Ясень и яблоня. Книга 2

– Пойдем посидим на валу! В такой отличный день глупо томиться в душном доме!

Сэла послушно встала, сложила вышивку и пошла за фрией. На валу расстелили пышные цветные ковры, фрия Эрхина уселась, вокруг нее разместились женщины. Певец с арфой на коленях устроился чуть поодаль и запел сладкую песню о Стране Женщин, где довелось однажды побывать древнему герою по имени Бран:

Радость для взоров, обитель славы —Равнина, где сонм героев предается играм.Ладья равняется в беге с колесницейНа южной равнине, на Серебристой Поляне.Стоит остров на ногах из белой бронзы,Блистающих до конца времен.Милая страна, во веки вековУсыпанная множеством цветов.Сияет прелесть всех красокНа равнине нежных голосов.Познана радость среди музыкиНа южной, туманной Серебристой Поляне…[4]

Яркие ковры на зеленой траве, усыпанной цветами, прекрасные, нарядные женщины, блистающие драгоценными украшениями, а среди них сама фрия Эрхина, в голубом наряде, под цвет светлого весеннего неба, с золотыми ожерельями и браслетами, с длинными жемчужными нитями в пышных золотисто-рыжеватых волосах, чуть розоватых, словно на них упал отблеск зари, прекрасная музыка и голос певца – все это было точь-в-точь как в песне. Воины оставили свои упражнения и стояли кучками с оружием в опущенных руках, не сводя глаз с повелительницы, солнца этого мира.

Я – Богиня, души бесконечный восторг,Я есть радость земли, и любовь – мой закон… —

вспоминалось Сэле. Сегодняшний день не был священным праздником, но благодаря музыке прекрасный Иной Мир встретился с земным и грань между ними стала так тонка и незаметна, что казались возможными любые чудеса.

Эрхина сияла, наслаждаясь всеобщим восхищением, и от этого весь облик ее излучал настоящий свет. Даже челядинцы, у кого выдалась передышка в работе, в почтительном восхищении смотрели на нее от подножия вала.

О многовидная морская Эмайн,И близкая и далекая,С тысячами женщин в пестрых одеждах,Окаймленная светлым морем!Из вечно тихого, влажного воздухаКапли серебра падают на землю.Белая скала у морской грядыПолучает свой дар от солнца.Слушать музыку ночью,Гулять в Стране Многоцветной,В стране цветистой, – о, венец красоты! —Где мерцает белое облако!

Во Фьялленланде не складывали песен о том, чего никто не видел. О цветущих лугах и пышных деревьях, о лошадях с красной и голубой шкурой, о серебряной пене морской, о светлом море и розовом тумане – о таких вещах не пели фьялли, которые в каждой песне главным достоинством считали правду. Но что такое правда? Правда лишь о том, что любой может увидеть и потрогать руками, – далеко не полная правда о жизни. Жизнь гораздо шире и глубже, и верить только в то, что можно пощупать, – значит обкрадывать самого себя. Считать свой образ жизни единственным настоящим – значит быть духовным слепцом, вот и все. У каждого есть свой Темный Лес и свой Остров Блаженных. И только чурбан неотесанный будет требовать, чтобы «настоящая» песня снова и снова рассказывала ему про него же самого, ненаглядного!

Сидя на траве, обняв колени и слушая, Сэла как наяву видела перед собой страну Эмайн, иначе называемую Страной Вечного Лета, в которую каждая душа отправляется после смерти тела, чтобы осмыслить приобретенный опыт и набраться сил перед новым рождением. Понятно, почему туалы не боятся смерти. Их богами им обещано посмертное существование: прекрасный, вечно теплый и солнечный, покрытый цветами, овеянный сладкими песнями остров. И туалы – счастливейший народ, потому что их существование не разделено на две половины, не разорвано черной пропастью смерти, не отравлено ужасом. Есть ли более счастливое племя, чем избавленное от страха?

На глаза Сэле попался Торвард, пролезший в первые ряды; встретив ее взгляд, он слегка подмигнул, и она быстро отвернулась, пока никто не заметил.

