Холостяцкие откровения

Следующим стал Игорь, артиллерист-ракетчик. Он тоже, как первый лейтенант Жени, совсем недавно окончил училище и по собственному желанию был направлен для прохождения дальнейшей службы в Уральский военный округ в качестве командира взвода. В свой законный выходной отправился в кинотеатр. Там, в очереди за билетом, и состоялось их знакомство.

– Вы последний? – поинтересовалась у Игоря Лена, специально желая обратить на себя внимание.

– Да.

– А вы бы не могли посторожить мое место в очереди, пока я сбегаю домой за деньгами? Я постараюсь быстро, живу тут рядышком.

Тут и Игорь внимательно посмотрел на Лену и оценил по достоинству:

– Да, конечно, девушка, вы можете не волноваться.

Когда она прибежала, ее очередь, естественно, уже давно прошла, а Игорь стоял в сторонке, поджидая ее:

– Я уже взял вам билет.

Таким образом, их взаимное желание – быть вместе на сеансе – сбылось. Потом Игорь проводил ее до дома. Они встречались всего два с хвостиком месяца. Был период, когда Лене казалось, что у них ничего не получится, но Игорь в ухаживании проявлял завидное упорство, был предельно внимателен к ней, добр и ласков. Даже сумел понравиться Евдокии Петровне, хотя и в нем та нашла недостаток, не смертельный, конечно, терпимый, но все же – маленький рост. А вот на Евгению, сестру Лены, он произвел просто неизгладимое впечатление.

– Так и знай, дорогая, – заявила она Лене, сомневающейся насчет их взаимоотношений с Игорем, – если ты от него отвернешься, я с удовольствием приму от тебя эстафету. Игорь мне очень даже нравится. Он такой хороший, хозяйственный и порядочный. Не пьет, не курит. Какого принца тебе еще подавай, не знаю. – Такое лестное мнение у Жени об Игоре сложилось не только в результате как сторонней наблюдательницы. Раза три Лена, притворившись нездоровой, просила сестру вместо нее сходить на свидание с Игорем.

Он действительно производил впечатление весьма порядочного человека, не позволяющего себе ничего лишнего по отношению к своей подруге. И это его заметно отличало от других молодых людей. Лене, к примеру, казалось даже несколько странным, что Драйзеров, ее лейтенант, не добивается интимной близости с ней, ограничиваясь редкими поцелуями. Вел он себя всегда достаточно корректно, степенно. Несмотря на свой юный возраст (он был почти на год моложе Лены), он беседовал с ней как умудренный глубоким жизненным опытом профессор-моралист. Учил, подсказывал, как и что нужно делать в той или иной ситуации и почему, сильно рискуя прослыть в ее глазах занудой. И почти все разговоры, как правило, заканчивались одним: как будет им хорошо вдвоем, когда поженятся. О женитьбе он заговорил чуть ли не в первый день их знакомства, и затем в его лексиконе эта тема присутствовала постоянно.

Она порой была незаслуженно холодна с ним, неприветлива, а то и груба. Но Игорь все терпеливо сносил, прощал и продолжал настаивать на воссоединении их сердец. Капля, говорят, камень точит, если постоянно бить в одну точку. Так и в данной ситуации: настойчивость Игоря дала-таки свои положительные плоды. Лена сдалась на милость победителю, согласилась стать его супругой. Но по дороге в загс, когда до заветных дверей оставалось каких-то пятнадцать-двадцать метров, она вдруг сорвалась с места и побежала назад. Он, разумеется, догнал ее и стал гладить, успокаивать, целовать.

– Леночка, милая, не бойся, я прошу тебя. Меня не волнует твое прошлое, главное – наше настоящее и будущее. Все у нас должно сложиться хорошо. Мы уйдем из этой клоаки, – под клоакой он подразумевал жилище Леночки, где устраивались пьяные оргии, – и начнем самостоятельную, радостную жизнь. Пусть у нас пока ничего нет – не беда, начнем с нуля, со временем все в доме появится. Только надо, чтобы мы любили друг друга, уважали. Скажи, ведь ты любишь меня, да? – Он так ласково и терпеливо вымаливал у нее эту любовь, что надо было, наверное, иметь камень в груди вместо сердца, чтобы разочаровать его в тот момент. И она покорно склонила ему голову на плечо:

