Пути-дороги
– Вахмистр! Стройте взвод!
Заметив, что Андрей стал отводить руку назад, готовясь нанести ему удар кинжалом, вахмистр схватился за кобуру и угрожающе прошипел:
– Я с тобой, щенок, еще расправлюсь!..
Казаки бегом выводили коней, на ходу подтягивая ремни.
Хорунжий нетерпеливо посматривал на рассчитывающихся по звеньям казаков.
– Спр-р-рава по три за мной, рысью ма-а-арш!
И, не оглядываясь назад, хорунжий направил своего коня крупной рысью к опушке леса. За ним растянулся на рыси взвод.
Вахмистр, пропустив мимо себя казаков, догнал хорунжего и поехал с ним рядом.
На опушке леса хорунжий прильнул глазами к биноклю. Перед ним расстилалась огромная долина, изрытая оврагами и покрытая кустарником.
– Ваше благородие, разрешите дозорных выслать, – наклонился к нему вахмистр.
– Высылай!
Дозорные, снимая винтовки, поскакали вперед. Когда последний из них скрылся в кустарнике, хорунжий, тронув повод, шагом выехал из леса.
Дневная жара уже спала, день клонился к вечеру.
Справа впереди показалось селение.
– Ваше благородие, надо бы объехать его, не иначе как там турки…
– Никого там нет, – уверенно проговорил хорунжий, опуская бинокль. – Мы остановимся в селении, а потом вот по той дороге двинемся дальше.
– Вы послушайте, ваше благородие, как собаки, не переставая, брешут.
– Глупости, тебе сегодня всюду турки мерещатся. – Хорунжий повернулся в седле: – Взво-о-од! Пово-о-од! Рысью ма-а-а-рш!
Проехав с версту, они натолкнулись на дозорных.
– Турки, ваше благородие!
– Где?
– Вот на тот кустарник посмотрите.
Хорунжий навел бинокль. Из-за оврага, заросшего мелколесьем, на небольшую прогалину выезжала группа всадников. Лиц разглядеть было нельзя, но красные фески и синие мундиры не оставляли сомнений в том, что это были турки. Впереди на великолепной вороной лошади медленно ехал стройный, красиво одетый всадник.
– Мироныч! Возьмем их, а?
– Пускай, ваше благородие, они ближе подъедут, чтоб шуму меньше было, – неохотно согласился вахмистр.
Казаки, прячась за высоким кустарником, напряженно наблюдали за приближающимся турецким отрядом, который теперь был виден простым глазом.
Андрей, возвратясь из дозора, присоединился к взводу. Став рядом с Дергачом и Мишкой Бердником, он с интересом следил за неприятельским разъездом.
Андрей, как зачарованный, смотрел на приплясывающего под турецким офицером арабского скакуна.
– Взво-о-од! Шашки вон! Пики к бою! – подал вполголоса команду хорунжий, выскакивая на лужайку. Его шашка сверкнула в лучах вечернего солнца.
Казачья лава без крика наметом помчалась на турок. Увидя казаков, турки, повернув лошадей, во весь дух поскакали к селению.
Сзади всех мчался всадник на вороном коне, на ходу снимая офицерский карабин. Откинувшись назад, он в упор выстрелил в настигающего его хорунжего. Тот подался набок и тяжело упал с лошади.
Андрей несся следом за хорунжим. Догнав турецкого офицера, он полоснул его шашкой по голове. Офицер взмахнул руками и свалился на землю. Обе лошади скакали рядом. Андрей перегнулся и схватил араба за повод:
– Ну, стой, стой, Васька!
