– И что.
– Хорошо держится.
– Ёлки-палки…
Я приободрился, положил ногу на ногу и рассматривал прохожих за витриной. Не могу сказать, что мне было так уж хорошо и вольготно. Я был довольно сильно напряжён, и это доставляло мне неудобство. Но, с другой стороны, уходить не хотелось. Нечто похожее я почувствовал гораздо позднее, когда впервые попал на танцплощадку. А с третьей стороны – сколько можно тут «красоваться»? А с четвёртой стороны – надо, наверное, посидеть ещё немного… Я постарался подумать о чём-нибудь значительном, чтобы это отразилось на моем лице и на всём моем облике. Самая серьёзная мысль, которая мне пришла в голову: как бы не спросили меня, сколько мне лет. И ещё я подумал, что хотел бы стать авиаконструктором. Цветущая магнолия была очень красива. Я отсчитал монетки (с некоторой прибавкой), положил их на квиточек со счётом, встал. Чувствуя напряжение, неловкость в руках и ногах (всё-таки непривычность ситуации сказывалась) направился к двери. Официантка взяла монетки и окликнула меня:
– М-м-м, молодой человек! – Я оглянулся (благо не вздрогнул) – Во-первых, спасибо – (Это за «чаевые»). Я чуть пожал плечами, мол, не за что. – И во-вторых, скажите, пожалуйста, какую книгу Вы сейчас читаете? – Тётя в зелёном следила за сценкой с интересом. Вопрос на самом деле был хорош. Официантка, видимо, предположила, что я вовсе книг не читаю, потому и шляюсь при своём малолетстве по заведениям. К тому же, это была ещё и попытка выяснить, кто я, не прибегая к «анкетному опросу».
Я без колебаний отчеканил:
– Роман… «Голова профессора Доуэля»… Вам тоже спасибо. До свидания.
Сейчас мне кажется, что она про такую книгу и не слыхивала. Я взялся за дверную ручку.
– Живи осторожнее… – послышалось за спиной.
Не оглянулся.
Вышел из кафе.
Солнце, уже заметно уходящее к западу, обняло меня и посмотрело мне в глаза своим горячим взглядом.
Прохожие были окутаны светом. Свет рисовал каждый их шаг, каждое движение.
Гораздо позже я напишу в моём тбилисском стихотворении: «Лица похожих увенчаны светом,/ Точно чела гениев светлых,/ Творящих жизнь твою!». Свет солнца струился по асфальту, по стенам зданий, по кронам и стволам деревьев…
* * *
Не вижу надобности выносить из рассказанного какую-либо мораль. Это – лоскуток жизни.
Не знаю, насколько правильно (в плане психологии, педагогики и проч.) поступила та официантка.
Но я и сегодня ей благодарен.
Тбилиси-Юханово, 2014
Кража
Большая загадка – вряд ли человеческий ум сможет разрешить её окончательно – каким образом и отчего люди становятся друзьями?
Бывает, говорят, дружба по расчёту. Стоит ли называть это дружбой? Ну ладно… Говорят ещё, что друзей, как и родственников, не выбирают. Это больше похоже на правду.
Я относительно благополучно (с двумя переэкзаменовками) перешёл в десятый класс, и зимние каникулы проводил уже десятиклассником. Как вам описать тбилисскую зиму? Я бы смог, наверное, изобразить в словах тбилисский снег, который касается лица крупными мягкими снежинками и тает с неожиданной нежностью. Словно Снежная Королева, вдруг влюбилась… и плачет от радости, прижимаясь к Вам щекой. И не стало холода в сердце холодном. Но вот – бесснежный наполненный отстранённым, словно никогда не знавшим летнего тепла, солнечным светом… Денннь… День, струящийся всеми оттенками фиолетовыми, всем отчуждением на которое способен цвет розовый, той леденящей, но сладкой тревогой, которая свойственна предчувствию любви…
Не претендую на верность описания, но гарантирую искренность памяти.
В один из таких зимних дней я возвращался домой с проспекта Руставели. Мне доводилось нередко там бывать. Но тут ешё мама заболела и попросила купить лекарство. В ближних аптеках его не было. Пришлось на проспект смотаться. Тогда уже метро в городе открыли. Э-э!
Нашлось лекарство. Потом, напротив оперного театра, в книжном магазине я увидел книгу в простой обложке. Автор? Ну, совсем незнаемый: Алексей Кольцов. Взял книжку с прилавка и развернул, и увидел: «Ты пахни в лицо, ветер с полудня…» (Действительно, помню это!) Книжку я купил. Домой пришлось идти пешком, но это чуть больше получаса ходу – всего лишь. Подхожу к самому повороту на свою улицу. В руке у меня авоська: та самая легендарная советская «сетка». В ней – лекарство (довольно объёмистая упаковка), что-то ещё, что просила купить мама, и книжка Алексея Кольцова.