Пусть усердно гребет Бран —Недалеко до Страны Женщин.Эмайн многоцветной, гостеприимнойТы достигнешь до заката солнца.

Бард еще не добрался до возвращения Брана и его спутников домой, как вдруг в сладкозвучное пение ворвался резкий крик боевого рога. Вздрогнув, все на валу и вокруг завертели головами, кто-то от неожиданности вскрикнул. А из-за нижнего вала волной посыпали какие-то люди, кричащие и размахивающие оружием. Солнце светило по-прежнему ярко, и доспехи на них так остро сверкали красноватой медью, что было больно смотреть.

Первыми опомнились воины и, подняв оружие, с криком бросились навстречу нападавшим. Женщины не успели и сообразить, что происходит, как нижняя площадка и склоны валов у них под ногами оказались заняты сплошным кипением схватки.

Вытаращенными глазами Сэла смотрела вниз: на нападавших сверкали нагрудники из красноватой меди, такие же шлемы, а лицо каждого закрывала кожаная маска с медными накладками, изображавшая морду медведя, с прорезями для глаз.

– Эринны, эринны! – суматошно кричали вокруг. – Спасайтесь, это эринны!

Сэла была уже наслышана о том, что между туалами и жителями большого острова Эриу кипит вечная вражда: хотя туалы считались непобедимыми при свете дня, чародеи эриннов умели накладывать заклятия, которые делали и эриннов тоже непобедимыми, правда, на короткий срок, и потому схватки между двумя племенами выдавались весьма кровавыми. Недаром Ниамор больше всего любил хвастать своими победами над эриннами.

– Риг Ойбелльлид! Вон он, вон он! – кричали вокруг, и Сэла видела в самой середине схватки рослого мужчину в таком же, как у всех, нагруднике и в маске, но только шлем у него был выше, чем у прочих, и украшен парой позолоченных оленьих рогов.

Все это казалось дурным сном: враги в Аблах-Бреге, в самом его сердце, среди бела дня! Не с неба же они упали! Их внезапное появление казалось невероятным, но Сэла помнила о том «колдовском облаке», под прикрытием которого Ниамор со своим войском пробрался незамеченным в самое сердце Фьялленланда.

В первые мгновения растерявшись, она опомнилась и бросилась к Эрхине.

– Спасайте фрию! Скорее в дом! – вопили вокруг женские и мужские голоса. – Женщин в дом! Прикройте их!

Женщины бежали с вала во двор Дома Четырех Копий, но фрия Эрхина никуда не бежала, а только поднялась и стояла на ковре, увлеченно наблюдая за схваткой. На лице ее горело воодушевление без малейших признаков страха, точно она, как сама Богиня, была неуязвима и недостижима для смертных.

– Вперед, воины острова Туаль! – громко кричала она. – Вперед, племя Невесты Ванов! Богиня Бат даст нам победу! Смелее!

С горящими глазами, с полыхающим на щеках румянцем, она казалась прекрасной как никогда, и широкие голубые рукава на поднятых руках, как крылья, сливали ее фигуру с небом. Сэла знала, что ей нужно бежать, но не могла сдвинуться с места, зачарованная этим зрелищем.

Мужчины тем временем стремились вперед, на врага. Эриннов насчитывалось не так уж и много, около полусотни, но и туалов поблизости оказалось не больше. Бран бился с королем Ойбелльлидом, и Сэла, несмотря на испуг и смятение, не могла оторвать от них глаз. На яркой зеленой траве уже здесь и там лежали тела убитых и раненых, на блестящих доспехах застывала ярко-красная кровь, и этот тревожный цвет резал глаза. Над площадкой висели крики, стоны, звучали боевые рога, и у Сэлы уже раскалывалась голова, но она не трогалась с места, видя, что Эрхина по-прежнему стоит все там же и громким голосом воодушевляет своих бойцов.

Вдруг кто-то сильно дернул Сэлу за руку: обернувшись, она увидела Торварда.

– Беги, что стоишь! – крикнул он, но она едва слышала его за шумом битвы.

– Светлый Луг! – проревел кто-то совсем рядом, и возле них как из-под земли выросло трое или четверо эриннов с оружием наготове.

