Закон затона

© Д.О. Силлов, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Автор искренне благодарит:

Марию Сергееву, заведующую редакционно-издательской группой «Жанровая литература» издательства АСТ;

Алекса де Клемешье, писателя и редактора направления «Фантастика» редакционно-издательской группы «Жанровая литература» издательства АСТ;

Алексея Ионова, ведущего бренд-менеджера издательства АСТ;

Олега «Фыф» Капитана, опытного сталкера-проводника по Чернобыльской зоне отчуждения, за ценные советы;

Павла Мороза, администратора сайтов www.sillov.ru и www.real-street-fighting.ru;

Алексея «Мастера» Липатова, администратора тематических групп социальной сети «ВКонтакте»;

Елену Диденко, Татьяну Федорищеву, Нику Мельн, Виталия «Дальнобойщика» Павловского, Семена «Мрачного» Степанова, Сергея «Ион» Калинцева, Виталия «Винт» Лепестова, Андрея Гучкова, Владимира Николаева, Вадима Панкова, Сергея Настобурко, Ростислава Кукина, Алексея Егорова, Глеба Хапусова, Александра Елизарова, Алексея Загребельного, Татьяну «Джинни» Соколову, писательницу Ольгу Крамер, а также всех друзей социальной сети «ВКонтакте», состоящих в группе https://vk.com/worldsillov, за помощь в развитии проектов «СТАЛКЕР», «СНАЙПЕР», «ГАДЖЕТ», «РОЗА МИРОВ» и «КРЕМЛЬ 2222».

Фыф шагнул навстречу любимой… и остановился в нерешительности. Сплошной туман, обволакивающий все вокруг, – это было странно. К тому же он был живым, шам это ясно чувствовал. Туман колыхался, расступаясь впереди и смыкаясь за спиной, и казалось, что он изучает путника, рассматривает, обнюхивает, как опытный торговец, принимающий дорогой товар.

– Настя, что это за место? Где мы?

– А ты не догадываешься? – удивилась кио.

– Край… вечной войны? – запнувшись, предположил шам. – То есть мы умерли?

Настя улыбнулась.

– Но если мы видим друг друга, слышим и любим по-прежнему, то какая разница, умерли мы или живы? – проговорила она. – Главное, что мы вместе, верно?

– Верно. – Фыф сделал еще один шаг и взял любимую за руку. – Только ты и я, снова вдвоем.

– Не, только вы вдвоем не получится, – сказал Рудик, выходя из тумана вместе с Рут, которую держал за руку. – Будем дружить семьями. Просто тут много всяких тварей водится, и вчетвером отбиваться от них сподручнее, чем вдвоем. Кстати, рад тебя видеть, одноглазый.

– Взаимно, – радостно улыбнулся Фыф.

Монумент не обманул. Он вернул ему счастье, казалось бы, потерянное навсегда. И действительно, какая разница, где ты обретешь это счастье – в жизни или после смерти? Главное – что оно здесь, с тобой! Ведь что может быть прекраснее, чем быть в окружении друзей и держать за руку любимую, зная, что она тоже любит тебя?

Единственное, что смущало Фыфа, – это туман. Который становился все гуще, местами свиваясь в угрожающие тугие узлы, похожие на клубки огромных серых змей. Вот один такой клубок размером с трехэтажный дом приблизился – и в нем утонули сначала Рудик, а после Рут, такие же счастливые и улыбающиеся, не почувствовавшие опасности – и внезапно растворившиеся в ней…

И кисть Насти стала какой-то слишком нежной, словно он не ее держал за руку, а клок тумана, стремительно таявший в его пальцах…

Фыф резко повернул голову, чтобы взглянуть в лицо любимой – но вместо него был лишь туман, подступивший слишком близко. Ничего не было вокруг, кроме проклятой мерзкой живой взвеси, заполнившей собою все…

И тогда Фыф закричал.

Жутко, с надрывом!

Потому, что терять свое счастье раз за разом намного страшнее, чем умереть. Смерть – она один раз. А вот потери, повторяющиеся снова и снова, хуже любой самой ужасной гибели. Ты словно возрождаешься – и умираешь вновь, только еще мучительнее. Потому что, возродившись, каждую секунду ждешь, когда же все потеряешь опять…

От дикого крика шама туман вздрогнул. В его плотной структуре образовались провалы, и он начал стремительно таять, открывая перед Фыфом знакомую унылую картину.

