Повелитель
Дверь в очередной раз протяжно скрипнула, и на крыльцо вышли Весин с преподавателем физкультуры Кручининым. Они тоже о чем-то спорили. Вдруг Николай Сергеевич замолчал и остановился, уставившись на окурок, лежащий на асфальте.
– Чей это? – спросил он с интонацией, не предвещавшей ничего хорошего.
На что Ася, одернув черную мини-юбку, бодро ответила: «Понятия не имеем», спрыгнула с бортика, подобрала бычок и бросила в урну.
– Ну вы совсем как я! Всегда так делаю! – обрадованно воскликнул Весин, спустился к Асе и подобрал еще несколько окурков.
– Вот! А вот еще! – все подобранные остатки сигарет нырнули в черное жерло урны. – Григорий Семенович, пойдемте, продолжим.
Кручинин, молча наблюдавший за этой сценой, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, сделал резкий шаг и снова оказался рядом с ректором. Судя по выражению лица, он собирался сказать Весину нечто важное, когда ему пришлось прерваться. Григорий Семенович даже сдвинул на затылок свою неизменную советскую спортивную шапку, с которой не расставался ни зимой, ни летом. Наде преподаватель физкультуры казался похожим на венценосного журавля, только вместо золотого хохолка голову Кручинина украшали жесткие седые волосы. Крепкий, пружинистый, с резким голосом, Григорий Семенович существовал в своем, не связанном с литературой мире. Он живо интересовался студентами, показывающими успехи на спортивном поприще, заступался за своих подопечных перед деканатом, если у тех случались проблемы с учебой по другим предметам, и гордился победами на межвузовских спартакиадах. Например, когда футбольная команда Литинститута обыграла команду Госконсерватории, Кручинин весь следующий день ходил по двору с загадочной улыбкой и с удовольствием делился подробностями матча.
Не успели Весин и Кручинин отойти на достаточное расстояние, дверь открылась, и на крыльцо высунулся Вадим.
– Эй, декаденты, вы че тут как неродные стоите? Видали объявление?
– Какое объявление?
– Да там все курсы собрались, дерутся уже почти!
– Где собрались, почему дерутся? Вадь, ты нормально объяснить можешь? – Ася потянула из пачки новую сигарету.
– Короче. За мной. Сейчас же!
Когда они поднялись на второй этаж, объявлений не было видно из-за сплотившихся спин. Вадим решительно пошел вперед, к доске, проложив дорогу остальным. Всеобщее внимание привлекло объявление следующего содержания:
«Доценту, преподавателю физвоспитания Кручинину Г. С. объявляется строгий выговор за циничное и развязное поведение на похоронах доцента физвоспитания Круглова Н. В.»
– Интересно, как можно цинично и развязно вести себя на похоронах? – хихикнула Надя. – Разве что Кручинин бегал вокруг гроба, потирая руки и приговаривая: «Ну наконец-то!»
– Наверное, – ответила Марина. – Но, Вадь, с твоим не сравнится.
– Да ладно, это гораздо круче!
Выговор Вадиму и его соседу по комнате звучал так:
«Студентам 4 курса дневного отделения Ильину В. Г. и Чанову Е. М. объявить выговор за устроенный в общежитии литературный диспут на тему «Проблемы поэтики Достоевского», вылившийся в драку».
– Это что! – возразил Миша. – Ничто не сравнится с указом о запрете пьянки.
– Не пьянку запретили, а проносить, – уточнила Ася.
– Да одно и то же!
Приказ о запрете кто-то успел сфотографировать, пока он висел на доске объявлений, и сейчас, во времена стремительно развивающегося интернета, картинка гуляла по просторам «Живого Журнала», появляясь то тут, то там, словно плавник редкого морского хищника, выступившего над морем и снова уходящего в глубину. Приказ звучал так:
«В связи с участившимися случаями непробудного пьянства в комнатах и помещениях общежития Литинститута, переходящих в глубокий похмельный синдром и пр. и пр. Сами понимаете, терпеть, естественно, этого дальше нельзя…
Сознавая, что отвечаю не только за академическую успеваемость и выращивание молодых гениев словесности, приписанных как к России, так и к другим странам ближнего и дальнего зарубежья, приказываю, черт меня побери:
Запретить пронос в общежитие спиртных напитков.
Особые случаи могут быть согласованы с зав. общежитием и ректором.