Вот тут Сэла осознала, что все это может плохо кончиться. Вскрикнув, она обернулась к Эрхине и хотела бежать к ней, но споткнулась о какую-то толстую палку и чуть не упала. Чьи-то сильные, горячие, потные руки вцепились в ее плечи; она закричала во весь голос и попыталась вывернуться, но тут державший ее содрогнулся, раздался гулкий удар, и Сэлу отпустили. Она увидела, как Фуиль дерется с двумя эриннами; на ее глазах эринн ударил его мечом по шее, хлынула кровь, и туал рухнул на траву. Но тут же Торвард подхватил его меч и бросился на эриннов. Собственная быстрота и подвижность защищала его и давала преимущества перед противниками, обремененными доспехами и щитами.

Торвард бился один с тремя, и Сэла с замершим сердцем, сжав руки перед грудью, следила за его ловкими и сильными движениями. Работа в кузнице и потасовки с рабами позволили его силе не застаиваться, а теперь, когда ему в руки попал меч, он смог показать, на что способен. Он успевал заметить каждое их движение, а трое нападавших только мешали друг другу. Их клинки то и дело сталкивались между собой или скользили по доспехам, потому что Торвард чудом исчезал из-под удара. Он был похож на дух – неуязвимый, но успевающий достать всех троих одновременно. Сэла впервые видела подобное, и изумление, смешанное с восторгом, заставило ее вновь забыть об опасности.

Вот один из эриннов упал с залитым кровью лицом, второй был оглушен ударом по переносице и тоже рухнул в траву, а третий покатился вниз по склону вала, сбивая с ног тех, кто внизу.

Перед Торвардом выросли еще трое, и он с тем же яростным воодушевлением бросился на них, но они вдруг расступились и подняли щиты над головами в знак мира.

Торвард застыл: тут было что-то нечисто. И вдруг оказалось, что схватка на площадке и на склонах валов прекратилась, что туалы и эринны стоят плечом к плечу и почему-то смеются. Смеются и раненые на траве, и… убитые, залитые кровью, приподнимаются на локтях, садятся и тоже хохочут, хохочут…

У Сэлы зашевелились волосы надо лбом, голова мягко ехала по кругу, смех звоном отдавался в ушах: это уже было ни на что не похоже. Голову, что ли, ей напекло на этом весеннем солнце? Или ее незаметно убили и она уже попала в Страну Вечного Лета, «где избыли дряхлость и смерть»?

Сквозь раздавшиеся ряды прошел риг Ойбелльлид, на ходу снимая шлем и маску. И Сэла увидела хорошо знакомое лицо Тальмарха, отца Дер Грейне.

С дрожью в коленках, ощущая внутри гулкую пустоту, она обернулась к Эрхине. А та уже шла по траве туда, где стоял Торвард с опущенным мечом и куда поднимался Тальмарх со своими «эриннами». Эрхина тоже смеялась, и вид у нее был такой довольный, как будто она нашла клад.

– Ну, теперь-то ты можешь больше не притворяться! – весело сказала она Торварду. – Ты сам себя выдал, и больше незачем осквернять уста благородного воина ложью.

Торвард изменился в лице, и Сэлу пронзила холодная молния: их обман раскрыт! Эрхина знает… давно знает, что рядом с ней все это время находился Торвард конунг!

Ноги ослабели, в животе гудела холодная пропасть, но Сэла справилась со слабостью и сделала пару неуверенных шагов поближе.

– В миг опасности перед тобой открылись два пути: бежать или принять бой, – с торжеством продолжала Эрхина, встав перед Торвардом. – Ты выбрал путь битвы, путь благородного человека. Подле тебя лежали на выбор две вещи: меч, оружие воина, и палка, оружие раба. Ты выбрал меч и доказал, что умеешь с ним обращаться, как положено воину. Ты не осквернил благородную сталь. Верно, Фуиль сын Ллата, он не опозорил твоего меча?

– Ты верно говоришь, фрия! – сказал подошедший вслед за ней Фуиль, тот самый, что якобы погиб и тем предоставил Торварду свое «осиротевшее» оружие. – Я готов подарить ему этот меч, раз уж он доказал, что умеет с ним обращаться! Правда, он сейчас малость туповат, но это дело поправимое!

