Еретики Дюны
Священники!
– Прогоните их прочь, – Шиана махнула рукой в сторону священников. – Они харам!
Это было уличное ругательство для обозначения самого злого и низкого, что есть в мире.
Потрясенные священники отпрянули.
– Убирайтесь! – приказала Кания. На ее лице против воли отразилось злое и одновременно озорное выражение. Кания не имела никакого отношения к этим тварям – воплощениям зла. Но все эти священники, которые торчали тут и глазели на Шиану, явно заслуживали прозвища «харам». Должно быть, они сделали что-то очень противное Богу, коли он послал им в наказание эту маленькую жрицу! В это Кания верила очень охотно; священники редко обходились с ней так, как она этого заслуживала.
Словно побитые собаки, священники, пятясь и подобострастно кланяясь, покинули покои Шианы. Среди тех, кто вышел в холл, был историк и стилист Дорминд, смуглый человек, вечно над чем-то размышляющий. Если его посещала какая-то идея, то он вгрызался в нее, словно стервятник в падаль. Когда дверь за ними закрылась, Дорминд сказал своим компаньонам, что имя Шиана – это современная форма древнего имени Сиона.
– Всем вам известно место Сионы в истории, – сказал он. – Это она служила Шаи-Хулуду в его превращении из человека в Разделенного Бога.
Стирос, морщинистый старый священник с тонкими темными губами и светлыми водянистыми глазами, заинтересованно взглянул на Дорминда.
– Это в высшей степени любопытно, – сказал он. – Устное Предание утверждает, что Сиона была орудием превращения Одного в Многое. Шиана. Ты думаешь…
– Не будем забывать, что в переводах собственных слов Бога, выполненных Хади Бенотто, Шаи-Хулуд часто упоминает имя Сионы, – вмешался в разговор другой священник.
– И не всегда одобрительно, – напомнил им Стирос. – Вспомните ее полное имя: Сиона ибн-Фуад аль-Сейефа Атрейдес.
– Атрейдес, – прошептал один из священников.
– Надо очень внимательно к ней присмотреться, – подвел итог Дорминд.
В холл стремительно вошел молодой вестник, который, обнаружив в толпе Стироса, подошел к нему.
– Стирос, – сказал он, – вы должны немедленно очистить холл.
– Почему? – В голосах оскорбленных священников звучало неподдельное негодование.
– Ее приказано переселить в апартаменты Верховного Священника, – ответил вестник.
– По чьему приказу? – потребовал ответа Стирос.
– Так приказал самолично Верховный Священник Туэк, – ответил посланник. – Там были слушания, – молодой человек махнул рукой в ту сторону, откуда явился.
Все сразу поняли, о чем идет речь. Помещения можно переделать так, чтобы звуки оттуда направлялись в определенные места, где сидели подслушивающие.
– Что они слышали? – требовательно спросил Стирос. Его старческий голос дрожал от волнения.
– Она спросила, отвели ли ей лучшие апартаменты. Сейчас все готово к ее переезду, и она больше не должна видеть никого из вас.
– Но что должны делать мы? – поинтересовался Стирос.
– Изучать ее, – ответил Дорминд.
Холл был очищен в течение нескольких минут, и все священники тотчас принялись изучать Шиану. То, чем они начали заниматься, отложилось в их сознании на долгие годы. Новый распорядок, который сложился вокруг Шианы, произвел изменения, которые ощутили в самых отдаленных уголках влияния Разделенного Бога. Два слова произвели это изменение: «Изучайте ее».
Как она наивна, думали священники. Курьезно наивна. Однако она умела читать и проявила недюжинный интерес к священным книгам, которые имелись в апартаментах Туэка, точнее сказать, теперь в ее апартаментах.
Наступившее изменение умиротворило и примирило всех – от высших до низших. Туэк переехал в квартиру своего первого помощника, и процесс пошел дальше. Лучшие производители одежды ожидали появления Шианы, чтобы снять с нее мерку. Для нее сшили самый красивый и лучший защитный костюм.
Люди начали избегать историка-стилиста Дорминда. Он подстерегал священников, хватал их за пуговицы и принимался рассказывать историю прежней Сионы, словно это могло пролить какой-то свет на нынешнюю носительницу древнего имени.