Оставляю за собой право придумать суровую кару для злостных «проносильщиков» вплоть до…
Ректор Н. С. Весин»
Надо сказать, объявления в институте, как официальные, так и не очень, часто становились самостоятельным произведением искусства. Например, на одном из студенческих столов осталась выведенная неизвестным слушателем надпись: «Все фигня, фигня, фигня, и Соссюр, и Потебня». А на входе в главное здание висел листок с просьбой: «Господа-товарищи! Будьте так добры! Придерживайте дверь!» На двери деканата заочки красовался файл с разноцветными буквами: «Правила аудиенции: Заходите тихо. Просите мало. Уходите быстро».
Не только Миша часто появлялся на лекциях дневного отделения, но и Марина ответно приходила в корпус заочного, в здание, расположенное за книжной лавкой и небольшим стадионом, огороженным высокой сеткой. Здесь Марина любила сидеть с книгой на широком подоконнике высокого окна с витражами. Иногда она вместе с Мишей слушала лекции в зале, где висел большой черно-белый портрет Горького. Они выбирали место за одной из колонн, и там, на синих кожаных креслах с откидными сиденьями и столиками, которые поднимались и опускались, словно в самолете, влюбленные записывали лекции или стихи, если муза внезапно решала посетить одного из них. И, разумеется, не обходилось без любовных игривых шалостей – не просто так они старались скрыться от посторонних глаз за таким, пусть и не надежным прикрытием, как колонна.
Впрочем, не одна Марина любила там бывать. Наде нравилось подниматься по серой лестнице на второй этаж, мимо еще одного большого портрета Горького в полный рост работы Павла Корина, скорее всего, копии. Она чувствовала себя спокойно, читая, привалившись к спинке большого кожаного дивана в зале с портретами известных выпускников: Чингиз Айтматов, Юлия Друнина, Константин Ваншенкин, Владимир Соколов… Надя любила рассматривать паркет, большие подоконники, на которых стояли, выглядывая во дворик, цветы в больших горшках. Ей нравились заочники – люди, съезжавшиеся на сессии из разных точек России или других стран. Петербург, Вологда, Краснодар, Нижний Новгород, Мюнхен, Лион, Пекин… География всего мира сходилась здесь, словно узор в калейдоскопе, где на почве любви к слову всходили и обретали жизнь ростки, быть может, будущих великих произведений.
4. Теория развязанности
Сперва познакомившись с Мишей, Надины друзья незаметно сблизились с его товарищами, которые, за исключением прозаика Ветрова, все учились в одном семинаре поэзии, у Николая Тарыкина. Этим вечером они вместе шли в театр песни «Исток», куда их позвал Мишин друг Руслан Виноградов. Руслан кроме стихов сочинял еще и песни, и в его квартиру, а жил он один, часто приходили друзья или поклонницы – «мои девушки», как он их называл. Внешне спокойного, но вместе с тем стремительного и быстрого Руслана можно было сравнить с раскаленным угольком, который появлялся то тут, то там, разгорался и обдавал своим жаром всех присутствующих. Глядя в его глаза, похожие на два серых прозрачных озера, Наде иногда казалось, что весь он состоит из огромных глаз. Виноградов крепко дружил с Антоном Ларичевым, работающим сторожем в библиотеке Ушинского. Вернее, работавшим до недавних дней. Руслан часто навещал друга во время его смены, они пили пиво на крыше, гуляли по пустым залам особняка и все было хорошо. А потом Виноградов научил Ларичева доставать деньги из копилки, предназначенной для сбора средств на ремонт. В результате два месяца копилка стояла пустая, после чего Антона уволили.
Ларичев ходил с длинными волосами, которые часто носил распущенными, становясь похожим на бурятского шамана, или собирал в хвост, а то и просил кого-то из девушек заплести ему косичку. Избранным дозволялось заплести его бороду, и с таким плетением Антон мог проходить несколько недель. Наде Антон нравился. Она замечала, что одежда его всегда тщательно подобрана, а детали, будь то шляпа, кольцо или трость, добавлены не просто так. К тому же она любила его стихи.