– Я хочу услышать, кто ты по рождению и что привело тебя на наш остров! – заявила Эрхина. – Мы готовы выслушать твою повесть.

От облегчения Сэла чуть не села на землю. Их тайна осталась при них. Эрхина не знает, что это – Торвард конунг. Она по-прежнему видит облик Коля. Но, не будучи совсем дурой, она заподозрила, что настоящую правду о себе этот человек скрывает, и подстроила это нападение, чтобы посмотреть, как Коль себя поведет. Ну, и выведала, что перед ней – человек благородного происхождения. Если это все, то пока ничего страшного… Все ли?

Уже принесли и постелили ковер, и женщины вернулись, пересмеиваясь и споря, чей возлюбленный показал себя лучшим в этой поддельной схватке. Воины вытаскивали из-под доспехов и бросали пузыри, наполненные куриной кровью с морской водой, чтобы не сворачивалась. Пучками травы они стирали с лиц и доспехов красную жидкость и рассаживались на гребне и склонах вала. Все были веселы, как после отличной игры, и теперь собирались отдохнуть и занимательным рассказом вознаградить себя за проявленную доблесть. Из Дома Четырех Копий уже тащили большие бочонки пива и множество ковшей и чаш, чтобы благородные воины могли освежиться после схватки.

– Только не рассказывай нам, что ты попал в плен на Квиттинге и был продан в рабство! – говорила фрия Эрхина Торварду, который, хотя и подошел к указанному месту возле ее ног, не садился и молчал. Он еще не остыл и дышал от возбуждения битвы чаще обычного и тоже, видимо, пытался угадать, что из его тайн раскрыто, а что еще нет. – С такой выучкой тебя нелегко было взять в плен, и, уж верно, ты сто раз нашел бы случай вернуть себе свободу. Ты умеешь одерживать победы и с оружием, и без оружия, а значит, сделаться пленником и рабом ты мог только по доброй воле. Расскажи же нам, какая неодолимая страсть сковала тебя цепями ложного рабства?

Торвард молчал: всю жизнь он пользовался завидным правом говорить только правду. Колев шрам на лбу мог бы объяснить, как он стал рабом, но Эрхина теперь знала, что оставаться рабом он мог только по какой-то особой причине. Какой? Его побратим Роллауг Зашитый Рот справился бы с такой задачей шутя, но Торвард не отличался быстрым и буйным воображением.

И тут Сэлу осенило. Помня, что он дважды готов был отдать жизнь за ее спасение, она теперь стремилась защитить его – так, как ей по силам. Слова Эрхины о неодолимой страсти навели ее на нужную мысль.

– Ему трудно произнести слова признания, и все поймут, почему это вышло, если узнают то, что знаю я! – храбро сказала она и даже поднялась с краешка ковра, на который перед этим в растерянности опустилась. – Я сделаю это за него, потому что не годится так долго томить благородных людей. Знайте же, что по рождению Коль не уступает знатностью никому здесь и что рожден он свободным человеком, исполненным благородства и доблести.

– Не уступает никому здесь? – с живостью подхватила Эрхина. Себя она, конечно, не считала. – И тебе? Он – из рода конунгов?

– Да! – с решимостью отчаяния заявила Сэла. – Он – побочный сын конунга слэттов!

По валу пролетел общий вскрик, но удовольствия в нем было больше, чем изумления. Туалы и ждали чего-то в этом роде. Сам Торвард глянул на нее широко открытыми глазами, но гром не грянул, небеса не разверзлись, и Сэла уверенно продолжала:

– Поскольку он приходится конунгу слэттов побочным сыном, а у того есть двое законных сыновей, Коль знал, что едва ли ему выпадет в будущем случай приехать на остров Туаль с должным почетом, чтобы встретиться с прекрасной невестой-богиней. И тогда он, движимый неодолимым желанием увидеть тебя, фрия, явился сюда под видом раба, подаренного тебе, чтобы неотлучно находиться в твоем доме и служить тебе. И если его замысел покажется тебе слишком дерзок, то ты все же простишь его, потому что невозможно смертному противиться духу Богини, который есть любовь и восторг.