Затем спрыгнул на землю, быстро перерезал кинжалом подпруги богато расшитого турецкого седла и сбросил его на землю. Расседлав Вороного, он накинул свое седло на боязливо косящегося араба и, быстро затянув подпруги, вскочил в седло. Араб взвился на дыбы. Кое-как успокоив его, Андрей дал ему повод, и конь карьером помчался к селению. Андрей выскочил на холм и увидел, что из селения, развертываясь в галопе, показался турецкий эскадрон. Казаки тоже заметили спешащих на помощь своим турок, повернули коней, но было уже поздно. Раздался оглушительный вопль идущей в атаку турецкой конницы:
– Ала-а-а-а! А-а-а-а-а! – звенело у Андрея в ушах, холодя в жилах кровь. Услышав знакомый крик, араб злобно рвался вперед, навстречу катящейся лавине.
Еще одно мгновение – и эскадрон настиг казаков. Андрей с ужасом увидел, как покатились казачьи головы под ударами кривых турецких сабель. Изо всех сил крутнул он жеребца и, пригибаясь к гриве, поскакал по дороге к лесу.
На полпути от того места, где казаки впервые увидели турок, араб, испуганно захрапев, прыгнул в сторону. Еле удержавшись в седле, Андрей увидел на траве труп зарубленного им турецкого офицера, а невдалеке от него лежал ничком хорунжий Кравченко.
Соскочив с седла, Андрей подошел к хорунжему. Тот тихо стонал. Андрей несколько секунд стоял над ним в раздумье, потом, решительно схватив его на руки, хотел взвалить на седло, но араб, натянув повод, испуганно взметнулся на дыбы, всхрапывая при виде залитого кровью человека.
Андрей снова положил хорунжего на траву и стал успокаивать лошадь. Наконец ему удалось взвалить Кравченко на седло. Вскочив сам, он глянул мельком в сторону боя. На земле валялись трупы казаков и турок, а между ними с громким ржанием носились осиротелые кони. Группа казаков, нахлестывая нагайками лошадей, уходила от погони.
Турки отстали. Среди мчащихся ему навстречу казаков Андрей увидел Дергача, братьев Бердниковых и других каневчан. Привстав на стременах и осторожно придерживая хорунжего, он замахал им папахой.
Дергач, задыхаясь от быстрой езды и непрошедшего еще испуга, взволнованно крикнул:
– Тикай, Андрей! Чего ты стоишь?..
– Не могу я, Ваня, галопом… Не выдержит он…
Проносившиеся мимо казаки кричали:
– Бросай его, Семенной! Чего с мертвяком возишься?
Турки, прекратив преследование, открыли стрельбу.
Пули с визгом летели над головами…
– Езжай, Ваня, а я следом за вами поеду. На таком коне меня не догонят.
– Да на что он тебе, мертвый, сдался?.. – Дергач не успел договорить, послышался взрыв, и справа от них яростно взлетел к небу огромный фонтан земли.
В просторной палатке за походным складным столом расположился командир Второго Запорожского казачьего полка. Его лысеющая голова, склоненная над разостланной картой, слабо освещалась стоящим на столе фонарем.
Сбоку на складном табурете сидел, опустив голову, есаул Бут. У входа стоял навытяжку, с забинтованной головой, младший урядник второго взвода Лука Чеснок.
– Итак, ты утверждаешь, что хорунжий убит? – спросил полковник.
– Так точно, ваше высокородие. Его турецкий офицер из карабина застрелил.
– Почему же вы, скоты этакие, не привезли его тела?
– Так что, ваше высокородие, Семенной остался, чтоб его в лагерь везти.
Николай от неожиданности вскочил с табуретки:
– Семенной жив?
Полковник недовольно поморщился:
– Садитесь, есаул. Что с вами?
Чеснок, удивленно взглянув на Бута, продолжал:
– Так что, ваше высокородие, не успели мы сотни шагов от Семенного отъехать, как его снарядом смело. Дергач своими глазами видел.
Николай облегченно вздохнул. Полковник нахмурил белесые брови:
– Раненые есть?
– Так точно! Двое… Всего десять человек ушло, я одиннадцатый… Остальные из взвода на месте полегли.
– Иди!
Урядник четко повернулся на каблуках и вышел из палатки.