Огромный зал-пещеру, стены которого были перевиты ниточками ржавых лестниц…

Неровный пол, заваленный костями и полуистлевшими трупами тех, кто тоже искал свое счастье – и нашел его здесь. Вечное. Которое у него уже точно никто никогда не отнимет.

И Монумент, равнодушно мерцающий мертвенной небесной синевой, отчего человеческие останки казались жуткими глыбами льда цвета чистого неба…

Фыф упал на колени.

– Ты обманул меня, Монумент, – тихо проговорил он, чувствуя, как по щеке катится одинокая слеза. – Ты подарил мне вместо счастья иллюзию. Красивую сказку, которой никогда не сбыться…

«Счастье и есть иллюзия, – раздался в его голове неслышный шепот – а может, это был голос собственного разума. – Мы верим в то, что нам хорошо, обманывая себя потому, что хотим быть обманутыми…»

Фыф не хотел этого слышать – ни чужих мыслей, ни своих. Ужасное горе переполняло его. Он зарыдал, уронив лицо в ладони… и замер.

У него больше не было множества глаз, для которых, казалось, уже не хватает головы. Лоб над одним-единственным глазом стал выпуклым и гладким, как раньше, когда Фыф был обычным шамом низшего уровня.

Он уже испытывал подобное некоторое время назад – там, в мире своего счастья, оказавшемся иллюзией. Но тогда это не имело значения – ведь рядом были любимая и друзья.

Но сейчас их не было. И ощущение новой потери потрясло шама до глубины души. Он уже привык к власти над стихиями, предметами и живыми существами. И теперь, когда все его нажитые потом и кровью трансформации и способности исчезли вместе со счастьем, в которое он с такой радостью поверил, чувство потери стало просто невыносимым…

А когда живому существу больше нечего терять, у него появляется желание.

Невероятно сильное.

Всепоглощающее.

Или умереть как можно скорее, или…

Фыф поднял голову. Если бы кто-то смог в этот момент заглянуть в его единственный глаз, занявший половину лба, он бы, скорее всего, инстинктивно отшатнулся в ужасе – такая почти физически ощутимая ярость полыхала внутри шама, выплескиваясь наружу черной, липкой, удушающей волной.

– Слушай меня, Монумент, – страшным, леденящим голосом произнес Фыф. – Ты отнял у меня мечту, но твоей вины нет в том, что погибли мои друзья и моя любимая. Без глупой, несбыточной мечты даже лучше. Мертвых не вернуть, но зато я могу отомстить тем, кто их убил. Людям. Всему этому проклятому племени, возомнившему себя вершиной эволюции. Поэтому слушай мое желание. Я хочу стать как ты, Монумент. Не просто убивать этих жалких существ, а делать это так, чтобы они сами приходили ко мне, а потом молили о смерти как об избавлении от страданий…

Пока он говорил, синее свечение внутри Монумента начало пульсировать, словно сердце, бьющееся все быстрее и быстрее. И в какой-то момент что-то лопнуло в этом сердце, словно порвался сосуд – и алая кровь, клубясь, хлынула в сияние цвета чистого неба.

Буквально в считаные мгновения цвет Монумента изменился – теперь вместо мертвенной лазури он сиял кровью, источал ее, закручивал в торнадо, вдруг взметнувшееся до потолка… Кровавый вихрь подхватил Фыфа, словно пылинку, и за долю секунды растворил в себе и самого шама, и его лютую ненависть к людям, которые отняли у него все, ради чего стоило жить…

– Тысяча снарков!!!

Петрович схватился за голову.

Перед ним лежала распечатанная упаковка зажигалок Снайпера со знаменитой надписью: «Если пойду я долиною смертной тени…»

– Что случилось, хозяин? – предупредительно поинтересовался охранный киб.

– Случилось?!! – задыхаясь от гнева, еле проговорил торговец. – Что случилось?! Гравер, чтоб его в «комариной плеши» расплющило, мышкана неграмотного, лишнюю букву нарисовал, сволочь! «СмертОной»! Мать его, «смертОной»!!! И не на одной зажигалке, а на целой партии!!! И что мне теперь с ними делать?

– Со скидкой продайте, – осторожно проговорил киб, уже успевший изучить хозяина не хуже хорошей сторожевой собаки.

– Со скидкой?!! – прохрипел торговец. – Я – и со скидкой?!! Смерти моей хочешь, чурбан синтетический?

– Я как лучше хотел… – попятился киб, понимая, что сморозил что-то ужасное…

– Лучше бы ты сдох, – держась за сердце, простонал Петрович, потихоньку осознавая, что ничего лучшего в этой ситуации придумать не получится.