Сэла говорила гладко и вдохновенно, словно на двух лошадиных косточках во весь дух неслась по гладкому свежему льду. Правда, и рухнуть в воду она тоже могла каждое мгновение, но тут ей сыграло на руку равнодушие туалов ко всему, что происходило за пределами земель Богини. Здесь хорошо знали родословные конунгов Морского Пути, поскольку каждый новый конунг перечислял своих предков, но в промежутке между сменами конунгов пребывали в неведении об их семьях и детях. Хеймир, конунг слэттов, правил в Эльвенэсе уже более двадцати лет, и все эти двадцать лет о нем здесь ничего не знали. Он мог иметь десять сыновей или ни одного – разоблачить ложь Сэлы было некому. Из осторожности она все же сделала Коля побочным сыном Хеймира, а о побочных зачастую и в родном их племени не знают, но эта предосторожность оказалась даже лишней. На лицах слушателей было написано неподдельное удовольствие: их наилучшие ожидания оправдались, и они как будто слушали знакомую песнь о любви и доблести.

– Ну, что ж, я рада приветствовать в Аблах-Бреге того, кто повинуется воле Богини! – Эрхина рассмеялась, и лицо ее сияло как солнце. – И чем больше превратностей перенес ты по пути к цели, тем обильнее будет твоя награда! Отныне тебя будет здесь окружать должный почет, при условии, что ты будешь служить мне… один год и один день![5]

– Один год, фрия, – негромко, но непреклонно поправил Торвард, намекая, что понял смысл ее условия. Даже под чужим обликом он не мог давать неисполнимых обещаний. – У меня ведь есть и своя земля.

– Но все же хотелось бы знать… – произнес Бран. Он один не выглядел довольным и вид имел замкнуто-враждебный. Соглашаясь участвовать в поддельной битве, он в душе надеялся, что исход «разоблачения» будет совсем иным. Даже рабом Коль уже принес ему немало бед, а его превращение в сына слэттенландского конунга только ухудшило дело. – Не так-то легко поверить в такие чудеса! К счастью, у нас есть отличный способ выяснить правду. Камень Фаль, на котором утвержден Трон Четырех Копий, издает крик, если к нему прикоснется смертный не из рода Харабаны Старого. Хотелось бы мне услышать, как камень… промолчит, когда к нему прикоснется рука… этого человека!

По толпе пробежал гул удивления и одобрения, Эрхина глянула с новым любопытством на Брана и на Торварда, потом кивнула. Столь неприкрытая и пылкая ревность была для нее приятной приправой к блюду нежданной любви.

У Сэлы упало сердце, но на лице Торварда отразилось некое удовлетворение, и она, тоже сообразив, открыто усмехнулась. А пусть их проверяют на здоровье!

– Думаю, нет причин отказываться от этого испытания! – с торжеством воскликнула она. – Пусть Камень Фаль подтвердит мои слова! Мы все здесь с удовольствием услышим… молчание камня!

– Конечно! – спокойно сказал и сам Торвард. Голос его звучал немного хрипло, но к нему в полной мере вернулась обычная уверенность. – Пусть люди убедятся, у меня нет причин возражать!

Вся толпа повалила в Дом Четырех Копий и набилась в Срединный Покой. Сэла стояла в сторонке: ей пришло в голову, что ведь и ее саму могли в свое время подвергнуть этому испытанию, которое неминуемо разоблачило бы ее невольную ложь. А теперь бояться нечего. В главном она сказала правду: тот, кто стоит сейчас перед фрией Эрхиной, действительно является прямым потомком Харабаны Старого. И это уже проверялось тем же самым способом, всего полгода назад.

И все же у нее замирало сердце, когда она смотрела, как Торвард подходит к трону и кладет загорелую руку – руку бродяги Коля – на черный гладкий бок священного камня. Народ затаил дыхание, и, кажется, сам испытуемый при этом волновался меньше всех. Он подозрительно мало волновался, Сэле хотелось посоветовать ему изобразить побольше благоговения… Но Торвард сын Торбранда был мало способен к этому чувству. «Это у меня от мамочки!» – как сказал бы он сам.