– Ну-с, господин есаул, что вы скажете? – Полковник вытащил золотой портсигар, стал нервно закуривать. – За два месяца полк потерял в боях одну треть людского и конского состава. Не успели получить пополнения – и опять теряем целые взводы. Я вам говорил, что нельзя поручать мальчишке такое задание.
Уловив в голосе полковника упрек, есаул еще ниже опустил голову.
– Завтра на рассвете возьмите сотню и отправьтесь сами. Задача та же.
Николай поспешно встал, приложив кончики пальцев к каракулевой папахе:
– Слушаюсь, господин полковник!
Весть о гибели большей части второго взвода быстро облетела третью сотню, а затем и весь полк. Несмотря на поздний час, взволнованные известием казаки собирались группами и горячо обсуждали последнюю стычку.
Около старого казака, за малый рост прозванного Колонком[1], сбились тесным кругом десятка три молодых казаков третьей сотни.
Колонок сидел невдалеке от коновязи, на старом пне, разглаживал черную окладистую бороду и говорил сам с собой:
– Это что ж такое делается? Когда ж, хлопцы, этому конец будет? Я вот Садковской станицы… Двадцать казаков в этот полк наших пришло. Еще года нету с тех пор, а в живых один я остался.
– Это, дядя Игнат, тебя турки не заметили, а то беспременно бы убили.
Казаки невесело засмеялись. Колонок, делая вид, что не расслышал шутки, продолжал:
– Ну а ежели вас спросить, из-за какого рожна мы с турками воюем?..
Из толпы послышался неуверенный голос:
– Есаула поди спрашивай… он тебе расскажет!
Колонок, поискав взглядом говорившего и не найдя, спросил:
– Есаула, говоришь? Есаулу можно воевать, ежели у его отца два хутора да паровая мельница. Война кончится, глядишь – в войсковые старшины[2] произведут.
– В нашей станице у девяти человек паи забрали…
Колонок на этот раз увидел говорившего. Это был высокий худой казак из Каневской станицы.
– А у кого же паи-то ваши теперь?
– У Бута, – хмуро проговорил худой.
Колонок оживился:
– Вот оно и выходит, что, пока мы тут воюем, папенька есаула нашу землю к рукам прибирает.
Колонок взглянул на казаков, увидел, что к нему пробирается урядник их сотни, заменяющий убитого вахмистра. Казаки неохотно сторонились. Урядник добрался наконец до вскочившего перед ним Колонка и шипящим от злости голосом спросил:
– Ты что тут – басни рассказываешь?
Колонок загадочно улыбнулся.
– Так точно, господин старший урядник, басни вот им рассказывал. – Он мотнул в сторону казаков головой. – О том, как мы турок били.
– Вот доложу командиру сотни – он тебе… таких турок даст!
Урядник сделал выразительный жест кулаком и, обращаясь к казакам, крикнул:
– Марш спать!
Казаки нехотя стали расходиться.
Сотня походной колонной медленно продвигалась к месту вчерашнего боя. Впереди сотни в черной лохматой бурке, чуть сутулясь, покачивался в седле есаул Бут.
Придя от полковника, он всю ночь писал письма. Зарею, когда сотня ожидала его выхода, он дописывал последнее письмо – извещение станичному атаману о смерти казаков его юрта. В списке на первом месте мелким почерком было выведено: «Казак второго взвода Андрей Семенной».
Охраняя колонну, тихо крались в кустарнике дозоры. Вдруг Дергач, ехавший головным, остановился, притаясь за молодым орешником: впереди показался всадник. Второй дозорный, держа винтовку в руках, подъехал к Дергачу.
– Что, Иван, турок? – шепотом спросил он, всматриваясь вдаль.
– Должно, дозорный ихний, – так же тихо ответил Дергач. – Езжай, Мишка, к командиру сотни.