Принципы принципами, а скидку сделать придется.

Впервые в жизни…

– Хозяин, на мониторе клиент, – машинным голосом произнес второй киб, наблюдавший за обстановкой вокруг бункера.

– Кого там снарки несут? – раздраженно бросил торговец.

Киб, не отлипая от оптического визира, который почему-то называл монитором – наверно, другого слова в программе не было, – выдал:

– Расстояние до цели триста пятнадцать метров. Объект вооружен, в каталог постоянных клиентов не входит, движется по направлению к бункеру. Судя по внешнему виду униформы и данным сети КПК, относится к неофициальной группировке вольных сталкеров. Визуально полученные данные, а именно – ограниченная подвижность и пятна крови на одежде, – позволяют предположить, что объект серьезно ранен.

– Дай сам гляну, – поморщился Петрович, которого часто подбешивали казенные доклады кибов – не могли, что ли, в них закачать побольше алгоритмов нормальной человеческой речи? И, глянув, проворчал: – Ну да, мать твою, «позволяют предположить», когда Дрозд еле волочется, того и гляди сдохнет прям у порога. Иди, притащи его сюда, пока он там не рухнул и его хабар кто-нибудь не забрал.

Киб отправился выполнять команду, а Петрович на всякий случай закрыл за ним решетчатую дверь и, усевшись за стол, открыл для солидности ноутбук. Чтоб клиент, войдя, сразу понял, что оторвал серьезного человека от важного дела – под таким соусом гораздо удобнее и продуктивнее разводить сталкеров сдавать хабар за бесценок…

Но Дрозду, которого киб фактически на себе втащил в бункер, было не до продуманных схем торговца. Он если что и видел вокруг, то смутно – того и гляди отключится. Морда бледная, на лбу капли пота, левая штанина, в двух местах разорванная пулями, вся пропитана кровью.

Ясно. Дрозд с минуты на минуту или вырубится, или кончится прям тут, не отходя от кассы. Литра два кровушки небось в Зоне оставил, непонятно как сюда добрался – не иначе на автомате. Потому говорить с ним надо было жестко, коротко и без предисловий – чтоб дошло.

– Хабар принес? – повысив голос, прорычал Петрович.

– Да, – с трудом вытолкнул из себя Дрозд, тяжело облокачиваясь на прилавок перед решеткой, отгораживающей покупателей от продавца. Отдышался немного, трясущимися пальцами открыл контейнер на поясе – и вытащил оттуда артефакт, от вида которого Петрович невольно открыл рот. По нижней губе торговца стекла вниз внезапно выделившаяся слюна…

Петрович спохватился, захлопнул пасть, вытер подбородок и, мысленно ругая себя за то, что показал клиенту, насколько ему интересен хабар, проговорил:

– Ну, за эту непонятную хреновину я дам тебе…

– «Панацею»… – прохрипел сталкер. – Дай… «синюю панацею»…

– О как!

Петрович призадумался.

Редчайший артефакт «синяя панацея» у торговца имелся. Один. На случай, если его самого смертельно ранят или болезнь какую подхватит в Зоне, от которой можно ластами хлопнуть. Этот арт способен вылечить от чего угодно – или убить. Страшно. Так, что многие из тех, кто видел подобное, зареклись вообще брать его в руки.

По идее, Петрович ничем не рисковал, если б прям здесь дал Дрозду «панацею» – артефакт-то многоразовый. Однако поговаривали, что в редких случаях после излечения или, как вариант, смерти пациента артефакт разрушается полностью. И испытывать судьбу торговцу не хотелось.

Но в то же время принесенный Дроздом неведомый арт, что лежал на прилавке, испускал интенсивный бирюзовый свет, который пульсировал внутри него, то разгораясь, то медленно угасая. А еще от артефакта шли вполне ощутимые волны нереальной силы, от которой по спине торговца ползли приятные мурашки – так всегда бывало, когда наклевывался крупный куш…

И Петрович решился.

– Годится, – кивнул он. – Но «панацею» дам не насовсем, лишь попользоваться, чтоб ты дуба не дал. Устроит?

Дрозд, похоже, уже не мог говорить, лишь кивнул. Понятное дело, кивнешь – жизнь-то, она дороже любого самого дорогого артефакта.

– Но одно условие, – прищурился торговец. – Ты расскажешь, где его нашел.