Вечером на концерте Надя села рядом с Виноградовым и Ларичевым и, слушая выступление, украдкой смотрела на Марину с Мишей. Несмотря на то что Ветров казался ей старым, Надя признавала – эти двое любят друг друга, хотя понять не могла – почему. Приходилось верить в слова о том, что любовь необъяснима. Когда Миша с Мариной шли навстречу, или она видела пару впереди, нельзя было не заметить: даже походка у этих двоих стала какая-то одинаковая, они синхронно раскачивались из стороны в сторону, шагая рядом с одинаковой скоростью…
Надя снова прислушалась к звучащей музыке. К авторской песне она относилась равнодушно, хотя этот концерт ей понравился. Тексты оказались неплохими, и Надя даже захотела познакомиться с автором, но тот сразу после концерта раскланялся и уехал.
– Ветровы опять незаметно исчезли? – шепнула ей Анна Абашева, когда после концерта их компания расположилась в небольшом скверике. Они выбрали место возле бетонной плиты, на которую можно было поставить бутылки.
– Похоже на то, – ответила ей Надя.
– Ну вот, а мне Марина обещала ваши лекции по философии передать. Просто безобразие! – улыбнулась подруга.
Анна походила на заморскую княжну, сошедшую с полотен Виктора Васнецова. Характер у нее был такой же – княжеский. У Ани с детства наблюдалась пограничная форма ДЦП и, когда она была маленькой, то сама через слезы и боль распрямляла свернутые спастикой руки. Однажды в юности ее отказались обслуживать в парикмахерской, решив, что она наркоманка. Аня не растерялась, вызвала администратора, устроила скандал, но стрижка в том салоне не состоялась. Как и не состоялись сближения с некоторыми людьми. Сейчас прежняя болезнь стала почти незаметной, ее выдавали лишь легкие колебания тела, словно Анна чувствовала биение сердца вселенной и отвечала на него.
– Разумеется, исчезли, зачем им мы – алкоголики? Ничего, что я вас подслушал? – Ларичев протянул девушкам открытую бутылку.
– Влюбленным положено исчезать! – ответила Аня.
– Ну-ну… А я думаю, Марина повзрослеет и проклянет Мишу, – добавил он и взял бутылку обратно.
– А Миша постареет и проклянет Марину, – повернулся к ним Павел Камышников.
Паша получал в Лите второе высшее, он уже окончил сценарный факультет ВГИКа и работал по специальности – режиссером документальных фильмов о культуре. Высокий и широкоплечий, он чем-то напоминал русского богатыря, только для завершенности облика Павлу не доставало бороды. Камышников был женат и свое семейное положение, в отличие от Ветрова, не скрывал. Его жену звали Оля и она часто приезжала на общие встречи и поэтические вечера вместе с ним. А вот жена Дениса Репникова, Надиного однокурсника, Ангелина, подающая надежды молодая актриса, наоборот, почти никогда не появлялась вместе с мужем ни на его, ни на своих мероприятиях. Они познакомились два года назад: Репников учился в семинаре драматургии и ему захотелось вживую понаблюдать за студентами – будущими актерами. Он специально приехал во двор Щукинского института и там познакомился с несколькими студентами, в том числе и со своей будущей женой, влюбился без памяти и на втором месяце знакомства сделал предложение. Ангелина согласилась и переехала из общежития в квартиру, где он большую часть года проводил один. Мама умерла, когда Денис был маленьким, а отец лет пять назад женился на француженке и почти все время проводил в Лионе, управляя каким-то бизнесом. Кстати, Денисом Репникова никто не называл – для друзей он был Доном. Сначала его звали Дон Жуан – за страсть к написанию эротических стихов, которых у него было больше, чем пьес. Но со временем приставка Жуан отвалилась и Денис превратился в Дона. К тому же в его внешности было что-то от испанского кабальеро: тонкие, нежные черты лица, крепкое худощавое телосложение, длинные усы, которые Репников иногда приводил в безукоризненно остроконечный вид с помощью какой-то специальной помады, которую ему присылала мачеха из Франции. Вот и сегодня Дон уже успел показать друзьям новое стихотворение, звучавшее так:
Кудесница интимных таинств,Нежнейшая из дев и жён,Зачем я по миру скитаюсь,От Ваших чресел отрешён?Расставаться со своей Ангелиной Дон не любил. Но больше всего стихов Репников писал во время их кратковременных супружеских ссор:
