Он помолчал несколько мгновений, остекленело разглядывая жерло трубки, над которым едва заметной струйкой курился дымок.
– Это был ад, пан Глеб, – он неожиданно назвал Невзоровича по-взрослому. – Настоящий ад. Тропическая лихорадка, с которой наши жолнеры умирали десятками. Дизентерия. Жара, такая, что казалось, голова лопнет под уланкой. Москиты. Змеи и аллигаторы. И никакого пива. И черномазые…
– Хорошие вояки? – понимающе спросил Глеб, но пан Рыгор насмешливо его поправил:
– Хорошие убийцы. Головорезы. Ходили слухи, что они убитых белых… едят.
– Ну уж, – не поверил Глеб (подумалось мельком: «Жалко Грегори тут нет – послушал бы, любит русский барчук такую экзотику – море, чернокожие, москиты и пираты…»), но Негрошо только едва заметно усмехнулся.
– После того, на что мы там насмотрелись, можно было поверить во всё, что угодно… они всех белых вырезали поголовно. Выпотрошенные трупы подвешивали на пальмах, собак человечиной кормили, отрубленные головы на пиках таскали по городу, женщин… ну ты понимаешь… На каждую по десятку-два чернокожих пришлось. Мало кто и выжил бы, даже если б и позволили. Но они не дали выжить никому. Чтобы новых французов не рожали, как сказал Дессалин.
На какой-то короткий миг он умолк.
2
Багровый закат висел над морем, странно окрашивая пальмы на берегу залива Гонав – корявые и шершавые стволы из серых стали золотисто-коричневыми, а перистая зелень и вовсе клонилась в чёрно-багровые цвета. С гор тянуло едва заметным ветерком, который отчётливо припахивал падалью.
Падалью смердело всё в городе – и сложенные из тёсаного камня стены колониальных особняков и форта Сен-Жак, и глинобитные лачуги около Железного Рынка, и мостовые, выложенные известняком. Над лужами засохшей, а кое-где уже и выцветшей крови, над лежащими там и сям на улице мёртвыми телами белых, над увешанными кусками трупов деревьями роями висели в воздухе жирные мухи.
Резня – иного слова и не выбрать.
Четверо в узком и тёмном переулке – благо по здешней жаре, да и неспокойной поре («неспокойной? – да вы оптимисты, панове!») – переглянулись. До берега лагуны было всего-ничего – не больше одного стае, да только попробуй, пробеги это стае. Особенно, если ты уже и не помнишь, когда в последний раз тебе воевать-то пешим доводилось – уланы, уланы, малёваны дети…
Впрочем, Рыгор тут же чуть тряхнул головой, отгоняя отчаяние, и едва не уронил в пыль под ногами квадратную высокую шапку с изрядно замазанным и потрёпанной шкофией на верхушке – уланку. Осторожно высунулся из-за угла – улица была пуста.
– Никого, – процедил он. – Может, всё же решимся?
Никто не ответил.
Миколай Довконт сидел на корточках, блаженно закрыв глаза и прислонясь спиной к стене – сабля поперёк колен, правая ладонь на эфесе, левая – поверх лезвия, и остывший в тени камень наверняка сейчас приятно холодил потную спину сквозь мокрое горячее сукно мундира.
Станислав Невзорович придирчиво разглядывал лезвие родовой карабелы – нет ли где зазубринки. Хотя обо что ей зубриться-то – об негритянское мачете, что ли? Так им ни разу не пришлось сшибаться с чёрными клинок к клинку.
Рядом с ним сидел прямо на мостовой Данила Карбыш и сосредоточенно, едва ли не высунув язык от напряжения, заряжал «эспиньоль» – длинный двуствольный испанский пистолет, зажав его рукоять между колен. В каждый ствол «эспиньоля» надо было впихнуть три заряда, а после ещё аккуратно всыпать порох на полку с подвижной крышкой, которая сама будет подсыпать порох под кремень по мере надобности. Второе такое же чудо инженерной мысли лежало рядом с Данилой прямо на мостовой, дожидаясь своей очереди.
– Подожди, – отозвался, наконец, Станислав, отводя взгляд от сабли. – Сейчас вот Данила оружие дозарядит…
– Дурью, маешься, Станислав, – процедил Довконт, не открывая глаз. – Пороха и так осталось – чуть, а ты ещё с этими испанскими игрушками, которые через раз прямо в руках взрываются. Видал я…
Данила неодобрительно покосился на пана Миколая, но занятия своего не прервал. Подсыпал на полку порох и защёлкнул подвижную полку. Тряхнул роговую пороховницу, украшенную индейской резьбой, одобрительно кивнул, отложил пистолет и взялся за второй.
– Прямо уж через раз, – презрительно дёрнул усом пан Станислав.
– Ну не через раз, – не стал спорить Довконт, по-прежнему не открывая глаз. – Но часто.
– Господь милостив, – отозвался Невзорович, не торопясь убирать саблю, как, впрочем, и любой из троих улан. Да и любой улан их полка или даже полубригады сейчас тоже был бы далёк от спокойствия. Вот только не было больше ни полубригады, ни полка – все остались либо в горах, либо в предместьях Порт-о-Пренса, вырвались только они трое.
Вырвались, чтобы умереть от жары и жажды в этой крысиной норе.
Данила отбросил опустевшую пороховницу и рывком поднялся на ноги, держа в каждой руке по «эспиньолю».