И тут мне навстречу – Реваз. Вот с ним-то мы совсем недавно и подружились. Парень столь же яркий сколь и странный. Удивительная одарённость! Он тогда уже окончил школу, проявлял недюжинные способности. В то лето, когда я «готовился» к переэкзаменовкам, он сдавал вступительные в Академию Художеств. Сдал. Успешно. Потом вдруг забрал документы и ушёл. Усиленно занялся гуманитарными науками, в особенности историей. Всё это – сам по себе, без наставников. Его идеалом был Рихард Зорге. Почему именно Зорге? Не знаю…
Не помню, как мы подружились. Наверное, потолковали пару раз о мировых проблемах, я ему почитал «из своего», да он мне рассказал, «что-то из…». Во всяком случае, именно от него я узнал имя Эразм Роттердамский – таинственное имя, словно входишь в загадочный город. Реваз дал мне для прочтения книгу Эразма «Похвала глупости». Книга меня очаровала и очень напомнила (почему?!) «Обыкновенную историю» Гончарова. Я тогда весьма увлекался Гончаровым.
О, я вовсе не был хорошим учеником – школа была одно, литература другое. По химии, например, мне ставили вожделенные тройки почти автоматом, за то, что я талантливый, подающий надежды, поэт. По остальным «точным дисциплинам» тоже учитывалась моя одарённость, кроме того я и впрямь отличался. И я мог всласть вечерами, вместо приготовления уроков, читать.
К тому времени (из книг) я знал, что на свете есть город Париж. Там есть река Сена, бульвары, развалы и лавки букинистов. Там жили Гюго и Жюль Верн. И вообще!
* * *
Реваз был тяжеловатого сложения, но осанист. Крупная умная голова, римский нос, коричневое в крупную клетку пальто. Руки всегда в карманах. Воротник всегда поднят. Шапки не носил.
Я — тощ и жилист, классический череп, нос – в университете прозвали гоголевским. Серое пальто со светлосерым ворсом. Руки всегда в карманах. Воротник всегда поднят. Шапки не носил.
И вот на повороте к нашей улице, навстречу мне – Реваз. С насмешкой, с иронией он говорит мне:
– Что это ты, как рабфаковец в двадцатые годы?! С авосечкой, а в ней книжечка?»… – (Были в 20-е годы 20-го века такие «рабочие факультеты» для усиленного просвещения рабочего класса. Как, чем просвещали, не знаю).
– Ладно! Не твоё дело. Купил. Кольцов.
– Может, давай, в букинистический магазин сходим?
– Что-о-о! – Я своими глазами, и не раз, видел, что в Тбилисском зоопарке живёт крокодил. Но что где-то есть ещё и букинистический магазин!!! А ведь город я знал совсем неплохо,
– Когда?!
– Завтра – идет? Утром.
– У меня мать только в девять на работу уходит. (Мама, несмотря на нездоровье, на работу-таки ходила).
– Букинистический в десять открывается. В десять в окно позову. Сможешь?!
– Конечно! Давай!
Мы расстались. Он двинулся по направлению к железнодорожному мосту. Я свернул на нашу улицу.
Спал я вполне нормально. Утром мама ушла на работу. К тому времени я уже довольно активно покуривал, поэтому извлёк из укромного тайничка хороший окурок. Прикурил от обогревателя-рефлектора. И сделал сам перед собою вид, будто размышляю о тайнах творчества. Кстати, я и впрямь о чём-то там размышлял. Потом я принялся за Кольцова.
«Ты пахни в лицо, ветер с полудня». Непостижимо, но здесь на старинной Тбилисской улочке, где стоял когда-то его Императорского Величества Павловский полк, слова Воронежского прасола были безусловно понятны, и открытый за ними простор не казался совсем уж чуждым.
– Оле-ег, – негромко прозвучало под окном, лёгкий удар ладонью по оконной решётке подтвердил вызов.
– Иду, – тут же отозвался я, сунул руки в рукава пальто и вышел, бросив ключ в ящик старенького комода, стоявшего в коридоре.
Мы спустились по улочке, простучали башмаками по ступенькам, прошли под железнодорожным «чёрным» мостом, свернули направо, на вокзальной площади нырнули в метро и через несколько минут были на Проспекте.
Да я много раз бывал в этой части Проспекта! Почему не заметил букинистического магазина?! А вот так! Впрочем, здесь уже и не Проспект. Улица была иная. Реваз открыл дверь… Я слышал звяк дверного колокольчика в кино и в радиопостановках, и по телевизору. А теперь, вдруг, он звякнул наяву. И продавец, сидящий за столиком у двери, встал и вежливо с нами поздоровался. Это в моей жизни тоже было впервые.
