Занимательная аналитика. Пособие для особых

II. Аналитиками не рождаются?

Вне сомнения, с аналитическими способностями рождаются все люди, но только их небольшое, и даже мизерное, число становятся аналитиками-профессионалами. Лишь десятки обретают известность, достигая невероятной точности своих оценок, верности формата исследования, практической востребованности своих работ, красоты и привлекательности их изложения в письменном виде. Почему происходит именно так, односложно ответить нельзя.

Конечно же, здесь многое будет зависеть от тех обстоятельств, которые окружали жизнь конкретного человека с самого его рождения, уровня полученного образования и практического опыта, его личностной предрасположенности к такой уникальной и сложной работе.

В этом плане я не хочу навязывать читателю свою точку зрения, перечислять кажущиеся мне объективными факторы, влияющие на становление аналитически мыслящего профессионала. У каждого, конечно же, свой путь и свой набор обстоятельств, причин, поводов и следствий. Я лишь расскажу в общих чертах о своём пути и опыте, предоставив читателям возможность его оценить, принять или отвергнуть.

Возможно, большое значение для становления аналитика-профессионала играет социосфера, в которой он появился на свет, рос и воспитывался, становился личностью.

Мне посчастливилось родиться в самом центре Казахстана – молодом, благословенном и неповторимом городе Караганде.

И нет, пожалуй, другого города в современной Казахской степи, который был бы также широко известен у людей на всем пространстве бывшего Советского Союза, а также в дальнем зарубежье, особенно после повального расселения по всему миру земляков-карагандинцев и выходцев из СССР.

Караганда – это молодой город, построенный практически с нуля на богатых и бесценных залежах каменного угля в недрах степной и мелкосопочной Сары-Арки. Караганда, став, собственно, городом в 1934 году, тут же обрела славу «третьей всесоюзной кочегарки» (после украинского Донбасса и сибирского Кузбасса).

В 60-е годы ХХ века близ города была построена «Казахстанская магнитка» – Карагандинский металлургический комбинат, промышленный гигант всего СССР, а не только Казахстана. Здесь также были возведены крупнейшие машиностроительные заводы, предприятия химической и лёгкой промышленности. Главная газета области так и называется до сих пор – «Индустриальная Караганда».

Город очень стремительно строился, а население Карагандинской агломерации (областного центра и ряда прилегающих к нему городов-спутников – Темиртау, Абая, Шахтинска, Сарани и посёлков составила к концу 80-х годов более 1 миллиона человек). Наличие работы, хорошие заработки привлекали сюда людей практически со всего Союза.

Мои родители – мама Лидия Павловна и отец Николай Васильевич, вместе с моими старшими сёстрами Верой и Ниной оказались здесь в самом начале 60-х годов, попутешествовав перед этим по городам Урала. Отец, кстати, был строителем Белоярской АЭС – первой атомной электростанции СССР и рассказывал, например, как эту стройку в 1959 году посещал, будучи вице-президентом, Ричард Никсон, ставший в последствие 37-ым президентом США.

В Караганду мои родители переехали вместе с моей бабушкой Анастасией Никоновной и дедом Василием Филипповичем, а также семьёй старшей сестры отца, моей Крестной Клавдии Васильевны.

На все три семьи они купили один дом с земельным участком в новом посёлке Караганды, располагавшемся к юго-востоку от городского железнодорожного вокзала и носившем пролетарское название «Кирзавод, 1—2».

Несколько зарисовок об этом посёлке.

Мои родители, 1952 год

Своё название он получил от кирпичного завода, который располагался на краю небольшого карьера, где добывали глину. Потом карьер засыпали и на этом месте сейчас находится новый центральный рынок Караганды. Из обожжённого кирпича строилась в 50-60-е годы новая Караганда с её ровными проспектами и улицами, скверами и парками.

Посёлок «Кирзавод, 1—2» состоял из длинных прямых улиц, строго перпендикулярных друг другу, носивших удивительные названия.

Я, например, родился на улице Тургенева. Параллельно ей по обе стороны шли улицы Чехова и Мусы Джалиля.

