Мозаика

Откуда только Господь черпал фантазию для создания такой прелестницы?!

Простота нрава и легкость бытия двадцатисемилетней женщины объяснялись, скорее всего, её сицилийским происхождением и детством, проведённым в доме отца-нотариуса, который баловал её невероятно. Девица, ни в чём не знавшая отказа, быстро превратилась в мечту всех мужчин родного городка. Казалось, она сама не замечала нескромной красоты своей! Как дитя природы, Розалина могла долго смотреть на собеседника невозмутимым изучающим взором и вдруг улыбнуться – ослепительно белозубо, открыто и благодарно за бог знает какой приятный вывод, произошедший в её очаровательной головке о персоне перед собой. Это невероятно подкупало любого мужчину, что уж говорить о наших героях!

Заливистый смех Розалины сразу же наполнил унылую недостроенную виллу романтическим очарованием. Казалось, синьора могла смеяться по любому поводу, чем, надо полагать, ужасно раздражала своего пожилого рассудительного супруга.

Как уже было сказано, красотка стремительно очаровала Арканжелло и вслед за ним Батисто. А когда опьяненные влюблённостью юноши начали смотреть друг на друга недобрым взглядом соперника, Розалина дала им понять, что у честной замужней женщины никому предпочтения нет и быть не может, а посему в один прекрасный вечер в её постели чудесным образом оказались сразу двое изголодавшихся по женской ласке молодых мужчин.

* * *

Пользуясь тем, что синьор не отягощал своим присутствием загородный дом (живя в городе, рядом со складами и торговой площадью, Бернардини находил более важным следить за своими сделками), работа на вилле очень скоро приостановилась, а юноши почти не вылезали из постели со своей синьорой, сначала отпуская её на день-другой к старику, а потом веселясь ночами напролёт.

Учитывая молодость, обилие еды, отличное вино и любовные утехи, можно сказать, что Арканжелло и Батисто были счастливы как никогда в жизни. Отзывчивая на ласки и любовь Розалина тоже наслаждалась молодыми красивыми любовниками и не только позволяла им всё что они могли желать, но и искусно учила их, как доставить женщине особенное наслаждение. Смех и стоны, поцелуи и жаркие вздохи наполняли виллу почтенного Бернардини с утра до вечера.

Старому сторожу Розалина приплачивала за молчание и закрывала глаза на его увлечение флягой. Что же до служанки, грузной и молчаливой женщины средних лет по имени Анита, то она прямо-таки обожала свою госпожу и недолюбливала господина, посему охотно взяла на себя роль посредницы между супругами. Прибывая в город, она сокрушенно сообщала синьору, что синьора Розалина просит-де передать хозяину жалобу на головную боль и усталость от несносной жары. По-видимому, это удовлетворяло любопытство старика, и служанка возвращалась обратно, везя еду и чистое белье своей госпоже.

Так прошла неделя, за ней ещё одна. И, верно, насытившись, Арканжелло, а за ним и Батисто остро ощутили необходимость излить свою радость и счастье в творчестве. К тому же, неумолимо приближался оговорённый срок окончание работ.

…Как-то утром синьор Бернардини, приехав на виллу в необычное для себя время, зашёл во внутренний дворик. По счастью, его сразу же заметил Батисто, который весьма кстати оказался в мастерской, а посему быстро вышел навстречу купцу и прослушал долгую проповедь по поводу малого объма сделанного.

Однако по осмотру столешницы стало очевидно, что даже то незавершённое, что успели сделать мастера, синьору весьма понравилось.

Щекотливость положения была в том, что Розалина в момент нежданного визита принимала у себя Арканжелло, и лишь по счастливой случайности супруг её, осмотрев работы, не поднялся сразу в опочивальню. Впрочем, это могло свершиться в любой момент, и Батисто бросился выручать друзей:

– Синьор Бернардини! Суровы, но справедливы слова ваши! Действительно, процесс не так быстр, как бы нам с вами хотелось, зато, хвала Мадонне, мы завершили самую длительную и тяжёлую его часть! – юноша почти кричал, дабы его услышали в спальне хозяйки. – Теперь всё пойдет гораздо быстрее, осталось подогнать готовые камни, но это и ребенок сделает! Что же до столешницы, то, клянусь Бернардином Сиенским, вашим покровителем, что вам позавидовал бы сам Лоренцо Великолепный[5]! – стрекотал юноша, уводя заказчика в мастерскую. – Ваши враги лопнут от зависти, когда увидят эту мозаику! Бедная моя мама – она, простая деревенская женщина, никогда бы не поверила, что её сын сделает такое! Только, пожалуйста, не присылайте больше чечевицу, а то, боюсь, окрестные жители могут принять мои утробные потуги за трубу страшного суда!