– Сиона была подругой Святого Дункана Айдахо, – напоминал Дорминд всем, кто желал его слушать. – Их потомки живут теперь повсеместно.
– В самом деле? Простите, что я не могу больше слушать вас, но у меня неотложное дело.
Поначалу Туэк проявлял по отношению к Дорминду большую терпимость. История была интересна, а ее уроки поучительны.
– Бог послал нам еще одну Сиону, – говорил Туэк. – Скоро все должно проясниться.
Дорминд уходил, но вскоре снова возвращался с новыми подробностями прошлого.
– Отчеты из Дар-эс-Балата представляются теперь в совершенно ином свете, – говорил Дорминд Верховному Священнику. – Не стоит ли нам подвергнуть дитя новым испытаниям и сравнениям?
Дорминд обычно накидывался на Верховного сразу после завтрака. Остатки еды еще стояли неубранными на балконном столике. Через открытое окно доносился шум из апартаментов Шианы.
Туэк предостерегающе прикладывал палец к губам и говорил приглушенным голосом:
– Священное Дитя по своей воле собирается в Пустыню.
Поднявшись на балкон, он, указывая рукой в юго-западном направлении от Кина, говорил:
– Очевидно, что-то интересует ее в тех краях или, я бы сказал, призывает ее.
– Мне говорили, что она часто пользуется словарями, – сказал Дорминд. – Это, конечно, не может быть…
– Не обманывайся на этот счет, – отмахнулся Туэк. – Она просто проверяет нас.
– Но, лорд Туэк, она задает Альгозе и Кании совершенно детские вопросы.
– Ты хочешь выпытать мое суждение по этому поводу, Дорминд?
С некоторым опозданием историк понял, что переступил рамки дозволенного. Он замолчал, но выражение его лица было красноречивее любых слов, которые застыли у него на устах.
– Бог послал ее к нам, чтобы искоренить зло, которое проникло в ряды непосвященных, – произнес Туэк. – Иди! Молись и спроси себя, не проникло ли это зло в тебя самого.
Как только Дорминд удалился, Туэк вызвал помощника.
– Где Священное Дитя?
– Она ушла в Пустыню, лорд, чтобы общаться со своим Отцом.
– На юго-запад?
– Да, лорд.
– Увезите Дорминда подальше на восток и воткните в песок несколько тамперов, чтобы он никогда больше не вернулся.
– Дорминда, лорд?
– Дорминда.
Даже после того как Дорминд попал в пасть Бога, священники продолжали выполнять его напутствие: изучали Шиану.
Шиана тоже не оставалась в долгу и, в свою очередь, изучала их.
Постепенно, настолько постепенно, что она и сама не заметила, когда именно это произошло, но Шиана в один прекрасный момент вдруг осознала свою огромную власть над окружающими. Сначала это была просто игра, как это бывает в День Детей, когда взрослые прыгают на задних лапках, не зная, как угодить ребенку, выполняя его самые нелепые капризы. Но вскоре выяснилось, что удовлетворяется любой, именно любой каприз.
Она потребовала на обед редкий фрукт?
Ей подносили этот фрукт на золотой тарелке.
Она заметила в дальнем конце улицы какого-то ребенка и потребовала, чтобы этот ребенок составил ей компанию в игре?
Ребенка тотчас привозили в храмовые апартаменты Шианы. Когда страх и потрясение проходили, ребенок обычно начинал играть, и за этой игрой пристально следили священники и жрицы. Невинные забавы, беготня по саду на крыше и дикие вопли – все было предметом наблюдения и тщательного анализа. Восхищение случайного товарища по играм было в тягость Шиане, и она редко просила привести ей одного и того же ребенка для этой цели. Она предпочитала узнавать все новые и новые сведения от других товарищей по играм.
Священники не смогли достичь согласия в оценке безвредности таких встреч. Новых друзей старались подвергать тщательной проверке до тех пор, пока Шиана, увидев это, не рассердилась на своих стражей.
Слух о Шиане с неумолимой неизбежностью распространился по Ракису и за пределами планеты. В Общине Сестер накапливались рапорты и сообщения. Годы проходили в автократической рутине – священники продолжали ублажать любопытство Шианы, а любопытству этому, казалось, не будет пределов. Никто из слуг не расценивал это как обучение: Шиана учила священников Ракиса, а они учили ее… Сестры Бене Гессерит сразу отметили эту особенность и начали наблюдать за девочкой с удвоенным вниманием.