– Прости, милый, я повела себя дурно, как, вроде, затмение какое-то нашло…

Свадьбы у них не было – была вечеринка у него на квартире, которую снимал. Приглашенных тоже было мало и в основном его товарищи-сослуживцы. Немножко выпили, потанцевали. Разумеется, не обошлось без символического: "Горько!" Ни свадебной фаты, ни, естественно, черного смокинга с бабочкой на том торжестве не наблюдалось, так что со стороны несведущим вряд ли сразу могло бы прийти в голову, что собрались здесь люди по случаю заключения первого законного брака двух молодых людей. И фотограф, увы, отсутствовал. И нет теперь памятных снимков того далекого, морозного уральского февраля 1958 года. Как будто и не было ничего… Да-с, господа, люди встречаются, люди влюбляются, женятся, как поется в песне, а потом, увы, происходят печальные вещи.

14.

В многодетной украинской рабоче-крестьянской семье на Винничине Игорь родился "поскребышем", то есть последним, пятым ребенком . Да к тому же "в рубашке". О таких обычно говорят: счастливым будет. Для его сорокапятилетней матушки Ксении Савовны появление младенца на свет действительно стало приятным сюрпризом: никак уж она не думала, не гадала, что в своем возрасте еще очень даже может благополучно разродиться. (Аборты раньше, к счастью, не делали столь часто, как теперь, и люди в физическом и нравственном отношении были, несомненно, поздоровей сегодняшних поколений, заметно и всерьез подпорченных большой и малой химией, а также бездуховностью и бездушием.) По этому случаю довольный, еще отнюдь не старый, с пшеничными усами отец Семен Филиппович извлек из подвала десятилитровую бутыль прекрасного виноградного вина собственного, домашнего изготовления (это любимое занятие – приготовление вина – сохранится на долгие годы, до конца его жизни) и щедро разливал всем многочисленным родственникам, приглашенным и случайно зашедшим на огонек гостям, повторяя свою неизменную фразу: "Пийтэ, хлопци, тут – на том свити нэ дадуть!"

А через несколько лет началась война, и к ним в дом пришли немцы. Пришлось потесниться. Тот, кого определили к ним на постой, был офицером Вермахта и, к счастью, относительно спокойным, незлобливым, напротив, даже добродушным. Он уважал набожность Ксении Савовны, которая регулярно, утром и вечером, читала перед образами "Отче наш", прося у Бога защиты и милосердия. К тому же она была весьма опрятная и чистоплотная хозяйка, что никак не укладывалось во фрицевское понятие "русиш швайн". И нередко, проходя мимо нее, приветствовал легким кивком головы и выражал свое расположение: "Гут, зер гут, муттер." А когда был слегка под шафе, любил побеседовать с маленьким Игорьком. "Кляйне киндер," – широко улыбаясь и потягивая шнапс, теребил его немец рукой по голове и на ломаном русском вперемешку с немецким говорил о том, что у него на родине, в Германии, тоже остался такой же мальчик, сын, которого он очень любит. И в подтверждение сказанному доставал из кармана и показывал свою семейную фотокарточку. Когда офицер возвращался со службы, Игорек весело прикладывал руку к голове, отдавая ему честь, как учил этот дядя, и произносил, не выговаривая "р":

– Все в полядке, гел-майол.

И тот дарил ему шоколадку, одобрительно похлопывая по плечу. Шоколадки, галеты и прочие вкусные угощения перепадали Игорьку и во время развлекательных шоу, нередко устраиваемых подвыпившими фрицами. Они собирали вокруг себя на улице ребятню и под свисты и улюлюканья бросали на землю, как собакам, свои подарки, с гомерическим хохотом наблюдая за противоборством, возней голодных детей. Случалось, разумеется, что после подобной потасовки Игорю не доставалось ничего, окромя шишек и синяков.

Происходили, конечно, на глазах у мальчика и зрелища куда посерьезней и пострашней. Рядом с их домом пролегала одна из центральных дорог, по которой однажды двигалась нескончаемая вереница удрученных, грустных людей. По краю от них шли с засученными по локоть рукавами автоматчики. Некоторые из них были с овчарками, свирепо лающими и настроенными отнюдь недружелюбно к конвоируемой колонне: собак едва удавалось сдерживать за поводки, чтобы они не набросились и не разорвали на части и без того запуганных евреев.

– Куда их ведут, мама? – спросил пятилетний Игорь, прячась за ее широкую юбку.

– Молчи, сынка, молчи, – мать крепко прижимала ребенка к себе, – тебе не надо этого знать.