Была улица академика Вавилова, итальянского романтика-революционера Джузеппе Гарибальди. Некоторые улицы отражали названия ремёсел – Гончарная, Кирпичная, Керамическая, Стекольная, Кондитерская. Другие носили географические наименования – Четская, Балхашская, Букпинская, Волгоградская, Самаркандская, Ярославская, Кустанайская, Рижская, Черкасская, Керченская, Волочаевская. Были улицы Альпинистов, Луговая и Природная, переулок Хоровой и Оршанский. Вот в такой эстетике урбанистических названий того времени я родился, провёл своё детство и юность.

Кирзаводские улицы были застроены так называемыми финскими домиками с мансардами, двухквартирными одноэтажными домами. Они все были в собственности государства, их отдавали для проживания рабочим и служащим. Были и частные домики. Каждое жилое строение имело приусадебный участок, где люди разводили огороды и сады. Вдоль улиц были посажены стройные ряды деревьев, а на некоторых имелось и уличное освещение. Возле ворот практически каждого дома были лавочки, где днём сидели старики, а вечером собирались подростки и молодёжь.

В нашем посёлке были три школы, детские сады, дом культуры с библиотекой и кинозалом, столовые, магазины, баня, ателье, здания управлений строительных и дорожных трестов, поликлиники и станция скорой помощи.

Взрослое население работало на близлежащих заводах горношахтного оборудования, оптовых базах, деревообрабатывающем и строительном комбинатах, в различных учреждениях, на элеваторе, кондитерской фабрике и гормолзаводе.

Население «Кирзавода 1—2» было очень интернациональным. Так, нашими соседями по участку на улице Тургеневой были украинцы, поляки, русские.

На противоположной стороне жили несколько немецких семей, высланных ещё в годы Великой Отечественной войны из автономной республики немцев Поволжья.

Вообще, немцев на Кирзаводе жило очень много. Моей первой учительницей начальных классов была Эрна Андреевна Руф, любимым учителем истории – Эрна Францевна Келлер, черчения и физики – Иван Вендилинович Марквардт, труда – Франц Георгиевич Окс и другие. В моём классе средней школы №87 примерно треть одноклассников были дети из немецких семей. Уехав в 80—90 годы в Германию, многие из них по-прежнему остаются мне друзьями, мы общаемся и переписываемся.

Когда мои родители купили собственный дом по улице Четской, ведущей к трассе из Караганды на юг к районному центру Четск (Шетск, ныне – Аксу-Аюлы), то нашими соседями с правой стороны стала казахская семья дяди Амана и тети Шуры – Шамсии Касымшиновых. Хотел бы отметить, что на Кирзаводе жили лишь несколько семей казахов. И мне, я считаю, очень повезло познавать в быту, через этих моих самых близких соседей обычаи, нравы и язык казахского народа, становиться не только по рождению, но и своему принципиальному выбору – настоящим казахстанцем.

Не сомневаюсь в том, что, позволив мне родиться в такой невероятно разнообразной среде, судьба так или иначе подталкивала меня на мой самый главный путь. Это был путь аналитика-профессионала, особенно интересующегося тем, что происходит в мире.

Своим долгом считаю воздать почести моим родителям и самым близким родным. Они дали мне жизнь, направили её в то русло, по которому я иду все свои трудные годы.

Семья моей мамы жила в Нижегородской (Горьковской), отца – в Пензенской области России, то есть почти в тысячу километрах друг от друга. Но судьба их свела вместе. Мои старшие сёстры – Вера и Нина родились на Нижегородчине, я – в Казахстане.

Мама говорила на «óкающем», отец – на «áкающем» диалектах русского языка. Наверное, от этого, мы, их дети, немного говорим нараспев. Когда я первый раз беседую с каким-либо незнакомым мне человеком, многие собеседники отмечают эту деталь моего говора. Они даже считают меня, чаще всего, москвичом или выходцем из средней полосы России. Я говорю им, что я – коренной казахстанец.

