История села Мотовилово. Тетрадь 15. Колхоз

– Ну уж ладно! Сразу и обиделся, я ведь не в укор тебе сказала, я знаю, что ты меня любишь, а ты давай-ка поцелуемся, и вся обида пройдёт! Ну вот, давно бы так, мой разлюбезненький Серёженька! – с нежностью и любовью припала она к нему.

– Люблю девок с высокими грудями! – нечаянно вырвалось у Серёги, когда он ощутил около себя плотно прилегшие к нему её пышные груди.

– Вот ты, Серёж, обещаешь всего накупить, когда поженимся, а где ты денег столько-то возьмёшь? – поинтересовалась Анисья.

– Как где? Сам, своим трудом заработаю: станок поставлю, точить день и ночь стану, каталок наработаю, вот тебе и деньги. А то пашчпарт себе выхлопочу и на автозавод хлыну, в город на добыток финансов. Бают, там деньги платют почти ни за что! – размечтался, расфантазировался Серёга.

– Как так!? – встревоженно прервала его Анисья. – Ведь ты только что говорил о женитьбе и о нашей с тобой совместной жизни, и вдруг – пашпорт! Ты мне сразу сомнение на сердце кладёшь! А если да обманешь?! – обидчиво заметила она ему, с недоверием пытливо устремив на него пышущие добротой глаза.

– Да это я так, к слову, сказал, ради тебя размечтался, ты меня прости, милая Анисьюшка. Конечно, скоро поженимся, и если тятька не согласится до Масленицы женить меня, то поженимся мы с тобой сами собой. Куплю станок, сразу же отделюсь, станок поставлю вон в этом углу, точить буду, денег накопим и будем жить с тобой припеваючи. Я тебе наряду накуплю – барыню из тебя сделаю! Эх ты, дурёха! – он разгорячённо подошёл к ней вплотную и буйно поцеловал её в щёку и уселся у неё на коленях.

Она, повеселев, преданно стерпливала тяжесть его тела на своих коленях и, выслушав его изреченье, которое ей понравилось и показалось особо лестным и обнадёживающим, решила дело закруглять, и если он вопрос о женитьбе будет ставить вплотную, то не сопротивляться. «Надо же примыкать к какому-то берегу!» – помыслила она про себя.

– Встань-ка, дружок, нога одрябла! – попросила она его встать с коленей. Он повиновался, встал. – Серёж, почеши-ка мне спину, я своей-то рукой не достану, а спина зачесалась, терпенья нету!

– Да туда-ти мне не так просто добраться, ты вон сколь всего на себя-то навьючила! – с радостью приготовившись почесать ей спину, отозвался Серёга.

– А ты просунь мне под рубашку руку и почеши между лопаток, особенно в самой ложбинке.

Он, сверху протиснув руку, старательно и нежно принялся чесать там, где указано.

– Чуть-чуть пониже! – командовала она. – Тут, тут, вот гоже! – захлёбываясь от удовольствия, ворковала она.

Одной рукой чеша ей спину, другой рукой придерживая её за пышную грудь, Серёга, возбудившись, припал к её загорбку и сладостно поцеловал мягкий, пышно набухший бугорок её зашеины, и, не сдержавшись от неудержимого влечения к женскому телу, он в ярости, трепетно обхватив её и приподняв мощными руками, поволок на кровать…

На второй день этого случая Серёга с большим переживанием, нестерпимо ждал вечера, а как только смеркалось, он уже был у Анисьи. Он явился к ней в приподнятом настроении, а она сидела на лавке у стола, опечаленно понурив голову, и явно была не в духе…

– Ты что, вроде бы какая-то невесёлая? – озабоченно осведомился он.

– Будешь невесёлой: всю ноченьку не уснула, глаз не сомкнула, проплакала! – с дрожью в голосе ответила она ему.

– Это почему же так? – дознаваясь, переспросил Серёга, видя, как у неё дрожат губы.

– Как из-за чего, ты разве не знаешь, что вчера ты из меня бабу сделал! – обидчиво возвестила она. – А теперь прикидываешься, как будто, между нами, вчера ничего и не произошло! Все вы, парни, такие, на вас надежа-то, видать, лыса! А я и не чаяла в тебе этого, и не думала, что ты на такое способен! – упрекала она его.

– Чай я тоже живой! – отрезал он. – Ну и что тут особенного! Есть из-за чего плакать, слезы понапрасну тратить, вот горе-то! Да если бы не я, так другой кто-нибудь с тобой это же сделал! Чай ты не двух годов по третьему, а уж тебе, сама баила, двадцатый прёт! – изрекая неопровержимые доводы, изрекал слова Серёга перед Анисьей.

– Весной, в Овдокеи, двадцать первый пойдёт! – уточнила свой возраст Анисья.

– Ну так тем более, ты уже в годах, да и мне с Покрова тоже 21-й попёр, так что мы оба с тобой в годах: пора и к делу! А вдобавок, я тебя так люблю, что и расставанья у нас с тобой не будет! – чистосердечно признался он перед нею.

Она, повеселев, смахнула с ресницы застрявшую слезинку, улыбнулась, воркнув, как голубка, прижалась к нему и влюблённо поцеловала его.

– Ну вот, давно бы так! – успокоенно проговорил он, отвечая ей тоже крепким поцелуем.

– Миленький мой, а я уж было так растосковалась, что места себе не находила и вечера не чаяла дождаться, увидеть тебя. Да, бишь, слушай-ка, а если вчерашний случай не пройдёт даром, то тогда как, а?

– Гм, вот дурёха, я же по-русски сказал, что женюсь на тебе, и вся недолга! Эх ты, ягодка моя ненаглядная. Да, если мы вчера с тобой и сотворили что живое, так пускай на нашу радость и утеху растёт, развивается и рождается, я бы очень был рад этому!