Мои объятия Вам гадки —Вы удалились без оглядки…Горевал в таких посланиях поэт. «Вот, глядите, – жаловался друзьям Дон, – ушла на работу и даже не поцеловала! А теперь молчит! А вот что я ей напишу!» – и он снова брался за телефон:
Вы холодны со мною,Как будто заливное…Ангелина молчала. Тогда Дон снова писал жене:
Где Вы, холодная леди,Сердце разбившая мне?Ваше молчанье, как плетиПо обнаженной спине.Но Ангелина упорно не отвечала на поэтические послания мужа. Дон продолжал:
Долой контакты половые!(А ведь так хочется!)Отныне только деловыеИ творческие…«Вы посмотрите, – сетовал Репников, – какой стих! А вот еще, неужели опять не ответит?» И новое послание улетало в пространство сотовых сетей:
Миг расставания проклятый!Нам сколько порознь бродить?Но сердце, как аккумулятор,Любовью можно зарядить…Обычно Ангелина, не выдержав стихотворного напора, переставала дуться, и вечером супруги бурно мирились. Ссорились они в основном из-за денег. Надя запомнила четверостишие, которое Дон написал, когда выяснилось, что Ангелина взяла огромный кредит и все деньги потратила на наряды и косметику. И когда Репников справедливо возмутился, молодая жена смертельно обиделась и не разговаривала с ним неделю. Он тогда написал «кредитный» цикл стихов, одно из которых было таким:
Деньги, милая, – тщета.Оплачу я все счета,Все уладив к январю,Вас я удовлетворю.Кончилось тем, что Дон нашел деньги и они помирились. Да и как он мог отказать своей красотке-жене, в которую был влюблен и желал ее, словно подросток молодую учительницу. Сегодня Репников опять пришел один.
– Как, вы уже все купили? – воскликнул Руслан, протиснувшись в центр компании. – У меня есть семьсот рублей, большая куча денег, надо срочно от нее избавиться!
– А ты закуски купи, – посоветовал Ларичев, – и еще бутылку. А лучше две. Кстати, вот наши исчезнувшие.
Вынырнув откуда-то из темноты к ним подошли Миша с Мариной.
– А, вернулись! Правильно, – одобрил Камышников.
– О чем речь? – спросил Ветров.
– Мы думаем, на что бы потратить деньги, – сказал Виноградов.
– Да потратишь ты свои деньги! – махнул рукой Ларичев. – Скажи лучше – вот говорят, Лермонтов обуян гордыней. Наверно поэтому его стихи такое говно…
– Что? Что ты сказал про Лермонтова? Сейчас же извинись! – возмутилась Марина.
– Он же умер, перед кем извиняться. Стихи плохие.
– У него прекрасные стихи! Если бы сейчас было старое время и я была мужчиной, то вызвала тебя на дуэль! За Михаила Юрьевича!
– Если бы сейчас было то время и ты была мужчиной, я бы тебя убил.
– А может, я тебя? Вот послушай, я сейчас стихотворение прочитаю…
– Избавь меня от этого ужаса! Мне и так Сологуб на днях приснился…
– А как, кстати, его первый сборник назывался?
Марина наклонила голову набок и задумалась.
– Первый? Что-то там про землю.
– Первый сборник Сологуба назывался «Стихи», – быстро сказала Инна Некрасова. – И второй, как ни странно, тоже. «Стихи. Книга первая» и «Книга вторая».
– Название такое… Незапоминающееся, – улыбнулся Антон.
– Ну уж не «Отплытие на остров Цитеру».
Если никто не мог вспомнить какую-то строчку или возникал спор о книгах, публикациях, каких-то биографических моментах, друзья всегда обращались к Инне. Инна была одной из основательниц альманаха «Алконостъ», созданного в девяностые, на основе которого возникло творческое объединение. На стихи многих участников написал песни Сергей Труханов, композитор и исполнитель. Немало песен было на стихи Некрасовой, и когда Инна начинала их читать, Наде казалось, вместе с ней она слышит музыку и негромкий голос Сергея.
Особенно ей нравилось это стихотворение:
В пыли и скалах под самым чистым небесным сводомПаучий город раскинул сети и ловит море.Вот над прибоем стоит пришелец, глядит на воду:В движеньях нега, в зубах окурок, тоска во взоре.Хрестоматийно белеет парус, и ветер свищет,И мачта гнётся, и как ей гнуться не надоело…Вздохни поглубже, шагни подальше – никто не сыщет,Да как отыщешь в таком просторе чужое тело?Но будет биться вот здесь, левее, пониже горла,Солёный, влажный комок, и будет сочиться алым,И не отпустит тебя, какая б волна ни стёрлаТвой след на этих спокойных, твёрдых, надёжных скалах.Следи устало за сменой красок, игрою линий.Сядь поудобней и подбородок уткни в коленки.И равнодушно гляди за море, туда, где синийС лазурным цветом, сходясь, теряет свои оттенки.– Так чем тебе не угодил Сологуб? – снова спросила Антона Марина.
