Гости из будущего. Дилогия. Часть первая. Коридор времени

Глава седьмая

рассказывает о том, как во время съёмок одного из эпизодов фильма по непонятным и необъяснимым причинам можно совершить прыжок во времени и оказаться в июле 1941-го.

На площадке, когда мы пришли, уже почти всё было готово к съёмкам эпизода: осветительная и прочая аппаратура расставлена, актёры переодеты и загримированы. Режиссёр Зеркалович-Романовский вышел в центр площадки и коротко ещё раз напомнил актёрам эпизод фильма. Инструктаж был недолгим.

– Комдива привозят на машине в штаб сводного отряда 4-й армии. Он одет в лагерную робу. Никто на него не обращает внимания. Мартов сам не понимает, для чего его сюда привезли. Звонит телефон. На проводе Сталин. Он разговаривает с начштаба и говорит тому, что комдив Мартов реабилитирован и назначен командиром сводного отряда 4-й армии. Всё! Все по местам! Начинаем! – закончил режиссёр.

Видимо, это были те самые изменения, о которых я говорил несколько раньше. По мнению мэтра, они были очень удачны и, главное, эффектны. Конечно, на зрителей такая сцена, как появление комдива в лагерной робе, должна была произвести нужное впечатление, но в жизни…? В жизни таких ситуаций не бывает.

Мы очень внимательно вместе со всеми прослушали это наставление. Когда Степан закончил, Сокольников, естественно, скептически хмыкнул и покачал головой, причём он сделал это так демонстративно, что его действия не остались не замеченными главным режиссёром. Зеркалович-Романовский круто развернулся и не без доли сарказма с нарочитой вежливостью, стараясь сохранить спокойствие, хотя желваки на его скулах так и играли, спросил: «Вы, господин консультант, изволите быть чем-то недовольны?»

– Степан Дорофеевич, простите меня, но так нельзя! Ведь эта сцена полный абсурд! – рубанул Димка без всяких экивоков и прочих условностей.

– И что же Вы предлагаете? – проявляя несвойственную в данной ситуации выдержку, снисходительно усмехнулся режиссёр.

– Ну, во-первых, почему комдив приезжает в арестантской робе? Что же его всю дорогу из лагеря до Москвы, а оттуда до штаба сводного отряда 4-й армии везли в ней? Не серьёзно, не логично и, главное, не солидно для такого уровня фильма. Вы же ведь не пасквиль снимаете?

– Это всё, или есть, во-вторых? – несколько раздражённо, но уже с небольшим интересом спросил Зеркалович-Романовский.

– Есть и, во-вторых! Мартов знает, для чего он приехал. Ему сообщили об этом сразу, ведь Сталин был его личным другом. По сценарию комдива даже принимает сам Иосиф Виссарионович в Кремле. И что? В Кремль он тоже в робе приходил? Или Мартова перед встречей со Сталиным переодели в форму, вернули ордена, а потом, после окончания разговора, в коридоре форму сняли и вновь переодели в робу? Согласитесь, Степан, но это для очень глупых зрителей. Но вы же не считаете нашего российского зрителя таковым? К тому же, комдив едет для того, чтобы остановить наступление противника, и это ему удаётся. Сталин не должен объяснять начальнику штаба сводного отряда 4-й армии, что к ним едет новый командир, что он его реабилитировал и прочее. Думаю, начштаба сводного отряда 4-й армии – это не тот уровень, чтобы Генсек давал ему какие-то пояснения относительно принятых им решений о назначениях в армии. Иосиф Виссарионович был несколько другим человеком. Вы согласны со мной?

– Откуда такие познания о Сталине? – усмехнулся режиссёр.

– Читал в детстве и юности много правильных книжек!

– Ну и какое ваше личное мнение о Сталине?

– Коротко такого человека трудно охарактеризовать, но и одного слова будет достаточно.

– Да? – искренне удивился Зеркалович-Романовский, – и какое же это слово?

– Гений!!!

– Я бы назвал его гением зла. Разве можно…, – хотел добавить режиссёр, но Сокольников даже не дал договорить.