– Всё, сударь, – сказал он едва слышно. – Порох закончился.
Станислав хотел что-то ответить, но не успел – с улицы послышался крики и гам, и все четверо (Данила чуть позади) бросились к углу, пытаясь осторожно из-за него выглянуть.
Посреди улицы двигалась пёстрая толпа – не меньше трёх десятков неряшливо одетых и ярко раскрашенных чернокожих. Вопили, приплясывали, что-то пинали в пыли, перебрасывая друг другу.
– Будто в футбоол играют, – процедил пан Миколай – ему доводилось бывать в Англии и видеть эту игру английских колледжей.
Посреди толпы двигался высокий, густо татуированный негр, полуголый, разукрашенный, словно шлюха. С его широкого кожаного пояса поверх алого грязного платка густо свисали почти до колен полоски ткани и кожи. Вышитая повязка перехватывала на лбу пропитанные известью и грязью свалявшиеся космы.
– Бокор, – сдавленно просипел, прижавшись к стене, Рыгор. Сабля в руке чуть дрогнула, из-под уланки крупными каплями по лбу стекали крупные капли пота, терялись в густых усах и висли на отросшей за неделю боёв щетине. – Ну, всё… отбегались мы, панове.
Довконт хотел возразить, что не стоит образованному шляхтичу верить в байки про могущество негритянского колдовства, но не успел – кто-то в толпе пнул «мяч» сильнее, и тот влетел прямо в переулок, подкатился прямо к ногам улан. Несколько мгновений они остолбенело смотрели на него, чувствуя, как на головах под уланками дыбом становятся волосы.
Голова.
Должно быть, девочка когда-то, когда была ещё живой, была очень красива – можно было различить по остаткам вырванной и накосо отрезанной косы белокурые волосы, голубые глаза потухли и подтекали кровью, прямой тонкий нос был сломан в нескольких местах, порвана кожа. На перерубленной несколькими ударами мачете шее кровь смешалась с пылью и запеклась.
Лет десять было девчонке.
А через миг Станислав Невзорович, с горловым невнятным звуком ринулся к выходу из переулка, держа карабелу чуть наотлёт. Следом за ним, перепрыгнув (аккуратно, чтобы не дай бог не задеть хоть носком сапога) через отрубленную голову, бросился Данила Карбыш, а уже потом, справившись с ужасом и оторопением – Довконт и Негрошо.
Двое негров у самого выхода из переулка (должно быть, за головой бежали, не доиграли ещё) погибли сразу, не успев ничего понять. Кровь ещё свистала из разрубленной груди одного, а голова другого ещё не упала на мостовую, когда Невзорович подался в сторону, пропуская Карбыша – действовали оба не суматошно, а так, словно заранее всё продумали.
Толпа взвыла, заорала, ринулась к ним навстречу, потрясая мачете, саблями и дубинами, а позади пронзительно вопил, приплясывая, косматый размалёванный бокор.
А Данила размеренно шагал навстречу неграм, вытянув обе руки с пистолетами, и они подпрыгивали от отдачи, вспыхивали огни на дулах, выбрасывая облака дыма.
Бах!
Бах! Бах!
Двенадцать выстрелов разом выкосили ближних чернокожих, толпа отхлынула, а потом к ней бросились уланы. Три сабли свистели, выписывая в воздухе сияющие полукружия – если засыпались, если погибать, так хоть побольше этой набрыдзи[14 - Набрыдзь – сброд, солочь (бел.).] забрать с собой!
Бокора зарубил Довконт, скосил саблей орущего жреца, так и не успевшего понять, что за ним пришла сама смерть, не помогли ни пляски, ни вопли, ни негритянское колдовство.
И сразу же после этого уцелевшие негры (с десяток всего) с воплями ужаса бросились бежать врассыпную. Прочь от этих белокожих дьяволов, не боящихся, ни огня, ни магии, ни стали, ни смерти самой! Вверх по улице, где уже поднимался вой, слышались выстрелы ружей и мелькали грязные и драные мундиры – бежала навстречу гвардия Дессалина с французским оружием.
Глеб содрогнулся.
– Мы тогда и спаслись-то случайно, – продолжал Рыгор всё так же остекленело. – Лодку нашли на берегу, прямо под пулями вышли в море. В море марсельца одного выловили, тоже беглеца, он смог парус поставить. А потом нас голландцы подобрали из Парамарибо. Вернулись во Францию, а тут – Тильзит. Наполеон воссоздал Польшу, в Герцогстве Понятовский армию набирает! Ликовали, да…
– А потом?
– А потом – врозь. Отец твой в Герцогстве остался, с австрияками воевал, а я – в Испанию. Встретились в июне двенадцатого года, опять ликовали – Республику воскрешать идём, Смоленск у москалей забирать! Да чуть оба в Москве и не остались навечно. Ну что с отцом-то твоим было, ты знаешь, а меня под Малоярославцем платовские казаки так рубанули, думал – не выживу. Так до конца войны в русском плену и просидел. Даже на Кавказе с горцами повоевал – скучно просто так было штаны просиживать, а тут царь набор объявил средь пленных. А мне что – лишь бы саблей помахать, денег ни гроша, чего бы не потешиться. Потом даже Петербурге побывать довелось, когда царь прощение объявил да пленных польских велел отпустить. Красивый город. Хоть и тяжёлый. Не наш.
– Да, – согласился Глеб задумчиво. – Мне тоже так показалось за этот год.