– Да всем угодил. Просто это кошмар был.
– А недотыкомка серая была?
– Ага. Истомила коварной улыбкою.
– А вон она наяву, – Надя кивнула головой в сторону неизвестно откуда взявшихся сотрудников милиции, идущих к ним.
Стражи порядка попросили предъявить документы и начали проверять. В процессе спросили: – Вы откуда? – Из «Истока», – ответил Руслан. – А, артисты, – милиционеры тут же отдали всем недопроверенные паспорта и ушли. Тем временем вернулись Руслан и Поль, уходившие за закуской. Весело горланя, они тащили ящик пива.
А вот у Поля имя было вполне настоящим. На самом деле его звали Аполлон Кочкин, и это был вовсе не литературный псевдоним, как часто думали при знакомстве с ним. Мама хотела, чтобы у сына оказалась выдающаяся судьба, и в какой-то степени ее желание исполнилось, а возможно, и полностью – как знать, имена каких авторов прочитают дети в школьных учебниках лет через пятьдесят. Другое дело, что его имя совершенно не подходило к фамилии, но зато сочетание оказалось запоминающимся. Друзья называли его Полем. Невысокий, с русыми волнистыми волосами, внешность Кочкина казалась самой что ни на есть поэтической. Иногда в его лице мелькало что-то птичье, но в целом выражение оставалось спокойным и закрытым. Поль работал редактором на одной малоизвестной радиостанции. Он был женат, но, как и Миша, никогда не говорил о своей семье.
– Ну что, не скучали? – спросил Руслан.
– Мы тут сны обсуждали, пока милиция не подошла. Но она уже ушла, а я продолжаю думать. Но теперь не о снах, а о теории развязанности, – ответил Антон.
– Это что еще за теория? – полюбопытствовал Миша.
– О, это про меня! – обрадовался Виноградов, – это о том, что человек по-настоящему никогда ни к кому не пристанет. Как колобок. Будет катиться и катиться вперед… Одна из моих девушек сказала мне, что я говорящая голова – у нас было свидание, а я сел на кровати и стал говорить, рассказывать всякое. Она-то думала, когда перейду от слов к делу, а я – ни фига, вот она мне и говорит: ты – говорящая голова…
– Да ты, блин, помолчал бы немного, – буркнул Антон, – это моя теория! И суть ее в том, что у мироздания основная задача не соединить, а разделить – развязать. А люди этого не знают, и страдают потому. Но и создают шедевры.
– Ну вот, совершенно про меня! – продолжил Руслан.
«Он думает, это про него, но на самом деле, это про Марину, – подумала Надя, – она ни к кому никогда так и не пристанет по-настоящему, будет летать, как шарик, отвязанный от веревочки». Надя, конечно, верила в ее любовь – когда подруга говорила, что всё, бывшее раньше – будто происходило не с ней. Мише Марина доверяла и рядом с ним ничего не боялась. Но когда рассказала, как несколько раз пыталась уйти от Ветрова, Надя засомневалась, можно ли назвать любовью эту страсть, вспыхнувшую, словно огненный амариллис, распустившийся в феврале на одном из окон заочного отделения. Ведь если любишь, хочешь быть с человеком во что бы то ни стало?..
– А мне тут приснился конец мироздания, – поделился Поль. – Чан, в котором перемешиваются еда и дерьмо. И мне говорят – чего же тебе еще? А ведь все у нас так и происходит…
Когда время перевалило за полночь и все немного замерзли, решили поехать к Виноградову. Дон отправился домой, к Ангелине, Миша с Мариной пошли к метро, остальные поместились в двух пойманных машинах.
– Вот увидите, Ветровы снова исчезнут, – пообещал Антон.
– Да пусть исчезают, водка-то у нас, – убедительно звякнул пакетом Руслан.
По дороге Виноградов рассказал водителю о теории развязанности, конце мироздания, а потом продолжил рассуждать о том, что если находишь цену, вещь теряет свой смысл, а он – умирающий лепесток розы поэзии и прочие вещи в том же духе. Водитель в конце поездки прослезился и сказал: «Ребята, я с вас денег не возьму». К тому же ехали недолго, минут двадцать. Они оставили ему одну из неначатых бутылок и вышли.