– Можно! Мне все эти бредни относительно лагерей, репрессий и расстрелов просто надоели, ибо являются ложью и клеветой, причём бездоказательной, – довольно бесцеремонно перебил Димка режиссёра, – прошлое легко ругать, а, главное, это делать не страшно, и оболгать прошлое тоже можно очень даже просто, искажая реальность, которой уже по объективной причине просто не существует. И когда на откровенную ложь никто не может дать достойный ответ, так как не осталось в живых свидетелей тех давних и славных исторических событий, очень легко загнать отдельного человека и общество в целом в исторический тупик, за которым обязательно последует катастрофа с большим количеством жертв и даже гибелью государств и целых народов. Но давайте не будем начинать дискутировать на данную тему сейчас. Я ведь убеждений своих не менял и менять не собираюсь в зависимости от конъюнктуры и политической погоды на дворе!

Зеркалович-Романовский почему-то сильно покраснел, но отвечать моему другу ничего не стал и больше с ним не разговаривал, однако критику принял, и изменения в сценарий внёс. Именно поэтому съёмка эпизода на некоторое время опять была отложена, так как режиссёр, игравший в своём фильме главную роль, ушёл переодеваться и гримироваться заново. Приблизительно через час он вернулся и вновь, собрав актёров, стал давать им последние наставления: «Ребята, короче делаем так! Я выхожу из машины, направляюсь к блиндажу, и в это время начинается артобстрел. Все бегают, начинается паника, штабисты в растерянности, связь с войсками утеряна, немцы наступают. В этот момент звонит Сталин и приказывает, даже просит Мартова стоять на своём рубеже насмерть. В минуту опасности Сталин вспомнил о друзьях, которые могут его спасти. Всё! Все по местам! Да и пиротехники! Ребята не забудьте, что это должен быть артобстрел, а не фейерверк. Всё как на войне, по-настоящему, иначе зритель не поверит».

Актёры заняли свои места. Осветители включили юпитеры, оператор сел за камеру. Раздалась команда: «Мотор!» Съёмка началась.

Чёрная «эмка» выехала на площадку перед штабным блиндажом. Из машины вышел Зеркалович-Романовский. Он был в новенькой военной форме с иголочки. Нужно сказать, что форма ему шла. На груди «комдива» блестели золотом и красной эмалью несколько орденов Ленина и Боевого Красного знамени. Режиссёр здорово вошёл в образ Мартова. Он властно подозвал к себе рядового бойца и что-то спросил его. Кивнув в ответ, «комдив» направился к штабу. По сценарию в этот момент мимо него должны были пробежать я и Димка Сокольников. По замыслу фильма пехотный полковник и подполковник-танкист уже находились на грани паники, которую должен был остановить своим талантом и волей вновь прибывший командир сводного отряда 4-й армии.

Процесс шёл нормально, правда, на площадке было излишне много дыма. Мы почти поравнялись с режиссёром-комдивом, когда раздался оглушительный взрыв. Причём он был настолько сильным, что ударной волной нас троих буквально швырнуло на землю. Мне пахнуло в лицо жаром, запахом пороха и гари.

– Ничего себе пиротехники!? – с удивлением и одновременно восхищением подумал я, – действительно прямо как на настоящей войне. Однако они явно чуть перестарались.

Меня даже немного оглушило взрывом, и заложило уши. Я чуть приподнял голову и взглянул на Сокольникова. В этот миг несколько поодаль от нас раздался второй взрыв. Земля встала на дыбы и через мгновение рухнула на нас огромным количеством комьев, камней и вывороченным с корнем мелким кустарником. Взрыв тоже был довольно мощным, опалив нас своим горячим дыханием. В ту же секунду в воздухе снова что-то прошелестело, и опять раздался оглушительный взрыв. Стоявшую в двадцати метрах от нас «эмку» комдива Мартова разнесло буквально в клочья. Рядом со мной упало небольшое дерево, словно срезанное острым ножом, и прокатилось по песку горевшее колесо разбитой машины.