Оба моих родителя – самые младшие, пятые выжившие дети в своих семьях. Деда и бабушку с материнской стороны я не знал, они умерли ещё до моего рождения. Дед Павел стал вдовцом, когда моей маме было всего три года. Он воспитал всех своих детей, вывел их в большую жизнь, оплакал одного из сыновей, погибшего на войне. Дедушка Павел скончался в 1960 году.

Моих будущих деда и бабушку по отцовской линии – Василия и Настю, родившихся ещё в середине 90-х годов ХIX века, поженили совсем юными, лет в пятнадцать. Деда призвали в армию.

Высокий и статный парень, хоть и крестьянских корней, обладал какой-то удивительной аристократичной харизмой. Поэтому он попал служить в Преображенский полк в столицу Российской империи Петербург.

Семейной реликвией у нас является его фотокарточка, датируемая 1909 годом, где он запечатлён вместе с неведомым нам своим сослуживцем в полном парадном обмундировании преображенца.

Этим фактом мы, его дети, внуки и правнуки, очень гордимся. Показываем это фото гостям.

Кстати, никогда не думал, что этот факт, почти 110 лет спустя, могут использовать против меня. Один коварный человек привёл его в своей кляузе обо мне, сопроводив свои измышления выводом, что дед мой служил в «царской охранке». Признаться честно, другие домыслы не так уж и сильно расстроили меня своей откровенной неправдой. Но вот задеть память деда, это уже был перебор.

Хотя я давно простил этого кляузника за всю его остальную ложь, чёрная зависть к моему предку, идущая от человека, называвшего себя даже моим другом, остаётся горьким осадком в душе. Но, как говорится, Бог простит!

Когда началась первая мировая война, преображенцы тоже ушли на фронт. Василий оказался в германском плену и вернулся домой, к своей, ждавшей его верной Анастасии, только в 1919 году.

Возможно, поэтому стихия русских революций и гражданской войны не коснулась прямо их молодой семьи. В период советского нэпа дед арендовал мельницу, молол и продавал муку. В семье родились дети, в том числе и мой отец. Рядом со старым домом был построен новый большой дом, став предметом зависти многих односельчан.

Поэтому в 1929 году, когда началось повальное раскулачивание, красное колесо сталинских репрессий очень жёстко прошлось по семье моего отца. Василий Филиппович был арестован и осуждён как «кулак-эксплуататор». Бабушка оказалась выброшенной с пятью детьми на улицу. Их имущество было конфисковано, а в новом доме разместилась изба-читальня, родник «культурной революции» в селе Чибирлей Пензенской губернии.

В 90-е годы, занимаясь политической реабилитацией моей отца (об этом чуть ниже) я получил по своему запросу в областное управление Федеральной службы безопасности России по Пензенской области справку о собственности моего деда на момент его осуждения.

В ней значилось, что осуждённый «эксплуататор трудового народа» в 1927 году арендовал мельницу, имел 2 дома, 2 лошади, 2 жеребёнка, 2 коровы, 3 овцы. Таким было всё имущество «врага государства».

По зловещей статье 58 советского уголовного кодекса, Василий Филиппович был осуждён особой тройкой ОГПУ к 3 годам заключения в концлагерь и этапирован на печально известный «островок Гулага» – Соловецкий монастырь Архангельской области.

Затем он работал на советской «стройке века», прокладывал с другими такими же политическими заключёнными Беломорско-Балтийский канал.

В 1932 году дед вернулся к семье, но уже через пять лет новая волна репрессий снова поглотила его. На этот раз, опять по той же статье 58, он был осуждён «тройкой УНКВД» на 8 лет заключения в лагерь, да ещё без права переписки. Бабушка моя Анастасия вновь оказалась одна с пятью подрастающими детьми. Четверых она сохранила и вывела во взрослую жизнь. Не смогла лишь уберечь от нелепой смерти одного сына-подростка Александра, нечаянно проткнувшего себе живот при катании зимой на лыжах.

Ещё один брат моего отца – Иван погиб на фронте. Он пропал без вести в первые годы Великой Отечественной войны, на которую ушёл добровольцем. Другой брат Владимир вернулся с войны, его дети, внуки и правнуки живут на Урале.