Вдруг из колонны послышался пронзительный крик: у кого-то, видно, сдали нервы. Конвоиры спешились, выясняя причину возникшего шума, и в эту самую минуту, воспользовавшись замешательством, мальчик лет девяти-десяти оторвался от колонны и стрелой помчался в сторону протекающей поблизости реки. Но выпущенная вслед автоматная очередь подкосила его, и он рухнул навзничь. До реки оставалось несколько метров, и мальчик, все еще живой, стал ползти к спасительной влаге. Тогда в ход были пущены собаки, безжалостно довершившие приговор юному беглецу.

Час, а может, два длилось это печальное шествие смертников. А потом до слуха Игоря доносились глухие хлопки: где-то не так далеко шла методичная стрельба. Видя тревожное лицо мамы, он вновь поинтересовался:

– В кого стлеляют?

– Тебе не надо этого знать, – вновь с грустью в голосе повторила мать, – когда подрастешь, все сам поймешь.

Но детская любознательность брала свое, и на следующие сутки Игорек вместе с другими мальцами бегал посмотреть туда, где стреляли. И прибежав, запыхавшись, с широко раскрытыми, сохраняющими испуг глазенками рассказывал матушке:

– Там земля шевелится и говолит…

То раздавались душераздирающие стоны из уст недобитых раненых жертв, сброшенных в ров с многочисленными трупами и наспех присыпанных землей. По счастливой случайности некоторым удавалось выкарабкаться на поверхность, но таковых были единицы, сотни же и тысячи безвинно убиенных погребенными оставались навечно.

Чем ближе приближался фронт, тем активней свирепствовали фрицы в тылу, как бы мстя за свои военные неудачи, за отступление. Частенько устраивали облавы на молодежь, трудоспособное население, заталкивали обреченных в скотские вагоны и отправляли в Германию как рабсилу. В одну из таких облав зацепили и четырнадцатилетнюю Юлю, сестру Игоря. Но по дороге, умудрившись проломить в вагоне пару досок, ей и еще нескольким девчатам удалось бежать. Правда, возвратилась Юля домой с обмороженной ногой, что впоследствии часто давало о себе знать ноющими, тупыми болями, но зато оставшейся в живых и свободной. А главу семейства Семена Филипповича, трудившегося извозчиком на почтовой подводе и заподозренного в связях с подпольщиками, от расправы спасло то, что Ксения Савовна, вовремя предупрежденная старшим сыном Вячеславом, укрыла его в поленнице дров. Потом пару месяцев, до прихода Красной Армии, прятался и жил на чердаке…

Наступление было столь стремительным, что немцы даже толком подготовиться к отходу не успели. Майор, постоялец дома Драйзеровых, изрядно подвыпивший, прямо в грязных сапогах, что за ним ранее никогда не наблюдалось, завалился на постель и, бесцельно уставившись в потолок, уныло твердил, как пришибленный: "О, майн готт, Гитлер капут, Гитлер капут, Гитлер капут…" Потом резко соскочил, выбежал из дома и помчался по направлению к реке, где в панике переправлялись вплавь, кто самостоятельно, кто на лодке, несостоявшиеся учредители "нового порядка" на чужой земле.

– Мама, а гел майол к нам больше не плидет? – спросил Игорек, наблюдавший за переправой.

– Нет, сынок, – облегченно вздохнула мать, – больше он здесь не появится.

– Жалко, – по-своему резюмировало дитя, – кто же тепель мне шоколадки будет носить?

– Глупенький, – сердито заметила мама и даже слегка шлепнула его по затылку, – в твоей жизни еще будет много-много шоколадок и других вкусных вещей. Только надо слушаться маму с папой и учиться хорошо, когда в школу пойдешь. Только бы фрицев побыстрей разбить.

15.

Оптимизм матушки, конечно, несколько разнился с реалиями будущей жизни Игоря: сладкого, увы, ему доставалось мало, как в прямом, так и в переносном смысле. Простые леденцы, не говоря уже о более дорогих, изысканных конфетах, доводилось ему вкушать крайне редко: скромных средств родителей едва хватало на покупку продуктов первой необходимости. И лишь уже, будучи курсантом военного училища, Игорь наверстывал упущенное, отводил душу: во время увольнительных съедал по одной банке сгущенного молока. Однако, как говорится, нет худа без добра: ограниченное потребление сладкого, особенно карамели, помогло ему в целости и сохранности сберечь зубы. Первую и последнюю пломбу поставили, когда ему было уже за сорок. Причем лечащий врач, долго возившийся с ним, был несказанно удивлен и не скрывал своего искреннего восхищения:

– Да у вас не зубы, мил человек, а настоящий гранит, сверлению даже не поддаются. Тут нужен алмаз высшей пробы!