– Она находится в хороших руках. Пусть она остается там до тех пор, пока не созреет для нас, – приказала Тараза, – будьте готовы защитить девочку и постоянно держите меня в курсе дела.
Шиана так и не открыла священникам тайну своего истинного происхождения, как и не сказала им, что Шайтан сделал с ее семьей и соседями. Это было частное дело их двоих – ее и Шайтана. Девочка думала, что ее молчание – плата за безопасность.
Привлекательность некоторых вещей, однако, потускнела в ее глазах. Она стала реже наведываться в Пустыню. Любопытство все еще оставалось, Шиане становилось ясно, что ответ на мучивший ее вопрос: почему Шайтан щадит ее, надо искать не в открытых песках. И хотя она знала, что на Ракисе расположены посольства многих держав, шпионы Бене Гессерит в окружении Шианы доносили, что она не проявляет ни малейшего интереса к Общине Сестер. Для того чтобы еще больше уменьшить этот интерес, были разработаны специальные успокаивающие ответы на детские вопросы Шианы.
Послание Таразы наблюдателям на Ракис было прямым и недвусмысленным: «Поколения приготовления стали годами очищения. Мы выступим только в подходящий момент. Теперь больше нет никаких сомнений в том, что это тот самый ребенок».
Насколько я могу судить, за всю историю человечества реформаторы принесли людям гораздо больше несчастий, чем все остальные силы, вместе взятые. Покажите мне человека, который говорит: «Надо сделать то-то и то-то!», а я покажу вам голову, полную порочных намерений, которые не имеют другого выхода. Вот что мы всегда должны делать: искать естественный поток и сливаться с ним!
Преподобная Мать Тараза, Запись частного разговора, BG File GSXXMAT9Жаркое солнце Гамму, поднимаясь все выше и выше над горизонтом, очищало затянутое тучами небо, вбирая в себя ароматы травы и леса и слизывая с листьев утреннюю росу.
Дункан Айдахо стоял у раскрытого Запретного Окна, вдыхая пряные ароматы. Этим утром Патрин сказал ему: «Тебе уже пятнадцать лет и ты можешь считать себя мужчиной. Ты больше не ребенок».
– Сегодня мой день рождения?
Разговор происходил в спальне Дункана, куда разбудивший его Патрин принес стакан апельсинового сока.
– Я не знаю, когда твой день рождения.
– У гхола бывают дни рождения?
Патрин промолчал в ответ, соблюдая строгий запрет говорить с гхола о гхола.
– Швандью говорит, что ты не имеешь права отвечать на такие вопросы.
Патрин заговорил с явным смущением в голосе:
– Башар желает, чтобы твои утренние занятия были перенесены на послеобеденное время. Он хочет, чтобы ты пока поупражнял ноги и колени.
– Но я уже делал эти упражнения вчера!
– Я просто выполняю приказ башара. – Патрин взял пустой стакан и оставил Дункана одного в комнате.
Айдахо быстро оделся. Его уже ждут к завтраку в столовой. Будь они все прокляты! Очень ему нужен их завтрак! Чем занимается башар? Почему он не смог вовремя начать занятия? Упражнения для ног и коленей! Это просто отговорка, башар выполняет какое-то другое поручение, вот и вся разгадка. Дункан был вне себя от гнева. Подойдя к Запретному Окну, он подумал: Пусть накажут этих проклятых охранников!
Запахи, которые он ощутил, показались знакомыми, но он не мог определить их точное местоположение на окраинах сознания. Он знал, что это его память. В ней было что-то пугающее, но одновременно и магнетическое – словно прогулка по краю отвесной скалы или открытое неповиновение Швандью. Правда, он никогда не ходил по краю пропасти и не выказывал открытого неповиновения Преподобной Матери, но мог легко себе это представить. Один взгляд на голофото тропинки над пропастью заставлял его сердце трепетать от страха. Что касается Швандью, то он легко мог представить себе ее гнев и опять испытывал непреодолимый страх.
В моем сознании обитает кто-то еще, подумал Дункан.
Даже не в сознании, скорее, в теле. Он чувствовал в себе чужой опыт так, словно только что проснулся с твердой уверенностью, что видел сон, но никак не может припомнить его содержание. Этот сон взывал к знанию, которым Дункан не мог обладать.