Тот рысью поехал назад. Дергач, прикрываясь от солнца ладонью, долго всматривался в мелькающего в кустарнике всадника… Недоумение на его лице сменилось вдруг такой радостной улыбкой, что подъехавший к нему Бут насмешливо спросил:
– Знакомого турка, что ли, увидел?
– Это Семенной… ваше высокородие… – И Дергач, вытянув коня плетью, наметом помчался навстречу Андрею.
Николай трясущимися руками наводил бинокль. Он видел, как Андрей, шагом продираясь через кустарник, одной рукой бережно придерживал что-то лежащее поперек седла.
– Вот мерзавец!.. Да ведь это он Кравченко везет, – удивленно пробормотал Николай и выехал навстречу…
Сотня, сделав короткий привал, продолжала путь.
Уложенный на бурку, обмытый и забинтованный, хорунжий качался, как в гамаке, между двумя идущими шагом лошадьми.
Андрею после тревожной ночи, проведенной на дне оврага, где он дожидался рассвета, нестерпимо хотелось спать. Голова клонилась на гриву лошади, а голос Дергача звучал как будто из-под земли:
– Андрей, Андрейко! Ты не спи, сейчас в лагерь приедем. Ты своего черта-то сдерживай, а то он того и гляди галопом пойдет. Хорунжего из бурки могем вытряхнуть…
Андрей, потерев ладонью слипающиеся глаза, поглядел вперед. Дорога шла на подъем. Перед ними желтел тронутый уже осенью знакомый лес, где лагерем расположился их полк.
Третий день казачья дивизия, в которую влился Второй Запорожский полк, с боем теснила левый фланг противника, обходя Саракамыш.
Русские батареи, спрятанные в молодой роще, с ожесточением били через город по медленно отступающим турецким цепям.
Из штаба корпуса прискакал терец. С его коня клочьями падала пена, черная смушковая папаха с синим верхом была сдвинута на затылок. Казаки, переговариваясь, с интересом наблюдали за ординарцем.
Через четверть часа Второй Запорожский полк, оставив занятые им позиции и разобрав у коноводов лошадей, рысью направился к городу. Канонада усилилась. Через головы казаков с воем понеслись снаряды.
Впереди второго взвода ехал на вороном арабе старший урядник Андрей Семенной. На его черкеске поблескивали два солдатских Георгия. Один из них Андрей получил за спасение хорунжего, другой – за смелые разведки.
Тяжело прошла для Андрея эта зима. Не раз посылал его есаул Бут на верную смерть, и с каждым возвращением Андрея накалялась их взаимная ненависть, а в полку росла слава молодого, отчаянного казака.
В обращении с рядовыми казаками Андрей оставался простым, и они, любя его за храбрость и эту простоту, охотно шли за ним на самые рискованные разведки. А в атаках, как бы по молчаливому соглашению, всячески оберегали Андрея, делая это незаметно для него.
Турецкие батареи, заметив подъезжающий к городу полк, словно проснулись. Шрапнель, разрываясь высоко в голубом небе, засыпала казаков градом пуль.
Наступила ночь. Турецкие цепи, теснимые лобовыми и фланговыми атаками казачьих полков, откатились далеко за город. Второй Запорожский полк, четыре раза ходивший в атаку, потерял командира и треть людей. На другой день по распоряжению командующего он был снят с фронта и отправлен на отдых в Тифлис.
Мерно стучат колеса. Поезд берет подъем. Андрей, лежа на нарах, мечтает: «Скоро Тифлис. Отдых. Можно сходить в баню…» Он даже зажмурился от удовольствия. Но самое радостное – предстоящий отпуск.
Еще одиннадцать дней, и он увидит Марину. Целый год он мечтал об этой встрече. Теперь уже никто не отберет у него Марину. Николай Бут, переведенный в другой полк, далеко. Да и Андрей уже стал не тот. Он уже не побоится пойти к Гринихе сватать ее дочку. Вот лишь бы война скорей кончилась. Отец уже стар. Ему пора отдохнуть. Война… Андрею вспоминается пленный турок, с которым он поделил свою банку консервов. Разве этот робкий деревенский парень с испуганными глазами, ладонями, сплошь покрытыми мозолями, похож на врага?