Но зато с малых лет Игорь, видимо, в поисках вкусного кусочка, приобщился к кухне. Любил часами стоять около матушки и наблюдать за ее "секретами" приготовления пищи. Простое созерцание постепенно сменялось активной помощью, а затем и вовсе самостоятельным поварским искусством. Это, кстати, ему потом очень пригодилось в семейной жизни, так как Леночка, увы, готовила скверно, и пришлось ее обучать.

С одеждой у маленького Игоря тоже были проблемы, в основном доставались обноски старшего брата, сестер, чья одежда перешивалась под мальчишескую. А когда ему, шестнадцатилетнему, подарили галифе (муж, Иван, самой старшей сестры Надежды) и аккордеон (другой Иван, супруг сестры Юли), радовался, как малый, которому доставались шоколадки от гер-майора.

Воспитание мальчика также проходило несладко. И если Ксения Савовна старалась еще делать ему поблажки, оберегала его, щадила, старалась окружить его любовью, то Семен Филиппович держал его в ежовых рукавицах, шалостей не прощал и, случалось, наказывал весьма нещадно. С твердой отцовской рукой Игорь имел неосторожность иметь дело уже в первом классе, когда провинился перед учительницей, сбежав с уроков на речку; был жаркий день, и ему, видите ли, было нелегко досидеть до конца занятий. На следующий день учительница встретила его строгим наставлением:

– Ты поступил очень скверно, придется заняться твоей дисциплиной. Передай маме, что завтра я хочу ее видеть.

– Вона нэмае часу, – потупив очи, пробубнил хитрый непоседа, – вона хлиб пече.

– Хорошо, – спокойно отреагировала преподавательница, – тогда передай ей эту записку. – И она быстро что-то накропала на бумаге. – Впрочем.., нет, – в последний момент передумала учительница, – записку передаст твой друг Коля Стадничий, ваши же дома находятся почти по соседству…

Домой два одноклассника возвращались молча и без всякой охоты: один мучился от того, что придется ему, помимо собственной воли, заложить, сдать закадычного друга; другой – от предстоящих объяснений с родителями. Надо, конечно, отдать должное их терпению и выдержке: прекрасно сознавая свою обреченность, они не лезли друг другу в душу, не паниковали, не выклянчивали пощады, прощения, стараясь как-то выкрутиться. Ребята родились почти в один и тот же день (Игорь девятого, а Коля седьмого сентября), и тот, и другой рос в многодетной семье, сполна хлебая лиха, и шкодничали нередко вместе, поэтому хорошо понимали друг друга. Кстати, впоследствии их дружба сохранилась на долгие годы, несмотря на разделявшее их расстояние в тысячу и более верст. Регулярно обменивались короткими весточками о себе, а при встрече, когда Игорь приезжал в отпуск на родину, заключали друг друга в крепкие объятия, делились впечатлениями о прожитом. И непременно, уже с иронией, вспоминали далекий сорок пятый, памятный для них, бывших пацанов, не столько счастливым для всех Днем Победы, сколько вышеизложенным драматическим эпизодом.

Всыпал тогда, конечно, отец Игорю ремнем по первое число. И в угол коленками на горох поставил до отбоя, то есть до той поры, когда надо было идти спать. Ох, и неприятное ж это занятие, доложу я вам, господа, голыми коленками на сушеном горохе стоять. От щемящей боли хотелось стонать и плакать, но Игорек терпел, до крови прикусив губу.

В другой раз, когда Игорь был уже постарше, Семен Филиппович учинил ему такую взбучку, причем не ремнем, а конскими вожжами, что бедный малый потом целую неделю ни сесть спокойно, ни лечь на спину не мог – так саднило. Причиной этой расправы послужила жалоба родительницы одного парнишки, которому Игорек в драке случайно попал камнем в голову, после чего пришлось делать перевязку.

Жалостливая, сердешная Ксения Савовна пыталась было спасти сына от жестокого наказания, отговорить мужа, но тот, пронзив ее молнией свирепых глаз, положил конец этим либеральным поползновениям:

– Цыц, женщина! Не вмешивайся, куда тебе не пристало, а то тоже получишь. Он должен твердо уяснить, что всякое зло порождает зло. Провинился – будь любезен отвечать. Я его породил, я его и побью, на путь истинный наставлю. Потом еще спасибо мне скажет, когда вырастет.