Однако он обладал им.
Например, он знал названия растений, запахи которых сейчас вдыхал, хотя этих названий не было в записях библиотеки.
Запретное Окно было таковым потому, что из него открывался вид на равнину за пределами Убежища, и кроме того, это окно можно было распахнуть. Впрочем, оно бывало открытым часто – для вентиляции. До окна Дункан добирался через перила балкона, соскользнув вниз по печной трубе склада. При этом мальчик научился делать это так осторожно, что не производил ни малейшего шума ни на балконе, ни на складе, ни на трубе. В очень раннем возрасте Дункан понял, что люди, прошедшие школу Бене Гессерит, могут угадывать то или иное событие по едва заметным признакам. Он и сам научился кое-чему от Майлса Тега и Луциллы.
Стоя в тени верхнего коридора, Дункан внимательно рассматривал лес, покрывавший горные склоны. Вид леса был неотразим. Вершины позади него казались волшебными. Легко можно было представить себе, что по этим скалам никогда не ступала нога человека. Как хорошо было бы заблудиться в этом лесу, быть только наедине с собой и не терпеть присутствия чужих людей, живущих рядом. Быть одиноким странником.
Тяжко вздохнув, Дункан отвернулся от великолепного вида и прежним потайным путем вернулся в свою комнату. Только оказавшись в надежных стенах своей комнаты, Дункан признался себе, что сделал это еще раз, и никто не будет наказан за это приключение. Наказания и боль, с ними связанная, висели вокруг запретных мест, словно мистическая аура, но они лишь заставляли Дункана соблюдать осторожность, когда он нарушал правила.
Он не любил думать о боли, которую причинит ему Швандью, если обнаружит его возле Запретного Окна. Но никакая боль не заставит его заплакать, сказал он себе. Он никогда не плакал – даже тогда, когда с ним проделывали самые отвратительные трюки. Он просто смотрел на Швандью ненавидящим взором, одновременно усваивая новый урок. Для него, впрочем, уроки Швандью сводились к одному: довести до безукоризненного совершенства способность передвигаться незамеченным, невидимым, неслышимым, не оставляя предательских следов.
Вернувшись в свою комнату, Дункан сел на край кушетки и принялся внимательно рассматривать голую стену перед собой. Однажды, когда он долго смотрел на эту стену, на ней явилось видение молодой женщины с янтарными волосами и округлыми сладостными чертами лица. Она смотрела на него со стены и ласково улыбалась. Губы ее двигались бесшумно. Дункан уже давно научился читать по губам и понимал смысл сказанного: «Дункан, милый мой Дункан».
Была ли это его мать, думал он. Его настоящая мать?
Ведь даже у гхола когда-то была настоящая мать. Когда-то в незапамятные времена, до бродильных чанов, была в мире живая женщина, которая родила… и любила его. Да, любила его, потому что он был ее дитя. Если эта женщина на стене была и правда его матерью, то как она сумела найти дорогу сюда? Он не узнавал лица, но страстно хотел, чтобы это была его мать.
Опыт напугал его, но не мог развеять желания снова увидеть сладостный образ. Кто бы ни была эта молодая женщина, ее облик причинял Дункану сладкую муку. Незнакомец в его теле узнавал женщину. Он точно знал это. Иногда ему хотелось хотя бы на секунду стать этим незнакомцем – этого хватит, чтобы восстановить память, – но он сам пугался этого желания. Он потеряет свою сущность, как только незнакомец вступит в пределы его сознания.
Будет ли это похоже на смерть? – думал он.
Дункан впервые увидел смерть, когда ему не было и шести лет. Его охранники отражали нападение каких-то пришельцев, и в схватке один из стражников был убит. Погибли также четверо из нападавших. Дункан видел, как в Убежище внесли пять тел – вялые мышцы, безвольно повисшие руки. Из них вышло что-то исключительно важное. Ничто больше не могло воскресить их память – ни свою, ни чужую.
Пятерых убитых унесли куда-то в глубь Убежища. Позже Дункан слышал, как один из охранников говорил, что все четверо были нагружены широм. Так Дункан впервые столкнулся с Иксианским Зондом.