– Не может этого быть, – мысленно сказал я самому себе, – ну, не могут же пиротехники применять оболочные боеприпасы. Это очень опасно и вообще…

И в доказательство моих догадок я увидел лежавшего недалеко от нас бойца. Мне было хорошо видно, как из его страшной раны на животе ручьём хлестала кровь. Тем временем, сильный шелест листьев продолжался, а взрывы стали немного удаляться в сторону от реки. Погода стояла безветренная. Я хорошо помнил, что утром, когда мы ехали на съёмку, было так тихо, что ни один листочек на деревьях не колыхался. Да и сейчас ветра не было, но…

– Боже мой, да это же настоящие снаряды! – пришла в голову, казалось, совершенно бредовая мысль. Но она была не такой уж и бредовой. Этот специфический звук, эту шелестящую мелодию несущих смерть боевых снарядов, которую они издают во время полёта в воздухе, мне приходилось слышать много раз. Вывод был очевиден: мы попали под настоящий артобстрел. Но кто мог стрелять из боевых орудий по съёмочной группе? Не подразделения же белорусской армии, участвующие в батальных сценах?

Однако надо было что-то срочно предпринимать, не лежать же ведь на земле до ночи. Артобстрел тем временем прекратился. Я по привычке взглянул на часы. С момента начала съёмок прошло всего лишь три минуты. Площадка перед штабным блиндажом выглядела весьма плачевно. Она была перепахана снарядами, на ней чадящим пламенем горели обломки машины, на которой прибыл «комдив», и лежали несколько раненых и убитых солдат.

– Дима, ты живой?

– Вроде живой, Саня! А что это было? Ты не находишь, что мы попали под настоящий артобстрел? Как-то всё это не очень похоже на имитационную стрельбу. Кто нас обстрелял? Вероятно, мы попали в зону армейских учений?

– Не знаю, Димыч! Спроси нашего режиссёра! Может это его задумка? Но сначала встали и быстро в штабной блиндаж! Там будем разбираться! – скомандовал я по привычке. Димка кивнул в знак согласия, вскочил на ноги, отряхнул брюки, одёрнул гимнастёрку, поднял упавшую на землю фуражку и взглянул в сторону реки. По удивлённому лицу своего друга мне стало сразу же понятно, что он увидел что-то весьма необычное. Я посмотрел, куда был устремлён его тревожный взгляд.

За рекой у противоположного берега копошилась большая масса людей в серо-зелёной униформе. И без бинокля можно было понять, что это солдаты. По доносившимся с того берега крикам, стало ясно, что они говорят по-немецки. Солдаты вели себя довольно спокойно. Они без суеты спускали на воду надувные лодки, а немного поодаль через реку наводился понтонный мост. К нему медленно ползли большие с чёрными крестами на бортах танки, знакомые мне по фильмам о войне, которые я смотрел в детстве. Всё происходившее было довольно необычно.

– Откуда взялось столько немецкой техники? Перед съёмками её не было – возникла в голове вполне естественная в такой ситуации мысль. Я знал, что сцены боёв должны были снимать на полигоне, об этом генерал Корабелов договаривался лично с президентом Белоруссии.

– Но здесь же не полигон! Откуда тогда? – последняя фраза была произнесена громко вслух.

Недоумение моё росло с каждой секундой по мере того, как я наблюдал за разворачивающейся на противоположном берегу реки картиной. Однако в этот момент и наш берег вдруг словно ожил. Только сейчас я заметил, что рядом с нами находятся окопы полного профиля с ходами сообщения и хорошо оборудованные огневые точки, в которых находились бойцы с винтовками, некоторые с автоматами. Видимо, по окопам прошла команда «Огонь!» Кто отдал её, я не слышал. Но на немцев, изготовившихся на противоположном берегу реки к переправе, буквально обрушился шквал огня. Мне было хорошо видно, как солдаты, одетые в красноармейскую форму, начали стрелять из своих винтовок, автоматов, пулемётов. Где-то недалеко ударила артиллерия, и понтонная немецкая переправа перестала существовать. Несколькими прямыми попаданиями понтоны разметало в разные стороны. Один танк, который медленно двигался по мосту, не останавливаясь, так же медленно соскользнул в воду и ушёл на дно. Одновременно с этим на противоположном берегу зачадили ещё три бронированных машины. Из них начали выпрыгивать экипажи. С высокого берега, на котором находились наши позиции, очень хорошо просматривалась местность за рекой. Вокруг нас шёл бой, бегали люди, но, казалось, что они нас не замечают.