Андрей, вздохнув, приподнялся и толкнул в бок своего соседа, рыжеусого вахмистра:
– Степан! Слушай, Степан!
Тот молча посмотрел на Андрея ошалелыми от сна глазами.
– Степан, скажи, для чего мы воюем?
Степан с минуту молчал. Потом сказал сердито:
– И ты туда же, Андрей? Не нашего ума дело. Приказано, ну и воюем…
Не договорив, он натянул на голову шинель и захрапел. Андрей взглянул в окно на сереющее перед рассветом небо, затем закрыл глаза и опять стал думать о предстоящей встрече с Мариной.
Глава V
Глухо прозвучали два удара станционного колокола. Поезд остановился. Сойдя на насыпь, Андрей взволнованно смотрел на погруженную во тьму станицу. Хотелось взвалить на плечи вещи и стремглав бежать по пыльным улицам к родному куреню, а затем – к воротам Гринихи.
«Должно быть, не спят еще», – подумал Андрей, доставая купленные им в Тифлисе вороненые часы. Стрелки показывали половину одиннадцатого.
Он уже взялся было за ручку сундучка, когда вдали показались огни идущего из Ростова встречного поезда. Мимо Андрея замелькали залитые ярким светом окна первого и второго классов. Из последнего вагона вышел человек с забинтованной головой, в старой солдатской шинели внакидку.
– Максим Сизон! Я ж тебя живым не чаял увидеть!
Максим удивленно поднял глаза на подбежавшего к нему молодого, подтянутого казачьего урядника.
Андрей крепко обнял приятеля. Резко вырвавшись из объятий, тот отступил назад:
– Где узнать! – И, помолчав, с сожалением добавил: – В офицеры лезешь, крестов понацеплял. – Он презрительно смерил Андрея взглядом, взвалив сундучок на плечо, стал осторожно спускаться с насыпи.
Покраснев от обиды, растерянно смотрел Андрей на скрывающуюся в темноте фигуру друга. Потом, решительно схватив свои вещи, бросился догонять его.
Максим, обогнув станцию, уже вышел на дорогу, ведущую в станицу, когда его схватил за рукав шинели запыхавшийся Андрей:
– Ты что, с ума сошел?
Максим, не отвечая, вышагивал, словно в строю, посредине дороги. Андрей, крепко держа его рукав, машинально пошел с ним в ногу, стараясь не отставать.
Непривычно тихо было в станице. Не слышно было ни песен, ни веселых переборов гармошки. Только собака иногда тявкнет спросонок, да и то, словно устыдясь, что нарушила тишину, сконфуженно заскулит и смолкнет.
Андрей не выдержал молчания. Дернув Максима за рукав, он задумчиво проговорил:
– Эх, словно вымерла станица-то! А сердишься ты на меня зря. Ей-богу! Ну что тебе мои кресты?.. Не тянулся я за ними…
– Знаю я, за что их цепляют-то… – буркнул Максим, ускоряя шаг.
Андрей едва поспевал за ним. Так дошли они до Максимовой хатенки. Андрей остановился. Остановился и Максим.
– Ты что, на побывку? – нерешительно спросил Андрей.
– Нашего брата, иногороднего, на побывку не пускают. По чистой я. – И, не прощаясь с Андреем, Максим пошел к хате…
Около дома Андрея охватило прежнее радостное волнение. Тихо отворив калитку, он вошел во двор.
В конце двора стояли привязанные к дрогам лошади. Из-под сарайчика, злобно тявкнув, вылезла лохматая черная собачонка, но, узнав Андрея, с визгом метнулась ему под ноги. Андрей ласково погладил ее по спине:
– Ну что, Жучка, небось рада, а?
Жучка, слегка повизгивая, легла на спину.