– Иксианским Зондом можно прощупать сознание даже мертвого человека, – объяснила Геаза. – Шир – это лекарство, которое защищает от проникновения Зонда в головной мозг. Клетки мозга успеют погибнуть прежде, чем прекратится действие этого лекарства.
Умение слушать и слышать помогло Дункану понять, что четверых покойников зондировали и другими способами. Ему не объяснили, что это за способы, но он подозревал, что это секретные способы Сестер Бене Гессерит. Он думал о них, как о еще одном дьявольском трюке Преподобных Матерей. Должно быть, они умеют воскрешать мертвую плоть и извлекать из нее нужную информацию. Дункан явственно представил себе, как по произволу дьявольского экспериментатора начинают двигаться мертвые вялые мышцы.
Этим экспериментатором всегда была Швандью.
Эти образы наполняли воображение Дункана, несмотря на все усилия учителей изгнать из его сознания «глупости, порожденные невежеством». Его учителя утверждали, что эти дикие россказни годились только на то, чтобы сеять страх перед Бене Гессерит среди непосвященных. Дункан отказывался верить, что он является одним из посвященных. Глядя на Преподобную Мать, он думал: «Я – не из них!»
В последнее время самой настойчивой из всех стала Луцилла.
– Религия – это источник энергии, – говорила она. – Ты должен распознать эту энергию, и тогда сможешь направить ее по своему усмотрению.
По вашему усмотрению, а не по моему, мысленно отвечал ей Дункан.
В воображении мальчика рисовались картины его триумфа над Общиной Сестер, особенно над Швандью. Он чувствовал, что эти воображаемые проекции суть не что иное, как подсознательная реальность того незнакомца, который обитал на периферии его сознания. Однако он научился, не возражая, кивать, создавая видимость того, что и он находит такое религиозное легковерие очень забавным.
Однако Луцилла разгадала его двойственность, сказав Швандью:
– Он думает, что мистических сил следует бояться и по возможности избегать. До тех пор пока он будет упорствовать, мы не сможем использовать в его обучении наше самое сокровенное знание.
Они встретились для того, чтобы, как выражалась Швандью, определиться в оценках. Прошло совсем немного времени после легкого ужина. Они сидели вдвоем в кабинете Швандью. Звуки вокруг Убежища говорили о постоянном движении – началось ночное патрулирование. Свободный от дежурств личный состав шумно праздновал короткий отдых. Кабинет был не полностью изолирован от внешнего мира, но сделано это было преднамеренно. Из множества доносившихся сюда звуков Швандью могла извлечь массу полезной информации.
На каждой последующей встрече Швандью чувствовала, что победа ускользает от нее. Луциллу не удалось переманить на сторону оппозиционеров Таразы. Луцилла оказалась также устойчивой по отношению к манипулятивным уловкам Швандью. Самое ужасное заключалось в том, что и Луцилла, и Тег сообщали Дункану какие-то неуловимые знания. Это было в высшей степени опасно. В дополнение ко всем неприятностям Швандью чувствовала, что начинает против воли уважать Луциллу и считаться с ней.
– Он думает, что мы прибегаем к оккультным силам, чтобы практиковать наше искусство, – сказала Луцилла. – Как он пришел к такой странной идее?
Швандью почувствовала, что теряет господствующую позицию. Луцилла, несомненно, понимает, что это было сделано для того, чтобы ослабить гхола. Смысл слов Луциллы заключался в следующем: «Непослушание – это преступление против Общины Сестер!»
– Если он и захочет получить наши знания, то он, вне всякого сомнения, получит их от тебя. – Не важно, насколько это опасно, но Швандью понимала, что это правда.
– Его тяга к знаниям – мой лучший рычаг воздействия на него, – сказала Луцилла, – но мы обе знаем, что одного этого недостаточно.
В тоне Луциллы не было упрека, но Швандью тем не менее его почувствовала.
Проклятье, она пытается меня переиграть! – подумала Швандью.
На ум Швандью пришло сразу несколько вариантов ответа. «Я не нарушила ни одного приказа». Ха! Отвратительное извинение! «Гхола воспитывался согласно стандартам обучения в Бене Гессерит». Неуклюже и лживо. Этот гхола отнюдь не был стандартным объектом обучения. В нем была такая глубина, справиться с которой могла только потенциальная Преподобная Мать. А это была большая проблема!