И ведь как в воду смотрел Семен Филиппович. По прошествии многих лет Игорь с благодарностью вспоминал отцовские методы воспитания: лупил, мол, и правильно делал, всю дурь из головы выбивал, чтобы не хулиганом и оболтусом каким-нибудь вырос, а настоящим человеком. Правда, таким уверенным и твердым Игорь был лишь на словах – к собственному же сыну, Славику, он старался не применять подобных методов, ограничиваясь серьезным, мужским разговором, который нередко проходил на весьма повышенных тонах, и чувствовалось, требовалось ему больших усилий над собой, чтобы не прибегнуть к старым, испытанным методам. Видимо, впечатлительность, доброта и мягкость, унаследованные им от матушки, превалировали все же над батиной жесткостью.

16.

Застенчивость, которая тоже была свойственна характеру Игоря, длительное время не позволяла ему не то, чтобы познать большую и настоящую любовь, а хотя бы даже познакомиться с девушкой. И тут вновь на себя взял инициативу властный и не терпящий возражений отец, за которого в свое время не по любви, а по сговору родственников выдали Ксению, и который, видимо, решил повторить собственную судьбу уже на примере младшего послушного сына.

Тогда, правда, в семнадцатом, когда свадьбу играли Семен с Ксенией, само время было заговорщическое, революция шагала по стране и требовала незамедлительных, решительных действий. Как раз в день их гуляний прокатилась по местечку волна экспроприации мелких и крупных лавочников. Лихие, хмельные представители неимущего люда растаскивали по своим углам захваченное добро, и один чудак, проносясь на груженой телеге мимо свадебной процессии, вдруг остановился и презентовал молодоженам целый ящик отменной горилки.

– Живите счастливо, – пожелал чудак, – и выпейте за здоровье раба Божьего Филимона! – И погнал дальше свою телегу, упиваясь внезапно свалившейся на его голову свободой. А растроганные щедростью экспроприатора Филимона молодожены еще долго смотрели вслед уносящейся вдаль повозке, а потом весело, дружненько принялись употреблять в дело столь к месту и вовремя подвезенный подарок.

– Пора тебе, сынка, о будущем подумать, – завел Семен Филиппович серьезный разговор, когда Игорю исполнилось шестнадцать лет, и он пошел в десятый класс.

– Что вы имеете в виду, тату?

– Во-первых, в профессии тебе надо твердо определиться, чтобы начать свою копеечку зарабатывать. Тут вот зять Иван, муж Нади, зовет тебя в Житомир, в военное училище поступать. Там он большая шишка: кафедрой какой-то заведует, так что, говорит, поспособствует, если что, конкурс успешно пройти. Ты, конечно, обмозгуй это дело, но думаю, оно стоящее, надо соглашаться, потому как счастье само, можно сказать, в руки идет… Ну так как, согласен? – выждав паузу, строго спросил отец.

– В общем, неплохо было бы, конечно, – искренне признался Игорь, – только вот, не знаю, сдам ли все экзамены, как надо.

– Ну вот и добре, порешили, – заметил довольный Семен Филиппович. – А насчет экзаменов ты, будь ласка, постарайся. Иван, разумеется, своего шурина в беде не оставит, поможет, но и ты головой поработай. Ты же у нас вроде головастый, да и не в кого тупым быть… Теперь вот еще что, – отец крякнул и повертел пальцами свой пшеничный ус. – Ты, сынка, не сегодня-завтра семьей своей должен обзаводиться.

– Да что вы, батя, – густо, подобно девице, покраснел Игорь, – рано еще.

– Тут главное не в сроке, – опять посуровел Семен Филиппович, – а в правильном выборе. Ты, я смотрю, в этом деле совсем не силен, не то, что Леонид, братец твой гулящий. Не успел в армию уйти, а уже Маньку запузатил. Так еще носом теперь воротит: не нравится, мол, характерами не подходим, разводиться буду. Чувствую, не выйдет из этого паршивца толка. Поэтому не хотелось бы, чтобы ты пошел по его непутевым, блудным стопам.

– И что же вы предлагаете, тату? – напряженный весь поинтересовался сын.