Подойдя к дрогам, Андрей увидел лежащего на сене брата. Василий крепко спал, укрывшись брезентовым плащом.
Андрей тряхнул брата за плечо. Тот приподнял голову, но долго не мог понять, в чем дело. В глазах его, бессмысленно уставленных на Андрея, вдруг отразился дикий ужас. С воплем скатился Василий с дрог, вскочил на ноги, опрометью бросился к хате и забарабанил в дверь кулаками. Лошади, испуганные криком, тревожно всхрапывая, натянули чембура. Дверь хаты тихо скрипнула, и на пороге появился Григорий Петрович с берданкой в руках. Василий, чуть не сбив его с ног, бросился в сени.
Чеканные газыри на груди Андрея то вспыхивали белым светом, то снова меркли от набегающего на луну облака. Григорий Семенной, выронив берданку, широко открытыми глазами смотрел на сына и не мог двинуться с места. Андрей подбежал к отцу и схватил его за руки:
– Бать! Это я. Чего вы так испугались?
Григорий Петрович, всхлипывая и беспомощно мотая головой, прижался к его груди.
Сидя за столом и доставая подарки из сундучка, Андрей внимательно слушал отца.
– Ну, как только утки на юг снялись, извещение пришло, что наших казаков побили… Мать в голос: «Иди до атамана, чует мое сердце недоброе, да и от Андрея давно письма нету». Пошел я в правление, атаман навстречу мне вышел. «Ты, Петрович, гордиться должен», а сам на меня не смотрит. Сердце у меня захолонуло. «Что, Семен Лукич, убитый он? Кажите, не терзайте!» Ну а как сказал он… Не помню, как и до дому дошел. Не иначе разум отнялся. Старой допоздна не говорил…
Мать Андрея, утирая фартуком беспрерывно катящиеся слезы, суетилась около печки.
Андрей вскочил:
– Это он извещение о моей смерти прислал! Он письма мои и Дергача перехватывал… Ну ничего, когда-нибудь встретимся еще, ваше благородие!
Он яростно потряс в воздухе сжатыми до боли кулаками.
– О ком говоришь, сынок? – Старик испуганно глядел на сына. Он еще не мог привыкнуть к Георгиевским крестам и нашивкам Андрея.
– О ком же, как не о Николае Буте?
И Андрей, волнуясь, рассказал, как Николай посылал его на верную смерть, как били его и издевались над ним урядники, когда он был рядовым. Но, вспомнив причину ненависти Николая, он смущенно замолчал. Григорий Петрович понял смущение сына:
– На волобуевском хуторе она, сынок. Как от матери сбегла, досе там работает.
Андрей покраснел.
Григорий Петрович давно видел, что детская привязанность сына к Марине переросла в нечто большее, и радовался этому. Покойный отец Марины был его лучшим другом, и ему было приятно иметь невесткой одну из его дочерей.
– Я пойду завтра к ней, батько.
Старик задумался. Потом, пристально посмотрев на сына, ласково улыбнулся:
– Что ж, дай тебе Боже счастья! Я лучшей невестки не хочу.
– Ты бы к Гринихе допрежь того зашел, – вмешалась в разговор мать. – С ней бы побалакал. Или сватов заслать?
Андрей, упрямо наклонив голову, молчал. Мать не унималась:
– И где же это так делается, чтобы девку без согласия родителей замуж брать?
– Ладно, мамо, схожу, – нехотя проговорил Андрей.
Спать легли после вторых петухов. Андрей долго ворочался, думая о новой нанесенной ему Бутом обиде и о завтрашней встрече с Мариной.
Утро. Ветер торопливо гонит над утопающей в зелени станицей отары кучерявых облаков. Воздух напоен медвяным запахом белой акации.
Василий, болтая локтями, рысью въехал во двор. Серый конь, изредка вздрагивая охлажденной после купания кожей, упрямо тянулся мягкими губами к грядке цветов у крыльца. Василий сердито потянул повод. Конь обиженно дернул головой и зарысил к стоящим около сарая дрогам с сеном.