От нахлынувшей нежной взаимной любви они обнялись, губы их сомкнулись в крепком и горячем поцелуе. Он обвил её тело своими цепкими руками, крепко прижал её к себе. Она приглушённо ворковала, блаженно дрыгала ногами. Преисполненный радостью и счастьем, он самодовольно громко рассмеялся, это получилось у него как-то по-жеребячьи, с игогоканьем. Она, с испугом наморщив лоб, поспешно прикрыла ему рот своей ладошкой.

– Что ты, родненький, так громко смеёшься, ведь с улицы-то могут услышать! А ты тихонько да нежненько улыбайся, – стараясь не досадить, поучала она его.

– И пускай услышут, пускай люди допытываются, мы с тобой сейчас как муж и жена! – резонно и определённо заявил Серёга.

Допытливы сельские бабы: разузнали, разнесли по всему селу, что Серёга с Анисьей сьякнулись вплотную, и дело идёт к свадьбе.

– Вряд ли она пойдёт за него, уж больно он хлипкий: вострая куриная грудь со впадиной посередине, сама видела летом, он, раздевшись догола на берегу озера, стоял, купаться собрался, – уничтожающе расхаивала Серёгу Анна Гуляева. – По-моему, она не пойдёт, и его сватня – одна прокламация! – слюнно улыбаясь, добавила она перед любопытными бабами, с пустыми вёдрами на коромыслах, стоявшими за беседой на перекрёстке улиц.

Несмотря на бабьи пересуды, у Серёги с Анисьей дело шло как по маслу, они уже въявь встречались. Серёга, уже не хоронясь вечерней темнотой, а почти засветло каждый вечер шёл к Анисье и пропадал у неё целыми ночами. Лёжа в постели, они обоюдно, мечтательно обдумывали своё будущее житьё-бытьё. Квартирный вопрос решить пока так и не могли: или же после свадьбы жить в его семье, или же отделиться и жить в её пустовавшей избе. Серёга был склонен сразу же отделиться из семьи и жить в её доме, мечтая его заново отремонтировать.

– Уж больно ты далеко загадываешь, как бы какой загвоздки не получилось! – укрощала его мечтательный пыл Анисья.

Чародейка полная луна через окошки любопытно заглядывала к ним в избу, высвечивала на полу яркие косые четырёхугольники, освещала внутренность избы, способствовала всеночному любованию друг другом и взаимному наслаждению Серёги и Анисьи. Свадьбу решено было сделать за три недели до Масленицы и жить пока в Анисьиной избе. После венчания в церкви играли свадьбу. На свадьбе, как и обычно, пили, закусывали, веселились, поздравляли, желали молодым счастливой жизни. Во время вечернего пира в доме жениха от скопления народа и духоты внезапно погасла лампа: в темноте завязалась такая невообразимая возня, кутерьма и суматоха, что сразу-то и не поймёшь, что здесь творится. Поспешно зажжённая хозяйкой спичка робко осветила внутренность избы. Неяркий свет врасплох застал, кто чем занимается: воспользовавшись временной темнотой, Серёга с невестой трепетно целовались, а Митька Кочеврягин умудрился залезть к Дуньке Захаровой под подол, отчего она сильно взвизгнула, всполошила весь пир. А как только зажжённый свет осветил целующихся молодых, Анисья застеснялась, щёки её вспыхнули ярким румянцем, и вся она зарделась нежной краской, артачливо заёрзала по лавке.

После свадьбы молодые поселились жить, пока на медовый месяц, в Анисьином доме. Анисье страсть как не хотелось идти в чужие люди из своего дома, она предугадывала, что привыкать ей к чужой семье и к незнакомой обстановке будет трудно, как жеребёнку к хомуту. После Масленицы свекровь настойчиво потребовала, чтобы молодые жить перешли в семью. «Чай мы его женили не для людей, а сноху-то брали не для того, чтобы они только про постель думали, чай нам помощница нужна», – глагольствовала Анисьина свекровь перед бабами-соседками. Анисья никак не могла сжиться в чужой семье и в незнакомой ей обстановке хозяйственных хлопот и физической работы. Днями по указанию свекрови она делала дела по уборке избы, мела и мыла полы, ходила на озеро за водой. А по ночам, лежа в постели, Анисья, плотно прижимаясь к Серёге и горячо дыша ему в ухо, притаённо шептала: «Серёженьк, почеши-ка мне спину, сама-то я рукой не достану!». Уставший за станком и уже натешившийся за медовый месяц, да и постная пища причиной тому, Серёга, невозмутимо продолжая лежать вверх лицом, как из холодного погреба отвечая Анисье, буркнул: «А ты спиной-то поёрзай по ватоле-то, и она перестанет чесаться-то! А над ухом моим не балабонь, не подъеферивайся ко мне, я устал, и мне не до этого. Спи!» – сонно пробурчал он. Как из ковша облитая холодной водой, Анисья оскорблённо приутихла, её рука, обнимавшая мужа, сразу пообмякла и лениво сползла с Серёгиной шеи. Она безучастно отвернулась к стене, укоризненно проговорила в адрес Серёги: «В молчанку играть – дело не хитрое!». Но Серёга, объятый полусном, полностью не разобрал и не понял слов жены, сказанных ему в приливе обиды и разочарования. Уставшему за день Серёге было не до любезностей и не до задушевных разговоров с молодой женой, к тому же, семейная обстановка не способствовала и не благоприятствовала любовным наслаждениям. Пригревшись около разгорячённого тела жены, Серёга вскорости крепко заснул, дробно и противно захрапел. Его храп разносился по всем углам избы, которую объял непроглядный мрак темноты, как только погасили лампу.