– Богопротивные слова слышу я. И не надо так орать, я всё прекрасно слышу. Кстати, где Розалина, вы не видели жену мою?

– Как можно, синьор?! Нам запрещено подниматься в жилые покои! – продолжал кричать художник. – Мы находимся под зорким оком вашего стража! – Батисто смиренно кивнул на хмурого сторожа в широкополой шляпе, стоявшего недалече.

– Молодой маэстро разговорчив… о-очень разговорчив. Я же вижу, что вы не сделали и половину заказа. Откуда такие восторги?

Вы отдаете себе отчёт, что дон Бернардини… терпеливый Бернардини не заплатит вам, пока всё не будет готово? – ворчал хозяин, по привычке поминая себя в третьем лице. – Розалина, да где же ты?!

– Она… она гуляет вон в тех благородных кущах! – кивнул на синеющий вдалеке перелесок Батисто. – Сколь смею судить, несчастная донна плохо себя чувствует и предпочитает дышать свежим лесным воздухом.

Было видно, что Бернардини не сильно поверил сказанному.

– Это правда, синьор! – поддержала юношу вышедшая во двор служанка Анита.

– Плохо себя чувствует… – проворчал старик, направляясь к карете. – А поесть будь здорова! И куда столько вмещается… Эй, как там тебя… Батисто!.. Передайте Розалине, что законный муж приезжал навестить её и рад, что, судя по аппетиту, она выздоравливает! Пусть выезжает ко мне завтра же!

Когда небольшая карета господина скрылась за поворотом и пыль стала развеиваться, Батисто бросил сторожу звонкую монету и, насвистывая весёлый напев, вбежал на верхний этаж к синьоре Бернардини. Там он отринул полог, скинул лёгкие льняные порты и, рассекая прыжком мягкий шёлк балдахина, оказался между спящих и ничего не подозревающих Арканжелло и Розалины.

– Ну вы и спите! Я чуть горло не сорвал, отваживая старика! Рассчитываю на благодарность! – и вот он уже, покрывая поцелуями дамское обнажённое плечико, пристроился к лону пробуждающейся женщины.

Звонкая оплеуха остановила его пыл.

– Козлиный мужик! А меня спросить забыл? Я, что, вам всем – базарная шлюха? – Розалина была оскорблена такой бесцеремонностью и, лишь услышав краткий рассказ о разговоре с её мужем, благодарно разрешила осуществить задуманное. Арканжелло на протяжении всего происходившего продолжал самозабвенно отдавать должное Морфею.

О благословенное небо Италии! Твоя бьющая лазурь – во фресках Мазаччо и в шедеврах Рафаэля! Твои облака и лёгкость их громад в творениях Микеланджело и Браманте! Твоё солнце в глазах красавиц и речах поэтов! Благодать твоя обрекает на любовь к жизни, к Богу, к телесному и духовному, и нет ни преград, ни удержу отделять одно от другого! Так, вкусивший бархатный рубин кьянти будет осушать бокал и не найдёт сил оторвать губ своих, как не оторвать уст от лобзаний любовных, всё подчиняющих и сообщающих смысл безрассудности, утоляющих жажду мимолётного бессмертия!

Вся и всё под этим небом: и оливковый мохер лесов, и извилистая молния реки, и деревенская колокольня, и стада овец, и колосящиеся поля, и аккуратная геометрия виноградников, и недостроенная вилла с терракотовой черепицей…

И широкополая шляпа на голове спешащего сторожа, срезающего путь через косогор навстречу отъезжающему хозяйскому экипажу.

* * *

Ну о чём ещё можно было мечтать! Будто сам Аполлон наполнял ветром паруса творчества!