– Я совершала ошибки, – признала Швандью.
Вот! Это настоящий обоюдоострый ответ, который должна одобрить любая Преподобная Мать.
– Но ты не делала ошибок, разрушая его, – возразила Луцилла.
– Но я же не могла предвидеть, что другая Преподобная Мать отыщет в нем изъяны, недоступные моему видению, – ответила Швандью.
– Он хочет обладать нашей силой, чтобы убежать от нас, – заговорила Луцилла. – Он думает: «Однажды я буду знать столько же, сколько они, и тогда я сбегу».
Швандью не ответила, и Луцилла продолжила:
– Это было умно. Если он сбежит, то нам придется самим поймать и уничтожить его.
Швандью улыбнулась.
– Я не повторю твоих ошибок, – сказала Луцилла. – Я открыто скажу тебе то, что ты и без этого увидишь. Теперь я понимаю, почему Тараза послала импринтера к такому юному гхола.
Улыбка мгновенно испарилась с лица Швандью.
– Что ты собираешься делать?
– Я привяжу его к себе так, как мы привязываем наших послушниц к их учителям. Я буду обращаться с ним с той искренностью и верностью, с какими мы относимся к своим.
– Но он же мужчина!
– Что ж, ему будет отказано в испытании Пряностью, но это единственное ограничение. Я думаю, он ответит на такое обращение.
– Что будет, когда подойдет время заключительной стадии импринтинга? – спросила Швандью.
– Да, это будет весьма деликатная проблема. Ты думала, что это убьет его, и в этом заключался твой план.
– Луцилла, Община Сестер отнюдь не единодушно поддерживает планы Таразы относительно нашего гхола. Ты, без сомнения, знаешь об этом.
То был самый мощный аргумент Швандью, и она не зря приберегла его напоследок. Опасения породить нового Квисатц Хадераха глубоко укоренились в Общине Сестер и вызвали среди них сравнительно резкий раскол.
– Он происходит от первичного, примитивного генетического материала и не может породить Квисатц Хадераха, – возразила Луцилла.
– Но Тлейлаксу изменили его наследственный генетический аппарат!
– Да, по нашему заказу. Они ускорили проведение импульса по нервам и усилили мышечные рефлексы.
– И это все, что они сделали? – язвительно поинтересовалась Швандью.
– Ты же видела результаты клеточного анализа, – напомнила собеседнице Луцилла.
– Если бы мы могли делать то же самое, что и тлейлаксианцы, то нам не нужны были бы их услуги, – с жаром проговорила Швандью. – Тогда у нас самих были бы чаны с аксолотлями.
– Ты думаешь, что они от нас что-то скрывают, – констатировала Луцилла.
– Они прятали его от нашего наблюдения в течение девяти месяцев.
– Я слышала все эти аргументы, – устало произнесла Луцилла.
Швандью в знак капитуляции подняла руки.
– Ну что ж, отныне он твой, Преподобная Мать, и все последствия падут на твою голову. Но ты не станешь удалять меня с моего поста независимо от содержания рапорта, который ты отошлешь в Капитул.
– Удалять тебя? Об этом не может быть и речи. Мне не хочется, чтобы твоя клика прислала сюда кого-то незнакомого.
– Есть предел оскорблениям, которые я готова выслушать от тебя.
– Но есть и предел предательства, которое готова простить Тараза, – отпарировала Луцилла.
– Если мы получим в результате нового Пауля Атрейдеса или, не приведи Господи, нового Тирана, то это будет целиком и полностью на совести Таразы, – сказала Швандью. – Можешь передать ей эти слова.
Луцилла поднялась.
– Ты можешь также узнать, что Тараза оставила на мое усмотрение количество меланжи, которое я буду давать нашему гхола. Я уже увеличила дозу.
Швандью с силой ударила по столу обоими кулаками.
– Будьте вы все прокляты! Вы в конце концов погубите нас!
Должно быть, секрет тлейлаксианцев заключается в их сперме. Наши анализы подтвердили, что их сперма не несет прямо распространяющейся генетической информации. Случаются провалы. Каждый тлейлаксианец, которого мы исследовали, прятал от нас свою истинную сущность. В них присутствует естественный иммунитет к Иксианским Зондам на самом глубоком уровне – это их последняя защита и последнее оружие.