У мамы моей, тоже погиб на войне один брат – Владимир, двое других – Александр и Пётр, а также старшая сестра Мария воевали с нацизмом и вернулись с фронтов живыми.

Мой отец Николай практически не знал своего отца. Первый раз дед попал в концлагерь, когда отцу моему было всего 2 года, второй раз – родителю моему было только 10 лет отроду. Кстати, я помню, как мой отец обращался к своему по-детски, ласково называя его «папáнька».

В 1944 году отец мой Николай, по характеру немного хулиганистый, сбежал на фронт, будучи ещё 17-летним подростком.

Он скрыл свой настоящий возраст, сославшись на потерю метрики о рождении. Свой фронтовой путь отец прошёл от Одессы до румынского Бухареста. И там, по его рассказам, был арестован за какую-то воинскую провинность.

При расследовании этого дела выяснилось, что, оказывается, родитель провинившегося 18-летнего солдата – «враг народа». И дело превратилось сразу же в политическое, его передали в СМЕРШ (военный орган контрразведки).

Теперь уже мой отец был осуждён на пять лет тюремного заключения, и первые годы сидел в тюрьме в Одессе. Затем он был сослан на поселение в другой островок Гулага – Карлаг, находившийся в Казахстане. Отец работал и жил в посёлке Сарепта Карагандинской области, что в последствие оказало влияние на решение моей семьи переехать в Казахстан.

Интересно, что в этом же посёлке, расположенном на реке Нуре, в последствие был пионерский лагерь. Кажется, в июле 1974 году родители отправили меня туда отдыхать. Когда приехали меня навестить, отец случайно встретил там своего друга – солагерника. Тот остался там жить, завёл семью, работал. Помню, какой радостной была эта встреча людей, вместе деливших кров и тяготы лагерной жизни. Только узнал я об этом уже позднее, будучи намного старше.

Вообще, факт тюремного прошлого моего деда и отца не было принято обсуждать в нашей семье. Поэтому сознание моё собирало эти факты по крупицам, дозированно и порою даже случайно.

Отец Николай был амнистирован в 1950 году и с правовой точки зрения судимости не имел. Дед Василий был полностью реабилитирован в 1966 году по всем фактам осуждения. Причём в постановлении Пензенского областного суда значится, что в обоих эпизодах состава преступления не было.

Политической реабилитацией отца занимался я лично, по его просьбе. В результате почти четырёх лет переписки с российскими компетентными органами, сбора архивных справок и доказательств, в 1996 году Пензенский областной суд Российской Федерации признал факт незаконной конфискации имущества моего деда, ставшего жертвой политических репрессий.

В 1997 году областная Комиссия по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий признала таковым и моего отца.

Ему была выплачена компенсация, установленная законодательством Российской Федерации, в том числе и для граждан всех бывших союзных республик, в размере 8 350 000 рублей, что по курсу того года составило около 1400 долларов.

Деньги благополучно пришли по почте, когда мы все, включая отца (мама к тому времени уже несколько лет как умерла), собирались переезжать из Караганды в новую казахстанскую столицу Астану. На них мы купили телевизор, кухонный гарнитур и свою первую импортную стиральную машину, составившие интерьер нашей новой квартиры, полученной при моём переезде из Алматы, где я уже начал работать в администрации президента.

Конечно же, в этом случае размер компенсации значения ни для отца, ни для нашей семьи не имел. Гораздо более значимым был факт восстановления справедливости, веру в которую мой дед и отец достойно несли по всей своей жизни, будучи жертвами ложных оговоров завистников, преследования со стороны сталинского политического режима.

Этот урок моих предков я усвоил хорошо и верил, что жизненные коллизии всегда выведут на чистую воду всех недоброжелателей. Истинный, а не придуманный пример этого у меня был и есть в сложных, но всё же светлых образах членов моей семьи. И в этих своих вере и надежде я оказался прав.