И действительно, Арканжелло и Батисто, свободные и счастливые, творили легко, распевая песни, с шутками и сияющими глазами!

А какую красоту они создавали! Розалина, благоразумная и даже где-то по-женски мудрая, что редко случается с красавицами, оставляла их наедине с творчеством, понимая всю ответственность создавшегося положения.

– Я не ревную вас только к одной даме, её величеству Мозаике! – повторяла она, заливаясь звенящим смехом.

Так проходил день за днём, пока не закончился запас полудрагоценных камней. Подошёл к концу и обговорённый срок работ. Увы, полностью закончить в срок мастера не смогли, что, впрочем, было естественно, и потребовалась вся дипломатия Розалины, дабы уговорить мужа подождать ещё две недели, произведя дозакупки материалов. Синьор Бернардини ещё раз оглядел сделанное и, видимо, удовлетворённый, смиренно согласился подождать до сентября.

Необходимая для окончательной отделки яшма была доставлена, и труды стремительно продвинулись к завершению.

Когда же всё было закончено, Батисто с Арканжелло позвали Розалину посмотреть на столешницу.

Отполированный камень был гладок как щёчки нашей красавицы, некий фантастический пейзаж с причудливыми скалами, рекою и облаками захватывал дух.

Арканжелло ещё раз придирчиво провёл пальцем по кромке: столешница была безукоризненна, сам Рикардо Челли был бы очень доволен ею.

Оставив Арканжелло одного и приобняв Розалину за талию, Батисто проводил её в купальню, где с гордостью показал восхищённой любовнице флорентийскую мозаику, изображавшую трёх лебедей в круглой рамке оливковых и каштановых ветвей. Вся стена вкруг центрального панно повторяла строгую ритмическую последовательность близких по колориту узоров, удивительным образом играя и переливаясь в зависимости от яркости освещения и угла зрения.

– Это всё благодаря тебе, наша Эвтерпа, Талия и Мельпомена, – проговорил Батисто и крепко поцеловал Розалину в губы.

– Мои милые мальчики, как же я не хочу расставаться…

Подошедший сзади Арканжелло нежно обнял её и поцеловалв шею. Розалина на мгновение о чём-то задумалась, освободилась от объятий, вскочила на недоотёсанный куб травертина, чтобы её было видно обоим, хлопнула в ладоши и озорно проворковала:

– Как вы насчёт… – сделав паузу, она лукаво бросила искристый и многозначительный взгляд на свои волнительные формы. – А также овечьего сыра, вина, оливок и копчёной телятины, чтобы отпраздновать прощальный вечер со своей пылкой синьорой?

Восторженные возгласы и улюлюканье были ответом. Распростерев длани, Розалина закрыла глаза и всем телом наклонилась вперед, ни секунды не сомневаясь в счастливом завершении задуманного. Друзья бросились к ней, а красавица – с улыбкой на устах, всё более вертикально и ровно отклоняясь вперёд – пала, наконец, на сильные и заботливые руки молодых мужчин.

* * *

Мысль о скорой разлуке придавала их ласкам особую нежность.

Юноши как бы прощались с каждым пальчиком, с каждой ложбинкой на теле своей подруги. И Розалина благодарно отдавалась, ероша волосы на головах прильнувших к её груди любовников. Переплетение плоти будто продолжало узоры природы на только что законченной ониксовой столешнице. Медленные и плавные движения тел в паване истомы всё более являли страсть, которая, в свою очередь, накаляясь и ускоряясь, переходила в грубое и беспощадное овладевание ненасытной распалённой красавицей.

И вдруг!.. В самый разгар любви в спальне Розалины внезапно от сильного удара распахнулась дверь, и на пороге… о нет!.. На пороге встал сам синьор Бернардини. Сзади него угадывались испуганные слуги с факелами и плачущая служанка Анита.

Отблески света, льющиеся на пол белоснежные простыни, обнажённые тела, от ужаса застывшие в невероятных позах, гневный старик в мерцающих сполохах огня и гнева – словом, картина была чрезвычайно живописной и драматичной!