– Что скажете режиссёр? Это ваша работа или…? – не совсем уверенным голосом спросил мой друг Зеркалович-Романовского. Но ответа мы не услышали. Я обернулся и увидел режиссёра, который, судя по глазам, находился в полной прострации или на грани безумия.

– Дима, можешь считать меня сумасшедшим, не знаю, как объяснить, но, кажется, мы реально оказались в июле 1941 года, причём, на Березине! – сделал я неутешительный вывод, от которого мне самому сделалось нехорошо. Нет, не то, чтобы я готов был лишиться чувств, а просто всё это было слишком невероятно.

Сокольников ничего не успел сказать мне в ответ, так как из блиндажа вышел офицер. На нём была выгоревшая гимнастёрка, прожжённая в нескольких местах. Он быстрым шагом направился прямо к нам. По знакам различия я понял, что это майор. Офицер приблизился к нам, вскинул руку к козырьку и доложил, обращаясь к Зеркалович-Романовскому: «Товарищ комдив, помощник начальника штаба сводного отряда 4-й армии майор Паутов. Части сводного отряда 4-й армии вступили в бой на заранее занятом и подготовленном рубеже».

Режиссёр, к которому как к командиру сводного отряда, обратился майор, всё ещё пребывал в полном отрешении ото всего происходившего и молчал, поэтому мне пришлось взять инициативу в свои руки, к тому же я и сам был в форме полковника.

– А где начальник штаба? – спросил я офицера.

– Начальник штаба, товарищ полковник, погиб сегодня утром! Прошу в блиндаж, а то здесь опасно! – спокойно сказал майор и с удивлением взглянул на Зеркалович-Романовского-Мартова, который продолжал молчать.

– Комдив контужен, ему врач нужен! – вступил в разговор Сокольников, чтобы как-то сгладить ситуацию и оправдать неадекватное поведение главного героя.

– Да, да! Сейчас я распоряжусь, – ответил помощник начштаба.

Майор Паутов первым направился к штабному блиндажу. Я легонько подтолкнул режиссёра в спину. Мы прошли первыми, а Степан послушно и отрешённо поплёлся вслед за мной и Сокольниковым.

– Степан Дорофеевич, возьмите себя в руки! – тихо прошептал Димка нашему режиссёру, но тот, кажется, ничего не слышал, не понимал и никак не отреагировал на слова Сокольникова.

Когда мы вошли в блиндаж, там находилось несколько офицеров, которые встали при нашем появлении.

– Здравствуйте, товарищи, сидите! Введите нас в курс дела, товарищ майор. На каком рубеже занял оборону сводный отряд 4-й армии, и какими силами располагает? – приказным тоном сказал я.

Из короткого, но толкового доклада помначштаба мне стало понято, что в составе сводного отряда 4-й армии имеются одна пехотная дивизия, одна танковая бригада и артиллерийский полк.

– Да…, не густо!

– Сводный отряд 4-й армии не успели полностью сформировать. Делали это впопыхах. Собирали по крохам из частей, вышедших из окружения, и просто из солдат и офицеров, которые по тем или иным причинам отбились от своих полков. К тому же, дивизия у нас неполного состава, в танковой бригаде всего тридцать танков, а артиллерийский полк, по существу, усиленный дивизион, – доложил майор Паутов.

– Когда вступили в бой? – спросил я.

– Сегодня утром! Только что! Но наши отряды боевого охранения приняли удар немцев вчера, пока мы здесь окапывались.

– Потери вчера большие были?

– Большие, товарищ полковник, очень большие! В некоторых ротах до двадцати процентов личного состава потеряли, а раненых так ещё больше!

– Соседи справа и слева?

– Слева оборону держит 176-я стрелковая дивизия полковника Зайчикова, с нами непосредственно взаимодействует полк комбрига Серпилина. Справа от нас воюет 1-я Московская стрелковая дивизия полковника Крейзера совместно с Борисовским танковым училищем под командованием дивизионного комиссара Сусайкова. На нашем участке наступает 18-я усиленная танковая дивизия СС под командованием генерала Неринга, – продолжил майор, показывая на карте расположение частей сводного отряда армии, соседей и наступавшего противника.