Символично, что ровно день в день, через 5 лет после моего ареста, ряд лиц, инспирировавших мой арест и осуждение в январе 2017 года, сами были заключены под стражу по обвинению в измене государству, попытке насильственного захвата власти в Казахстане и превышении служебных полномочий.

Размышляя о влиянии этих жизненных семейных обстоятельств на моё воспитание и личностное становление, я прихожу к выводу о том, что они имели большое значение.

Дед мой и отец были с прямым характером, всегда предпочитали говорить в лоб правду. Это, естественно не всем нравилось.

Бабушка, например, иногда ворчливо упрекала деда в том, что «его посадили за длинный язык». Примерно то же говорила моя мама отцу, когда у неё иссякали все возможные аргументы в их спорах о чём-либо житейском.

С дедом Василием, 1967 год.

Но и дед, и отец всегда смотрели на вещи глубоко и широко, в их сознании они отражались иначе, чем у большинства окружающих. Вот кто-то и увидел в рассуждениях деда признаки антисоветской пропаганды и агитации. Хотя никогда антисоветчиком или очернителем социалистической, нашей прошлой, действительности он не был.

И дед, и отец читали газеты и журналы, ежедневно смотрели и слушали новости, отмечали все советские и религиозные праздники, разговаривали и спорили о политике, проявляя при этом некоторую, вопреки своему происхождению, интеллигентную критичность по отношению к власти. Возможно, эти черты мне посчастливилось унаследовать от них, особенно в части более пронзительного взгляда на вещи и процессы.

Но это наследство, вне сомнения, было уравновешено в моей личности даром, переданным мне мамой и бабушкой. А именно, терпением и выдержкой, неприемлемостью категоричности в суждениях, неким балансом умения принимать чужое мнение, не отказываясь при этом от своего собственного.

С бабушкой Анастасией связаны и мои первые познания о религии. Моё крещение и первое причастие, прошедшие в уникальной Михайловской церкви города Караганды, основанной впоследствии объявленным поместным святым казахстанского православия, многострадальным отцом Севастианом, прошло при её непосредственном участии.

Абсолютно не навязывая мне христианских представлений, не заставляя молиться и кланяться, именно бабушка привила мне уважение к религии как таковой, причём не только своей, православной, но и других, а также научила основам веры в Бога.

Дед Василий и бабушка Настя свою платиновую свадьбу отметили в конце 70-х годов прошлого века. Они ушли из мира живых практически вместе – в октябре 1981 года, сначала бабушка, а через две недели – дед.

И это очень символично, особенно в том, что несмотря на многие годы разлуки, которая была уготована им не всегда справедливой жизнью, они сохранили верность друг другу. И сейчас они также верно и смиренно лежат рядом друг с другом на новом Михайловском кладбище в Караганде в тени разросшейся черёмухи. Светлая им память!

Мама Лидия и отец Николай встретились в рабочей столовой, где будущая невеста работала поваром, практически с десяти лет, а будущий жених, загадочный, только что вернувшийся из мест заключения 25-летний красавец с золотыми зубами, зашёл туда пообедать. Заведующая столовой, моя родная тётка и будущая Крестная, Клавдия уговорила своих родителей заслать сватов к деду Павлу. Так мои родители поженились.

Кстати, золотые коронки, заменившие моему отцу почти полностью утраченную из-за фронтового осколочного ранения левую сторону верхней челюсти, неожиданно исчезли. Их пришлось снять, когда оставшийся осколок воспалился, и потребовалась операция по его удалению. Мама рассказывала, что эта отцовская драгоценность была надежно спрятана ею в платяном шкафу.

Такими были в то время семейные сейфы, хранившие документы, отложенные на чёрный день деньги, серёжки и кольца. Кто их оттуда взял и зачем, так и осталось тайной. Отец же вставил себе обычные металлические зубы, так и прослужившие ему до самой его кончины.

Оба моих родителя были малограмотными людьми. Мама окончила только три класса начальной школы, умела читать и писать. Вслух она читала почти по слогам, а когда писала письма, то не делала в них ни красных строчек, ни заглавных букв. Её удивительно тёплые и регулярные письма ко мне во время моей службы в армии не содержат никаких знаков препинания.