– Святая дева Мария, какой позор! – взревел хозяин, возведя глаза к потолку, видимо, пытаясь привлечь богоматерь в свидетели. – Пригреть змею и двух василисков! О, где ты, святой Себастьян! Скажи, где теперь бьётся в агонии поруганная честь жены моей и честь дома Бернардини?! – казалось, ещё миг, и синьор, дабы заодно обвинить в своей неосведомлённости несчастного святого, перейдёт на пафосный стихотворный размер. – Стоит мне заявить герцогу о ваших бесчинствах, и вас посадят в тюрьму!

Первой пришла в себя Розалина.

– Это только наша история, пусть слуги удалятся.

Сеньор Бернардини резким кивком головы отпустил слуг и нервно присел на краешек кресла, не спуская своих цепких глаз с Арканжелло и Батисто, ищущих чем бы прикрыть причинные места. Розалина нашла в себе мужество улыбнуться. После чего встала и закуталась в покрывало из кашемира. Её любовники поспешили сделать нечто подобное, но были остановлены жестом купца, чей голос подобрел и даже приобрёл некоторую странную вкрадчивость:

– Не спешите! Ваш грех слишком велик. Мои связи позволяют мне уничтожить вас, однако… – старик замолчал, завистливо оглядел их молодые тела. – Однако у вас есть возможность сменить мой гнев на милость… всякая мораль, как я уже говорил, есть порождение красоты и соразмерности… красоты и соразмерности, – старческий кадык, глотнув кулачком вверх, опустился. – Если не хотите сегодня же оказаться в тюрьме, то… вы должны переспать со мной, как до этого спали с моей жёнушкой-потаскушкой. И-и-и чтобы я остался доволен! Да-да, глупцы! Знали ли вы, голубучки, что здесь есть тайная лестница и прекрасный вид из укромного местечка? Мне были о-очень подозрительны твои отсутствия, красавица! – Бернардини повернулся к жене. – И мир пока ещё не без добрых людей и верных слуг!

– Это же… подло, синьор! Вы просто… – Батисто готов был выругаться.

– Но, но, но! – рявкнул старик. – Кто бы говорил! Думаете, мне доставляло большое удовольствие лицезреть ваши утехи? Да, возможно, но! Вы решили обмануть Бернардини, вы подумали, что Бернардини глупец и старый осёл, вы хотели унизить несчастного доброго Бернардини! Теперь его очередь! И, разумеется, ни о каком жаловании речь не идёт.

В спальне Розалины повисла тяжёлая тишина.

– Милый! – красавица нежно прильнула к мужу. – Ты, как всегда, поступил мудро.

– ?!

– Ты дождался окончания работ и устроил так, что красота, сделанная этими мальчиками, останется у тебя бесплатно. Ты коротал унылый вечер, подглядывая за нами. Моему мудрому мужу долгое время было не до меня: дела, дела! А ведь тебе тоже хотелось ласки и нежности, страсти и покорности. Ну что же, ты выиграл на всех фронтах, мой милый Помпей!

– Я не верю тебе. К чему ты клонишь? – пробурчал Бернардини.

Розалина мигом превратилась в кошечку. Изгибаясь всем телом, не поправляя соскальзывающую накидку и гладя старого мужа где только возможно, она всё более переходила на шёпот.

– Тебе нравилось, как они брали меня… там? Нравилось, я знаю…потому что я делала всё по своей воле. Зачем тебе холодная и озлобленная супруга? Все эти годы ты не дождался ни поцелуя! Отпусти их, и я буду тебе благодарна так, что каждая наша ночь будет твоей…Зачем тебе их костистые, запуганные и продрогшие телеса? Хочешь отмстить и стать содомитом? Лучше потрогай моё горячее тело, оно полно благодарности и ждёт твоей любви. О, мой Бернардини, женская благодарность слаще пары перепуганных парней…

– Но они унизили меня!

– Унизь теперь меня! Я хочу унижений от своего господина!

И возблагодари этих несчастных, что они вернули тебе страсть и молодость!

Розалина была великолепна: беспрерывный томный шёпот и ласки делали своё дело.

– Хочу так же, как ты с ними… у них-х… – задыхался от бесстыдных ласк старик.