Дрозд с трудом поднял голову. Лицо уже не бледное, а мраморное. Глаза мутные. По ходу, через пару секунд отключится. Или сдохнет.

Петрович кивнул кибу, что стоял рядом со сталкером – и тот все понял правильно. Быстрым движением выдернул из своего плечевого кармана желтую аптечку и прямо через одежду вкатил раненому из шприц-тюбика жестокий коктейль разных стимуляторов, составленный по рецепту самого академика Захарова.

Дрозд захрипел, затрясся, но на ногах устоял. Более того, взгляд у него прояснился почти сразу, и руки трястись перестали через полминуты. Даже лицо слегка порозовело непонятно с чего – когда крови в организме осталась от силы половина, румянцу взяться просто неоткуда. Но, как бы там ни было, чудо-коктейль Захарова подействовал, и сталкер заговорил.

– Короче, два дня назад выброс был, если помните – да хрена с два такое забудешь…

Раненый закашлялся, а Петрович переглянулся с кибом, что стоял возле сталкера. Чушь какую-то Дрозд несет, не было никакого выброса, да и рано еще. Явление и правда жуткое, которое проспать нереально даже в бункере, где можно пережить практически любые выкрутасы Зоны. Но огромной кроваво-красной волны, сметающей на своем пути все живое, не успевшее спрятаться ниже уровня земли, не было ни два дня назад, ни три, ни четыре. Бредит Дрозд под стимулятором, только и всего.

Сталкер, поймав взгляд торговца, понял, что ему не верят, и нехорошо оскалился.

– Думаете, я крышей поехал? Ни фига вы не угадали. Рвануло над Четвертым энергоблоком до неба – сначала синий столб до туч, а потом он алым сделался, с какими-то черными разводами. Я там был неподалеку, сам лично видел. Только оно не как обычно по всей Зоне разлилось, а как огромным таким хлыстом по затону шибануло. За затон вы ж поди знаете – дамба там, которую ликвидаторы аварии построили, отток зараженной воды в реку Припять перекрывает, и по сути тот затон – это стоячее гнилое болото, в котором радиация зашкаливает, и никто в здравом уме туда не сунется. Плюс там рядом с затоном куча радиоактивных могильников, что фонят – мама не горюй, слева ПВЛРО «Песчаное плато», справа пункт временной локализации радиоактивных отходов, слева ПЗРО «Подлесный». Ну и болота гиблые вокруг затона, само собой…[1][2]

– Это мы все и без тебя знаем, – махнул рукой Петрович, в уме прикидывая, сколько времени еще подействует стимулятор. – По делу говори, да покороче. Ну шибанул тот локальный выброс по затону, и дальше что?

– А то, что от того выброса вся вода в затоне испарилась, – недовольно буркнул Дрозд. – И на дне его артефакты валяются, под толстым слоем ила, мусора и сталкерских трупов, которых в затоне топили с тех пор, как эти места Зоной стали. Здесь-то в окру´ге все арты повыгребли, паршивого «этака» не найдешь, а там нетронутый клондайк артефактов.

У Петровича загорелись глаза.

– И что? Что дальше?

– Да ничего хорошего, – пожал плечами сталкер. – Все туда ломанулись было, первыми, понятно, вольные сталкеры, за ними бандиты. Да только резко обломились. Фон там такой, что мясо с костей стекает, как дерьмо с забора. Не сразу, конечно, может, арт и успеешь зацепить, и даже вернешься. А потом сразу и подохнешь нахрен – или сам от облучения, или от бандитской пули. Они сейчас затон оцепили, сволочи. Туда всех пропускают, иди пожалуйста. А вот обратно еще никто не вышел. Почти никто. Кореш мой, Давыд, сходил. Ночью. Он как кошка передвигается, хрен услышишь. Передвигался, то есть. Когда обратно шел, бандиты его подстрелили, я только и успел что этот арт с трупа снять и ноги унести.

Петрович снова переглянулся с кибом.

Душещипательную историю, конечно, прогнал сейчас Дрозд, однако вполне могло быть иначе. Увидев, какое богатство добыл Давыд, его кореш вполне мог решить, что арт ему нужнее. И результатом несовпадения взглядов двух сталкеров на дележ добычи стал обмен пулями, в котором Давыду повезло меньше, но и Дрозд не ушел целым и невредимым.

Но торговцу было совершенно по барабану, кто и каким образом добывает для него хабар. И история, которую ему сейчас сгрузил сталкер, выглядела правдоподобной за исключением красивой концовки, которой можно было пренебречь.