– Спасибо, товарищ майор! Нужно сказать, что погибший начальник штаба хорошо организовал оборону. А, Вы, достойно его заменили! – сказал я. Действительно доклад майор сделал толково. Правда, фамилии Зайчиков и Серпилин резанули слух, где-то я уже их слышал, но вспоминать, где и при каких обстоятельствах, времени не было. Шёл ожесточённый бой, и надо было принимать на себя обязанности командира, чтобы руководить частями сводного отряда.

Я подошёл к стереотрубе, установленной прямо в блиндаже, и припал к окулярам. Немцы отошли от берега и, видимо, производили перегруппировку, чтобы начать новую атаку. Форсировать Березину с ходу своими передовыми отрядами им не удалось, теперь они ожидали подхода главных сил. Перед нами немного левее разворачивался для атаки танковый полк. Я насчитал более пятидесяти танков. Но к ним подходили всё новые и новые машины.

– Интересно, почему именно там немцы концентрируют танки? —

пришла в голову вполне естественная мысль.

– Майор Паутов! – окликнул я помначштаба, – глубину реки промеряли?

– Никак нет, товарищ полковник! Мы подошли и тут же стали окапываться! – доложил майор.

– А немцы это сделали успели! – ответил я, – и, вполне вероятно, ещё до начала войны, – но эти слова уже были сказаны не вслух.

– Начальник артиллерии!

– Я, товарищ полковник! – отозвался один из офицеров. Я обернулся. Передо мной стоял высокого роста подполковник с красными, уставшими от долгой бессонницы глазами.

– Противотанковую артиллерию, короче всё, что есть, на левый фланг! Немцы попытаются форсировать Березину в двух километрах от командного пункта. Там, наверняка, они нашли брод.

– Есть! – козырнул подполковник и бегом бросился выполнять приказ.

Конечно, меня можно было бы спросить, откуда, мол, я узнал, что именно там немцы предпримут попытку перейти через реку, то ответ мой был бы довольно прост: «Мы с Димкой Сокольниковым купались там сегодняшним утром, и именно поэтому я знал, что в месте, где танки готовились к атаке, река очень мелководна и там есть брод».

Боевые действия захватили меня полностью. В данный момент мне уже было как-то недосуг думать о том, каким-таким чудесным образом мы оказались заброшенными на несколько десятков лет назад. Сейчас главной для меня задачей было не пропустить фашистские танки через Березину, чтобы дать им возможность развить наступление в направлении Смоленска. И, хотя командиром сводного отряда 4-й армии был «комдив» Мартов, вернее режиссёр Зеркалович-Романовский, но офицеры штаба беспрекословно выполняли все мои приказы.

Тем временем, немцы собрали на том берегу довольно внушительное количество танков и двинули всю эту армаду вперёд. Видимо дно в том месте было немного илистым, ибо один из танков забуксовал и погрузился по самую башню. Но другой, двигавшийся чуть правее, смог преодолеть реку и вылезти на наш берег. За ним прошёл второй танк, третий, четвёртый…

– Что там артиллерия…? – заорал я таким голосом, прибавив ещё крепкое словцо, что все, кто находился в блиндаже, невольно вздрогнули, – задержать танки любой ценой!

– Товарищ полковник! – подошёл ко мне Сокольников, – разрешите мне?

– Что разрешить? – в первое мгновение я не понял своего товарища.

– Разрешите мне, товарищ полковник. Я – танкист, а потому знаю, как нужно бороться против танков! – твёрдо заявил Димка, глядя мне в глаза, и я не смог ему возразить.

– Хорошо! Возьмите взвод охраны, писарей, поваров, всех, кого посчитаете нужным и кого найдёте и встретите по пути. Слейте с наших автомобилей горючее и готовьте бутылки с зажигательной смесью! Остановите танки любой ценой! – дал я распоряжения своему другу.

– Есть, товарищ полковник! – непонятно чему радуясь, весело ответил Сокольников и бросился исполнять приказ.

– Кто там оборону держит? – спросил я помначштаба, указывая в сторону берега, где немецкие танки активно преодолевали брод.

– Батальон капитана Татура!

– Передайте капитану, что подполковник Сокольников будет координировать действие артиллерии и его батальона по отражению танковой атаки.