– Сделаю так, как никогда за всё время нашей жизни! Только сейчас я пробудилась для страсти! – Розалина, угадав момент, незаметно выразительным взглядом указала юношам на дверь.

Дважды указывать не пришлось. Схватив одежду, Арканжелло и Батисто быстро на цыпочках покинули покои своей спасительницы.

Игривый раскатистый смех Розалины провожал их, подбадривая.

* * *

Скоро они уже удалялись от виллы синьора Бернардини, спеша не зная куда.

Наступало не по-осеннему тёплое, прозрачное утро.

– А знаешь, – взмахнул черноволосой головой Арканжелло, – мы ещё легко отделались!

– Это точно! Клянусь Мадонной, выпутались из безнадёжной переделки. Я как вспомню… – начал было Батисто.

– А помнишь, – перебил его Арканжелло, – то красное вино, после которого Розалина танцевала на столе?

– Конечно, дружище, как не помнить! Монтепульчано из Абруццо… А какую ты столешницу сделал! Никогда тебя не хвалил, но это лучшее, что я видел, Арканжелло!

– Это мы вместе сделали. Да и твои фантазии, их реализация!

Ты просто гений, Батисто.

– Чувствую подвох! Ты это о чём?

– Ну-у-у… о мозаике, кстати, тоже!

Друзья рассмеялись.

– Всё-таки, дружище, как она хороша!

Батисто снова был весел. Арканжелло мягко улыбнулся другу, и оба, приободрённые, уверенно зашагали навстречу солнечным лучам.

* * *

Утром того же дня синьор Бернардини любовался работой художников. «Прелестно!» – думал он, а вспоминая, какой ценой всё досталось, улыбался и, обессиленный от страстной ночи с молодой женой, умиротворённо вздыхал.

Но больше всех радовалась Розалина. Она славно повеселилась за эти месяцы и, разоблачённая мужем, не только не пострадала, но и, распалив супруга, получила от него обещание подарить ей прекрасный алый атлас на платье. Такого подарка старик не делал ей никогда! А главное – она, как смогла, отблагодарила нежного Арканжелло и пылкого Батисто.

Глядя на мозаику с изображением трёх лебедей, синьора вспоминала юношей. На секунду чело её грустнело, но уже через мгновение новая вилла синьора Бернардини озарялась звонким и переливистым смехом его жены.

Служенье муз

Утренний губернский город. Зимний рассвет неспешно прогоняет сумрак за шпили Петровского монастыря. Чириканья воробьев и синиц, столь явные с утра, почти не слышны, ибо заглушены руладами иного свойства. Со второго этажа земской управы, из приоткрытых форточек на соборную площадь льются разрозненные звуки симфонического происхождения.

Утренним прохожим поневоле приходится внимать им. Отрывки партий скрипок, пытающихся сыграть нечто осмысленное, через секунду забиваются бесцеремонным гудением валторны. В бурлящий водоворот звуков с отчаянной отвагой врывается флейта, верещавшая в откровенно другой тональности и в собственном темпе, а её в свою очередь, так и норовит перекрыть звонким тоном дерзкая труба…

Буйство это объяснялось просто. Конец Святочной недели обещал долгожданный концерт филармонического характера, и репетиции местного оркестра «Общества поощрения музыки, пения и драматического искусства» были неистовы и неудержимы, как свистящий паровоз курьерского значения.

Оркестранты, чего уж таить, были исключительно из любителей, совмещавших музицирование со своей основной специальностью: адвокаты, работник почты, управляющий пожарной частью, отпрыски помещиков, почтовый служащий и даже персоны из купеческого сословия – все они были преисполнены решимости вписать свои имена золотыми буквами в историю искусств родной губернии. На то имелись основания, ибо готовился концерт-сюрприз, в афишах была ангажирована певица, следующая проездом из Италии в Вятку – дива со столь громкой иностранной фамилией, что у последних местных скептиков пропало сомнение в том, стоит ли посетить первый и, возможно, единственный за всю историю города концерт с её участием. Некоторые впечатлительные особы даже приготовились писать мемуары о пережитых эстетических потрясениях.

Между тем казённое трехэтажное учреждение земской управы никак не располагало к приюту вольных муз.