– Да вот, кажу, нет у тебя еще жизненного опыта в этом деле и, может, даже хорошо, что за юбками не гоняешься. Стало быть, надо прислушаться к мнению старших, – все вокруг да около, витиевато подбирался отец к изложению сути, – их опытом воспользоваться… В общем, сынка, подыскали мы тут с родными подходящую тебе, порядочную, хозяйственную невесту, которая в недалеком будущем может стать неплохой тебе жинкой.

– И кто же она? – все в таком же напряжении спросил Игорь.

– Маруся, дочка Михайленко Степана, что на консервном робыть. Очень приличная семья. Мама – врач-терапевт, сама Маруся на продавца учится. Они нам дальними-дальними родственниками приходятся. Она, конечно, немного полноватая и постарше тебя на полтора года, но, сам понимаешь, не это главное для надежной, совместной жизни.

Игорь визуально знал эту девушку, но никаких, в том числе и дружеских, отношений с ней не поддерживал и поэтому деликатно попытался уточнить:

– Мне трудно сказать сейчас что-либо определенное, я ведь даже не знаю, как она сама ко всему этому отнесется? И как вообще пришла идея – познакомить ее именно со мной?

– Не переживай, – коротко ответил батя, – она не против.

Знакомство состоялось на Пасху. Собрались семьями под предлогом празднования этого святого Дня. Маруся, конечно, была во всем нарядном, накануне простояла в очереди в дамский зал, и поэтому ее ухоженная головка представляла собой очень даже впечатляющее зрелище: химическая завивка тогда только-только входила в моду. Нельзя сказать, что Игорь пришел в неописуемый восторг от их помолвки, но и особо противиться тоже не желал: девушка была, в общем-то, неплохая, с покладистым характером. Они встречались несколько месяцев. Но далеко их отношения не заходили, ограничивались редкими поцелуями и разговорами на философские темы. Игорь мог часами обсуждать то или иное политическое событие, недавно происшедшее в мире, делиться впечатлениями о прочитанной книге, просмотренном кинофильме, а Маруся, в основном, молчала и завороженно его слушала. Ей нравилось слушать этого не по годам рассудительного, взрослого, серьезного человека, которого, к тому же, прочили ей в женихи. А его устраивало осознание собственного лидерства в их необычном дуэте. Вскоре подоспела пора – ехать поступать в Житомирское Краснознаменное зенитно-артиллерийское училище. Перед отъездом он пообещал Марусе:

– Я буду тебе писать, а ты будешь отвечать?

– Конечно, буду.

– И ждать меня будешь?

– А ты этого хочешь?

Игорь, не ожидавший столь прямого контрвопроса, слегка растерялся и, поколебавшись, ответил все же уклончиво:

– Кто же не хочет. Приятно, когда тебя не забывают и ждут.

Слово они свое сдержали: он писал, она отвечала и ждала. Но даже в письмах их отношения не переходили эту невидимую грань, дружеско-товарищескую, за которой люди обычно теряют голову от любви.

Впрочем, Маруся, успевшая привыкнуть к этому ученому, во многом не похожему на своих сверстников парню, попыталась было еще более к нему приблизиться, послав к его Дню семнадцатилетия (на момент поступления Игорю до семнадцати не хватало более месяца, и если бы не его протеже Иван Григорьевич Топытько, сумевший убедить приемную комиссию закрыть на это глаза, могли бы и не допустить до экзаменов) символическую почтовую открытку. На репродукции картины художницы В.А.Орловой были изображены двое милых, симпатичных молодых людей, которые в ожидании метро (название картины – "В московском метро"), сидя на скамейке, ведут приятную беседу. Собственно, если судить по шикарному букету в руках девушки, с любовью смотрящей на кавалера в погонах и в то же время внимательно слушающей его рассказ, они уже никого и ничего не ждут – здесь состоялось их свидание, и им безумно хорошо вдвоем. А на обратной стороне карточки после слов поздравления Маруся вывела свое сердечное пожелание: "Дорогой мой Игорь, как я хочу, чтобы мы были так же вместе, как эта пара. И я надеюсь, что мы будем вместе. Обязательно! Правда, Игорек?" Радоваться бы парню, что девка к нему так липнет. Другой бы на его месте, гуляка-повеса, любитель приключений, не преминул бы воспользоваться моментом. А он же еще более посерьезнел, задумался, как быть? С одной стороны, и девушку обижать не хотелось своим истинным признанием, а, с другой, и "лапшу вешать", обнадеживать тоже не мог…