Андрей, подпоясанный расшитым полотенцем, фыркал над ведром холодной колодезной воды. Увидев брата, он крикнул:
– Чего ж ты меня не взбудил? Вместе бы на речку поехали.
– Так тебя зараз и взбудишь… Ты ж спал, как сурок.
Андрей, вытирая полотенцем голову, посмотрел на посмеивающегося брата:
– А ты наверно знаешь, что Марина сейчас на волобуевском хуторе?
Лицо Василия сделалось серьезным:
– Сам видел на той неделе, как масло от Волобуя возил. Худая да черная стала.
Андрей смущенно отвернулся от брата, чтобы скрыть подступающие к глазам слезы…
Одевался Андрей, словно на праздник. Начистив до ослепительного блеска сапоги, он достал привезенную с собой кривую шашку в серебряных ножнах, с вызолоченной неказачьей рукояткой. Надев на новую черкеску оба Георгия, подошел к матери.
– Ты, Андрюша, зайди к Гринихе-то, – крестя сына, прошептала мать, окидывая счастливыми глазами его высокую стройную фигуру.
Почти все пятнадцать верст до волобуевского хутора Андрей мчался галопом. Но когда на большом холме из-за темной зелени вишняка показалась крыша волобуевского дома, он пустил коня шагом. Прежняя робость перед Мариной стала снова овладевать Андреем.
Справа от дороги из непролазной чащи камышей узкой полоской выглянуло небольшое озеро. Над головой Андрея пронзительным криком закружились краснолапые кулики. По песчаной отмели важно бродили цапли, а чуть подальше деловито суетились пестрые бекасы, запуская длинные носы в заросшую тиной воду. По лугу, вдоль камышей, шло волобуевское стадо.
Увидав знакомого пастуха, Андрей повернул коня ему навстречу.
– Здорово, Пантелей Григорьевич! – приветливо козырнул он и спрыгнул с коня.
– А ты кто такой будешь? – спросил старик, с любопытством посматривая на Андрея.
– Семенного Григория сын, разве не узнали, дедушка? Каневской я.
– Да никак ты, Андрей?
– Я, дедушка.
– Давненько не видал. Вырос, настоящий казак стал. Куда едешь-то?
– К Волобую, дедушка. Вы Марину Гринь знаете?
– Знаю, а ты ей кто будешь?
– Невеста она мне… – неожиданно вырвалось у Андрея.
– Невеста… – Старик окинул Андрея соболезнующим взглядом. – Там она… На самом хуторе работает.
Андрей достал кисет:
– Закурим?
– И то, сынок, без курева целое утро маюсь. – И старик, приняв из рук Андрея кисет, стал свертывать цигарку. – Эх, и табачок у тебя! – сказал он, с наслаждением затягиваясь дымом.
Андрей взял руку старика и, повернув ее ладонью вверх, высыпал в нее половину кисета.
– Спаси Христос, сынок! Выручил ты меня табачком, – благодарно улыбнулся старик.
Андрей уселся на бугорок, стал закуривать. Рядом с ним, кряхтя, опустился пастух.
– Так ты, значит, женихом ей доводишься? – спросил он Андрея и с какой-то особой лаской в голосе протянул: – Хорошая девка… Да только… – Старик, не договорив, опустил голову.
– Что, дедушка, может, она больна?
– Нет, не в болезни дело. Как тебе и казать-то? – замялся пастух. – Ты ее, хлопче, лучше забери оттуда. Будь он трижды проклят, хутор этот, с хозяином вместе!
Старик задумчиво ковырял палкой землю. У Андрея, взволнованного намеками пастуха, кольнуло в сердце, но дальше расспрашивать он не решался. Ему казалось, что вот-вот он услышит что-то страшное, от чего померкнет для него яркий солнечный свет. Наступило молчание…