Руслан жил на Живописной улице недалеко от Москвы-реки и Серебряного бора. Ветров и Анохина, как и предсказывал Антон, не появились. Виноградов, запустив гостей в квартиру, отправился в круглосуточный магазин неподалеку, чтобы купить какой-то закуски – еды в холодильнике не оказалось. Пока Надя, Поль, Антон и Аня согревались на кухне, они услышали снизу, с улицы, отчаянный крик: «Ви-но-гра-дов! Ви-но-гра-дов!»
– Это Ветров, – догадалась Аня, и Надя с Антоном подбежали к окну, которое не хотело открываться. Пока они пытались с ним справиться, внизу раздался голос Виноградова, смех и крики.
Оказалось, Руслан мирно возвращался из магазина по безлюдной улице, когда метрах в шести заметил человека, который поднял голову вверх, словно волк-оборотень, и несколько раз прокричал в темноту его фамилию. Он даже испугался, но решил подойти поинтересоваться, в чем дело, а это оказался Миша.
Дальше вечер, точнее, ночь, потекла как обычно: разговоры, темы которых перепрыгивали со стихов на прозу, потом на судьбу какого-то писателя, потом на смысл жизни – словно белки-летяги, снующие с одной древесной вершины на другую.
Спать легли под утро, не допив граммов сто водки, которая осталась на столе для того, кто встанет первым.
5. Гнусное сложительство
Поднимаясь по лестнице на семинар, Надя столкнулась с Лялиным, выходящим с кафедры литмастерства.
– А вы сегодня вовремя, – произнес он в ответ на ее приветствие. – Рад.
– Ориентируюсь по вашим часам, – не растерялась Надя.
В ответ мастер издал неопределенный звук и пропустил ее в аудиторию.
На свое обсуждение Ильин всю неделю активно приглашал друзей и знакомых – свободных мест не было. Во время выступления Вадим был на удивление немногословен и сразу перешел к чтению стихов. Только это выдавало его волнение. На самом деле, несмотря на внешнюю браваду, Ильин глубоко переживал все свои обсуждения, как и все, чутко прислушиваясь к каждому слову своих однокурсников.
Первым оппонентом выступала Надя. Оппонентами на творческих семинарах назывались студенты, подробно разбирающие, иногда письменно, обсуждаемую поэтическую подборку. Обычно назначались два человека, но могло быть и больше. Надя говорила о емкой силе стихотворений, первозданности образов, настоящих, собственных находках – она действительно любила стихи своего однокурсника. В них, как и в жизни, Вадим часто отказывался соблюдать правила, установленные силлабо-тоникой или законами белого стиха. Словно безумный архитектор, отчаянно соединяющий в своем творении все известные ему стили, поэт смешивал слова, строки, рифмы так, как ему хотелось, и на обсуждениях Ильину доставалось именно за это. Часто Вадим искусно балансировал на грани чуда и пошлости, возможно, именно поэтому ему удавались совершенно невероятные тропы, например, лысеющий троллейбус, нательный горизонт, ухмыляющиеся лица электричек, босоногое поле и другие. Но главное, у него рождались подлинные, живые, искренние строки.
Хорошо созревает рябина,значит нужен рябинострел,чтобы щелкала резко резинаи снарядик нестрашный летел.Здесь удобное мироустройство:вот – свои, а напротив – враги;место подвигу есть и геройству,заряжай и глаза береги.Через двор по несохнущим лужам,перебежками за магазин —я теперь не совсем безоружен,я могу и один на один.Дружным залпом в атаке последнейпонарошку убили меня,и все тянется морок посмертныйдо сих пор с того самого дня.Обычно Надя легко и довольно бескомпромиссно говорила о стихах своих сокурсников, но ей было непросто критиковать произведения близких друзей, особенно, если приходилось рецензировать откровенно неудачные тексты. Разумеется, годы обучения дали новый опыт: творческий семинар, в том числе и его критика – это стальная закалка на всю жизнь. Однако не каждый сумел ее обрести. Некоторые покидали институт после первого разгромного обсуждения. Прошедшие же испытание начинали ценить критику, и хотя любому человеку приятнее, когда его хвалят, нежели указывают на недочеты, молодые творцы начинали понимать и находить важное даже в разгромных рецензиях.