание знать.

Отсидев на мягком стуле еще минуту, Стейн сделал то, чего не делал ранее никогда – дал системе оповещение «0249». Сообщил код «непредвиденных обстоятельств», после чего, прямо посреди речи оратора и под его же внимательным взглядом, поднялся со своего места и покинул зал.

Да, ему за это назначат проверку.

Будет еще одно разнообразие в скучных буднях.

Она сидела там же, и она замерзла. Впала практически в анабиоз, не укуталась даже в собственные руки, как должна была, просто «спала», привалившись к стене. «Замерзала изнутри».

– Вставай, – приказал он, когда приблизился к ней, приказал привычно жестко.

Глаза Эбби распахнулись, и в них мелькнула паника: «Ее предупреждали. Она не ушла».

– Простите, я уже… – Все еще слабая, как вывалившийся из гнезда птенец, она пыталась опереться на руки, но не могла – не держали ни локти, ни колени. – Я сейчас… Уйду…

– Дай мне руку.

Прежде чем протянуть ей ладонь, Стейн позаботился о том, чтобы его кожу укрыли тонкие, но плотные серебристые перчатки. Защита.

Сам помог ей подняться, сам повел к выходу, как она думала с территории Реактора. И вздрогнула, когда ее подвели к машине.

– Садись внутрь.

– Я… не…

– Садись, я сказал.

Он не знал, что именно она желала возразить. Быть может, она не желала его злить неподчинением, или же хотела напомнить, что у нее в запасе есть еще несколько часов до деактивации, и ей совсем не хочется садиться в автомобиль, раньше времени везущий ее на казнь.

Эст просто захлопнул пассажирскую дверцу, просто сел на водительское место и завел мотор.

– Расскажешь сама?

Она сидела там, куда он ее усадил – на кушетке в его гостиной. И ответа он, конечно же, не дождался.

Приложил руку в перчатке к ее груди, не спрашивая разрешения, и Эбби вздрогнула, хотя никакого сексуального подтекста в касании не было. Просто ладонь, лежащая вертикально на уровне сердца, пальцы касаются шеи – в нее потекла мягкая энергия.

– Что… вы…

– Просто посиди.

Он давал ей «успокоительное». Принудительно расслаблял, одновременно вливал спокойствие, силы, залечивал нервные окончания. Потому что сейчас ей снова придется несладко, потому что он должен посмотреть.

Дождь за окном так и не разошелся, но продолжал моросить. Серо. Его дом большой, красивый – ей в нем было неуютно, она чувствовала здесь себя куском неприглядной штукатурки на фоне белоснежного мрамора. Стейну хотелось выяснить почему.

– Эбби.

Она посмотрела на него – все такая же усталая, как прежде.

– Сейчас я «вскрою» твою память. Увижу то, что хочу увидеть – не сопротивляйся. – Он минимизирует боль, насколько сможет. Всю нет, частично. – Будет неприятно.

– Я привыкла. – Он удивился тому, что она вообще ответила. И нет, привыкнуть к неприятному невозможно, возможно попробовать приучить себя к мысли об этом. – Зачем… вам это?

Ей было страшно, что, пошевелив болезненные пласты, он заставит ее еще раз прожить их, и Эст пояснил:

– Ты «там» снова не окажешься. Только я. – Момент «зачем» он сознательно упустил. Потому что он так хотел, потому что так надо. – Смотри на меня.

Комиссионерский вход в человеческую память ощущается людям вторжением плавленого скальпеля в черепную коробку. Белокурая и измятая Кэндис дернулась и всхлипнула, когда он это сделал, когда положил руки на ее щеки, сжал их.

– Терпи.

И он вошел, погрузился. Видел одновременно расширенный от страха зрачок ее глаза, живую серую радужку, а также чужое прошлое. Максимально быстро переместил себя по временной ветке вглубь на три месяца назад, принялся выхватывать лишь необходимое, чтобы не усугублять повреждения. Чем дольше он внутри ее головы, тем Эбби больнее, тем дольше после придется восстанавливаться.

Эст искал прицельно.

И нашел.

Эбигейл Кэндис, ассистент в обувном магазине в прошлом. Все как у всех – друзья, подруги, походы в кино, в гости, редкие вечеринки. Нормальное состояние души; всегда преимущественно хорошее настроение. Встречи с парнем по имени Гил, поцелуи после ресторанов, надежды на совместное будущее.

Цепь неприятностей началась тогда, когда Кэндис и Гил съехались. Это произошло четыре месяца назад.

А через месяц он «отжал» у Эбби жилье. Жилье, положенное ей после перехода Комиссией. Просто привел друзей, просто сказал подруге «выметайся». И Эбби не нашла того, к кому обратиться за помощью. Кантовалась по знакомым, чтобы не спать на улице, из-за нервного срыва была уволена с работы, плакала по ночам. А после посетила злополучный бар «Розмари».

Нет, сам бар оказался нормальным, и тот факт, что она в нем перебрала, не был обусловлен неприятными происшествиями или неадекватными новыми знакомыми. Просто нервы, просто горе нужно было «запить».

Позже взятое на последние деньги такси до подруги.

Такси…

Вот с него и начиналась «точка ноль» – фатальный разворот во тьму.

Эбби под ладонями Стейна вздрогнула еще раз – ей было больно, ей жгло глаза, в них рвались капилляры.

– Терпи.

Он залечит их после.

Таксист, относительно молодой парень по имени Бо Харкинс, оказался маньяком. Начинающим «талантливым» новичком. Он давно искал себе жертву, присматривался, принюхивался, и уснувшая на заднем сиденье Кэндис оказалась идеальной кандидатурой – пьяной и беспомощной.

Он увез ее в загородный дом. Держал взаперти. Не насиловал, но унижал морально, словесно, заставлял перед ним пресмыкаться, а когда Эбби сопротивлялась, подвешивал ее в подвале на цепи, на крюки, где она проводила по несколько суток кряду. Не ела, почти не пила, даже спала с руками, задранными вверх…

Эст шумно втянул воздух – девчонка под его ладонями дрожала. Наверное, он сжал ее щеки слишком сильно.

– Еще минута, – сухие слова, как в кабинете хирурга, оперирующего без наркоза.

Спать в подвешенном состоянии? Когда уже не в силах стоять, когда подкашиваются ноги? Ее крики и слезы провоцировали в Бо желание бить. Он получал от этого удовольствие. После начал резать ее ножом – вот откуда шрамы…

Три месяца надругательств – моральных и физических. За три месяца прожившая в доме у северного моста Эбби превратилась из солнечного человека в сломанную куклу. На свободе она оказалась по случайности – когда затопило подвал, когда Харкинсу пришлось снять ее с цепей и переодеть, чтобы ничего не заподозрили коммунальные службы.

Вот тогда она и сбежала, попросилась в туалет. Все на последних силах…

Эст торопился. Его взгляд внутри ее головы ощущался Эбби сверлом.

– Я почти закончил.

Дальше урывками.

Канавы, лесополоса, дикий холод – Бо ее искал, шел следом. Но Кэндис удалось ускользнуть лишь потому, что она свалилась вместе с грязевым потоком в обрыв. А Делавер – тот самый Делавер, которому ей хотелось сказать спасибо, – наткнулся во время утренней пробежки на Кэндис в лесу возле парка. Хоть и порядочно напугался «встрять в дурное», накормил незнакомку, отвез ее в центр помощи бездомным, оставил свою визитку.