Строгость кирпичной кладки дополняли массивные парадные двери и стоящая на углу полицейская будка в чёрно-белую полоску.

Справа от будки начиналась ограда, переходящая в чугунные парковые ворота. За ними, в окружении живописных елей, виднелась катальная горка, украшенная флажками и ленточками. Кругом неё виднелись следы вечернего гулянья: обрывки мишуры, обёртки конфет, пучки соломы и лошадиное производное – иными словами, всё то, что привыкло ожидать прилежного внимания дворников.

К казённому, как улей звучащему зданию, шёл, подгоняемый морозцем, долговязый человек лет семнадцати в тонком полупальто и с небольшим пелёсым саквояжем в руке. На голове юноши был пегий картуз с высокой тульей. Худощавое лицо и большие широко посаженные глаза с застывшим, удивленно-вопрошающим взглядом были примечательны в своей строгой сосредоточенности, на заиндевевших ресницах застыли слезинки. В полной мере разглядеть физиономию юноши было невозможно: мешал обмотанный вкруг подбородка клетчатый шерстяной шарф, который и сейчас можно увидеть на «вечных студентах».

Подойдя к дубовым дверям управы, визитёр взялся за внушительную вертикальную ручку с бронзовыми набалдашниками, однако никакие рывки и толкания не произвели нужного эффекта. Двери – что одна, что такая же рядом – не шелохнулись. Молодой человек было постучал, но стук, перекрытый изрядным пассажем духовых, вышел ничтожным и неслышным. «Господи, – подумал посетитель, – ну не стучать же мне пяткой противу всех приличий? Ежели закрыто для присутствия, то не возьму в толк: как туда попали оркестранты?»

Юноше показалось, что кто-то оценивающе, а то и осуждающе смотрит на него со стороны. И хотя испытание на выдержанность и смирение молодого человека должны были оказать на невидимого свидетеля благоприятное впечатление, внутри у «студента» пело досадой и раздражением. «Ну нет, это уже слишком! И где будочник? Спросить не у кого!.. И отчего, что когда чего нужно, то – бац! Испытаньице на прозорливость? Non convenit nobis animum submittere![6]

Стоило только подумать на латыни, как неподалеку возникла спешащая к управе фигура в пюсовом армяке, в головном уборе, напоминающем башлык, и со скрипичным футляром в руке. Посетитель этот не дошел до парадного входа, а уверенно свернул за левый угол здания, откуда раздался жалобный пружинный лязг раскрываемой двери. Шлепок, последовавший за ним, возвестил, что посетитель был впущен. «Да-да, конечно же! Так у нас повсеместно: всякое величественное и помпезное здание держит свой парадный вход в неприступности и для особенных случаев, а между тем умудряется приспособить для повседневных посещений совсем неприметную, убогую лазейку… Отчего так? Бог знает отчего, а только так!» – резюмировал ободрённый молодой человек.

Найдя нужную дверь в торце здания, он наконец оказался внутри и долго ещё притопывал в гардеробной, удаляя снежные крошки и прогревая ноги. Гардеробная отличалась аскетичностью: за инкрустированной трёхсекционной ширмой стоял невысокий бурый платяной шкаф со множеством полочек для галош, сквозь гроздья разных пальто и шинелей угадывались извилистые венские вешалки (здесь стоит заметить, что для людей из состоятельного сословия был отдельный гардероб рядом с парадной лестницей; ряды его стоек из красного дерева были безукоризненно отполированы и поблескивали начищенными номерками, а за балюстрадой восседал строгий служитель).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Ликийских союз – конфедерация городов античной Ликии, страны на юге Анатолийского полуострова.

2

Дупликарий (Duplicarius – лат.) – рядовой легионер с двойным жалованием за выслугу лет.

3

Строфион – пояс из мягкой кожи, которым античные женщины подвязывали грудь, греко-римский предок бюстгальтера.

4

Лука Фанчелли. К тому времени – главный архитектор кафедрального собора Святой Марии с цветком (La Cattedrale di Santa Maria del Fiore), самого знаменитого архитектурного сооружения Флоренции.

5

Лоренцо Медичи – глава Флорентийской республики в годы расцвета, покровитель искусств, поэт.

6

«Нам падать духом не пристало!» (лат.)