Но они проникнуты её искренней житейской мудростью и очень точным выбором слов и образных словосочетаний, отражающих её глубокие материнские чувства.

Мама любила писать письма – своим сёстрам и брату, дочерям и мне. Мне особенно нравилось, когда она писала своё очередное послание после тяжёлого рабочего дня, простояв у плиты своей столовой или после домашних хлопот, и вдруг начинала дремать буквально на половине мысли. Рука её механически продолжала писать, строчка уходила вкось, спускалась вниз к краю тетрадного листа, либо наезжала на верхнюю предыдущую строчку.

Потом она вдруг просыпалась и, прочитав написанное, продолжала излагать прерванную дремотой жизненную тему. Такие её письма получал и я, и это было особенно мило, поскольку так я ближе и теплее воспринимал мамины мысли и советы, рассказы и впечатления.

Папе удалось закончить 7 классов, ну а потом был его побег на войну, тюрьма и лагерь, женитьба, дети, нескончаемая работа. Но он читал, смотрел передачи, слушал радио. Он часто любил рассказывать новости, давая их в своей житейской интерпретации. И хотя почти все из них я уже обычно знал, всегда слушал его внимательно, иногда удивлялся и высказывал свои оценки.

Удивительно, но с таким уровнем собственных знаний, мои родители сумели создать в семье буквально культ образования, делали всё возможное, чтобы мы, – две мои сестры и я, – учились. Они не сидели с нами за уроками, не контролировали сделанные домашние задания.

Кстати, так поступали практически во всех рабочих семьях той поры. Поэтому мои сверстники в большинстве учились сами, рано поняв, насколько тяжела жизнь и судьба наших родителей.

Обычным делом был мой самоотчёт о своих оценках перед мамой. Я всегда радостно сообщал, что получил пятерки по таким-то предметам, и она хвалила меня. О четвёрках я уже говорил с некоторой неловкостью, зная, что она непременно скажет: «Ну вот, на четвёрочки скатился!».

Причём даже и не ругала, а просто говорила с такой грустной улыбкой, что мне уже было очень стыдно.

От мамы я получил и урок об истории не только моей семьи, но и нашей большой Советской страны. В середине 70-х годов СССР готовился отмечать очередной юбилей Великого Октября. Для школьников был организован конкурс сочинений «Наша биография».

В работе надо было рассказать о том, как революция и Советская власть преобразили жизнь людей на одной шестой части планеты.

Моё сочинение было признано лучшим в Советском районе города и его отправили на следующий, городской уровень. Классный руководитель, одновременно, учительница русского языка и литературы Валентина Марковна Коробко зачитала его на родительском собрании в присутствии моей мамы, которая была очень горда этим моим достижением.

В сочинении я придумал, что мои дед и бабушка были первопроходцами коллективизации, первыми колхозниками, что они противостояли проискам классовых врагов – кулаков. Сочинил, что кулаки отомстили колхозникам, подожгли их дома и ферму, а в пожаре погибла маленькая сестра моего отца. Но колхозники не сдавались, они продолжали строить своё колхозное счастье вопреки всем проискам ненавидящих их врагов. Этот драматический сюжет был обобщён мною словами, которыми я запомнил на всю мою жизнь: «Вот она, живая биография, живая история нашей страны!»

Когда мама пришла с собрания, то сразу позвала меня на кухню и, посадив напротив себя за стол, сказала, что очень рада моему успеху. Но тут же добавила: «Сынок, только всё было совсем по-другому». Далее она рассказала реальную историю всей нашей семьи.

Правда открылась мне, но совсем меня не шокировала. От многих друзей и сверстников я уже знал их похожие семейные истории. Чьих-то предков выслали из Поволжья и Украины, Прибалтики и Беларуси. Кто-то оказался вдали от родных мест из-за голода и лишений в поисках лучшей доли.

Так я впервые, наверное, столкнулся с раздвоением советской пропаганды и действительности. Но пропаганда в то время была сильней, а правда замалчивалась не то, чтобы только на государственном, но даже семейном и частном уровнях.