– Ладно, – Петрович хлопнул ладонью по столу. – Считай, что ты честно заработал свою «панацею». Давай арт сюда.

И, ловко подставив под протянутый артефакт трехслойный контейнер, быстро захлопнул крышку – еще не хватало поймать солидную дозу радиации. Сильные арты обычно фонят что твой реактор, а этот был очень сильным.

В огромном сейфе торговца таких контейнеров было немало – все с наклейками, на которых Петрович скрупулезно записывал, когда и кем арт был продан, за какие деньги, какие у артефакта свойства. И в данном случае торговец своей привычке не изменил – сначала налепил наклейку, все указал, определил приобретение в сейф, и лишь после этого достал ящик с надписью «Синяя панацея».

А когда принес его к стойке, Дрозд уже концы отдавал. Лежит себе на полу, невидящими глазами в потолок смотрит, руки-ноги сведены предсмертной судорогой. Ну да, стимулятор последние силы из него выпил. Организм отработал на форсаже – ну и все, теперь клиент уже одной ногой на том свете.

– Две-три минуты до летального исхода, – скучным голосом произнес киб, который и не подумал поддержать раненого, когда тот на пол рухнул, ибо это не входило в его обязанности и не было прописано в программе.

Петрович почесал в затылке. По-хорошему, подождать бы эти минуты, а потом ночью аккуратно утопить тело в болоте, благо богатый опыт имеется. И «панацеей» рисковать не придется…

Но у Петровича была свой профессиональный моральный кодекс, который он, начитавшись кое-каких книг, с некоторых пор называл «законом торговца». Неудобная штука в некоторых случаях, например в таких, как сейчас. Но очень полезная для репутации, которая намного важнее одноразовой выгоды.

И потому он отпер решетчатую дверь, подошел к умирающему, встал на одно колено, осторожно открыл контейнер с «синей панацеей» – и резко приложил его к рваной ране на ноге Дрозда.

Нога дернулась, будто ее нехило так током шарахнуло. Потом еще раз, сильнее, так, что Петрович аж контейнер выронил, хотя держал его крепко – и успел увидеть, как в рану, разрывая ее лепестками, вползает оживший кристалл, похожий на обледеневшую кувшинку, внутри которой, словно живое, беснуется ярко-синее пламя.

Впрочем, это длилось недолго. «Панацея» довольно шустро погрузилась в разорванное мясо и поползла вверх по ноге – это хорошо было видно по синему пламени, просвечивающему сквозь кожу и одежду. А еще слышалось глухое чавканье, словно артефакт увлеченно жрал человека изнутри…

И тут от адской боли Дрозд пришел в себя! И забился на полу, колотя локтями в бетон, захрипел:

– Вытащи… Вытащите ее из меня!!!

Его глаза едва не вылезали из орбит, на губах выступила кровавая пена – похоже, язык себе прикусил неслабо или щеку изнутри разгрыз. Но это Дрозда сейчас мало заботило – адская боль никогда не перекрывается незначительной, которую в случае серьезных мучений просто не замечаешь…

А потом сталкера выгнуло так, что он едва на «мостик» не встал. И видно было, что корежит его знатно, словно небольшая по размеру «панацея» внутри него выросла до размеров бультерьера, который сейчас увлеченно рвет внутренности Дрозда. По телу раненого ходили неестественные волны, руки и ноги сталкера изгибались под немыслимыми углами, и в повисшей тишине отчетливо был слышен треск ломаемых костей и суставов.

– Пристрелите… меня! – с трудом вытолкнул из себя Дрозд. – Пожалуйста…

Петрович вздохнул.

– Нельзя. Ты сейчас или вылечишься, или… нет. Но в любом случае терпеть осталось недолго.

Он умолчал о том, что если убить человека в тот момент, когда в нем работает «синяя панацея», можно считать, что артефакт потерян – из трупа извлекается лишь бесполезный кусок камня грязно-серого цвета, формой похожий на бесценный арт, который только на тумбочку можно поставить в качестве сомнительного украшения. Да и ни к чему Дрозду лишняя информация, все равно он уже ничего не слышал. А через несколько секунд у него из ушей, ноздрей и глаз кровь пошла – значит, «панацея» дошла до мозга… и сейчас активно его выжирала. Из чего можно было сделать вывод, что сталкеру не повезло.

А через полминуты внутри его раззявленного рта, сведенного посмертной судорогой, появился синий свет – и наружу, с хрустом выворачивая из десен мешающие проходу зубы мертвеца, неторопливо вылезла «панацея». И на коротеньких ложноножках попыталась сбежать, однако Петрович ловко подставил контейнер, отловил артефакт и захлопнул крышку.

– Теперь совесть чиста, – немного запыхавшись, произнес он. – Можно сказать, что ущерб от бракованных зажигалок мы сегодня отбили.

Потом торговец перевел взгляд на мертвое тело – вернее, на то, что от него осталось. А именно – кожу, завернутую в одежду. Больше внутри ничего не было, как это всегда случается, если лечение «панацеей» не задалось.

Труп артефакт выжрал без остатка. То, что осталось от Дрозда, можно было сеном набивать и получившееся чучело в угол ставить для красоты. Даже на шарики для глаз тратиться не надо – глаза незадачливого сталкера навеки остались остекленевшими, слегка поблескивающими изнутри синим потусторонним светом.

Но Петрович чучелами не занимался, жизнь на другое научила. Потому он кивнул на останки и бросил кибу:

– Набей это тем барахлом, что он с собой притащил, – автомат его ушатанный, контейнеры для артефактов, одежду и рюкзак тоже внутрь засунь, и выброси в болото.

– Хабар же, – осторожно заметил киб. – Продать можно.

– Расход, конечно, – согласился Петрович. – Но мне нафиг не надо, чтоб слухи пошли, будто я специально сталкеров мочу, дабы потом их тряпки сбыть. А так был Дрозд – и вдруг пропал. И барахло его вместе с ним. Значит, или утонул в болоте, или в аномалию попал. Мне нафиг не надо, чтоб через его убитый автомат или помеченные сапоги ко мне ниточка потянулась. Этих вольных сталкеров хрен поймешь – то по барабану, что кореш пропал, а то давай искать его всем гуртом, типа, жизни положим, а братана найдем.

– Как всегда мудро, хозяин, – кивнул киб и принялся за дело.

– А то, – хмыкнул Петрович. Хоть и сам в свое время заказал, чтоб Захаров в прошивку его кибов эту фразу встроил, а все равно каждый раз приятно такое слышать.

Лазурное сияние заливало все вокруг.

И я сам был частью этого сияния, растворенным в нем элементом вселенной цвета чистого неба, где нет ни времени, ни материи, ни чувств, ни эмоций…

А потом внезапно эта волшебная вселенная схлопнулась, став концентрированной болью.

И я состоял из этой боли, став комком страданий, пронизывающих каждую клеточку моего тела.

Да, оно вновь появилось у меня. Тело, извивающееся от боли, которую нельзя представить и невозможно терпеть. Но мозг не хотел выключаться, отправлять в спасительное забытье того, кто вот-вот сдохнет на этом вонючем полу…

Но ничто не может продолжаться вечно. Постепенно расплавленная лава, выжигающая меня изнутри, стала остывать – и наконец исчезла совсем. А я остался валяться, словно смятая тряпка, – такой же бессильный и безвольный, неспособный даже пошевелиться.

Однако понемногу мой мозг оправился от шока, а глаза привыкли к полумраку – и я осознал, что лежу в каком-то сарае на куче прелой соломы. Сквозь щели между неплотно подогнанных досок, из которых была сколочена крыша, пробивался тусклый солнечный свет, позволяющий рассмотреть окружающую обстановку.

Сарай был старым, удивительно, что еще не развалился. И вонючим, как воняют неухоженные сельские строения, когда, поковырявшись в грязи и навозе, неочищенный инструмент годами суют в такие вот на скорую руку собранные хранилища. Они и сейчас присутствовали – изрядно подубитые вилы, лопаты, грабли, мотыги, прислоненные к стене либо просто валяющиеся на полу. Плюс пара мятых ведер. И ржавый волчий капкан, висящий на вбитом в стену загнутом гвозде.

Я же, пока разглядывал весь этот хлам, вспомнил все. В том числе и то, по какой причине тут оказался. Я ж тогда искренне, от души попросил Монумент вернуть меня в Чернобыльскую Зону. Что на меня нашло – не знаю. Может, навоевался с фашистами и на этой почве ностальгия пробила по своему времени и своей вселенной? А поскольку для меня опостылевшая Зона уже изрядное количество времени была от души ненавидимым домом, вот и попросился домой, так как больше проситься некуда. Нет бы пожелал оказаться в Париже, например, – так нет, Зону ему подавай.[3]