Среди общей тишины люди смотрели, как его рука лежит на черном боку камня, и камень молчал. Что, съели, как сказал бы Аскефьорд. Потом все закричали, загомонили, сияющая Эрхина подошла к Торварду ближе, говорила что-то, чего Сэла не могла за шумом разобрать, он что-то отвечал, глядя на нее сверху вниз спокойно и с достоинством, как равный. Во всей его фигуре, в каждом движении отражалась такая независимость, что даже прекрасная фрия рядом с ним как-то терялась и уже не казалась такой божественно-возвышенной. К счастью, она не видела его и себя со стороны. Торвард все еще был одет в бедную рабскую одежду, но все в Срединном Покое невольно осознавали: рядом с фрией стоит мужчина, равный ей. Способный стать хозяином в доме, куда его привели рабом.

В честь новоявленного «сына конунга слэттов» устроили пир, и все веселились до самой ночи, но после пира, уже раздеваясь перед сном, Эрхина вдруг наклонилась к Сэле, убиравшей ее красные башмаки в резную шкатулку, крепко схватила ее за руку и строго потребовала:

– Признавайся! Ты знала Коля раньше, пока не явилась сюда к нам?

– Знала, – быстро созналась Сэла. Если бы она отрицала прежнее знакомство, то ее осведомленность в его тайных помыслах и побуждениях выглядела бы неправдоподобно. – В Морском Пути люди разных племен много путешествуют и много знают друг о друге. Семьи всех конунгов часто встречаются на разных торжествах, а сыновья конунгов даже проводят зиму друг у друга или вместе ходят в походы летом. Он зимовал у нас.

– Он не был обручен с тобой?

– Нет, клянусь Богиней! – чистосердечно воскликнула Сэла. Она, дочь и внучка кузнецов, никак не могла быть обручена со своим же конунгом!

– Но все же он кинулся защищать тебя от того старого медведя.

– Ему это велели честь и долг благородного человека! – отчеканила Сэла. – Он сделал бы то же для любой другой девушки, за которую было некому заступиться!

– И ты можешь поклясться, что между вами никогда не водилось… ничего такого? – пронзительно глядя на нее, понизив голос, словно пытаясь заглянуть ей в душу, спросила Эрхина. – Поклянись именем Богини!

Сэла отвела глаза. «Клятв не давай заведомо ложных!» – предостерегал Отец Ратей. Ей вспоминался борт «Ушастого», потом прошлогодний день Середины Лета и тот памятный Праздник Дис, когда Аринлейв довольно невежливо вытащил ее из этих смуглых мозолистых рук, весьма откровенные ласки которых не оставляли сомнений в намерениях… Самое «такое», тут и говорить нечего.

– Ну… – приняв вид глупой девочки, которую допрашивает строгая мать, пробормотала Сэла. – Может быть… Несколько раз… Сущие пустяки… Но это было на весенних праздниках. И до того, как он узнал о тебе! – заверила она, отважно подняв глаза на фрию.

И это была правда. Даже в тот день на «Ушастом», не говоря уж о более ранних временах, Торвард не знал и не думал о фрие Эрхине с острова Туаль, как не думают о луне, на которую не собираются.

Похоже, в это Эрхина поверила. И осталась довольна, что перехватила чью-то любовь. Ее пристальный взгляд погас, она даже улыбнулась: дескать, я тебя прощаю. Но и отпущенная спать, Сэла долго еще не могла успокоиться. Ее терзали тревога и недоумение. Фрия Эрхина, лицо Богини на земле, такая умная, обученная тайным знаниям, близкая к мудрейшей из богинь, – и как же легко ее обмануть! Неужели ее самовлюбленность заслонила от нее все на свете! Но ее пристальное внимание к Торварду – чего теперь не миновать – для них смертельно опасно! У нее есть свои способы узнать правду о них, когда они и подозревать ни о чем не будут. А до Праздника Цветов еще так далеко!

Сэла старалась даже не смотреть на Эрхину, не касаться взглядом маленького черного камня на ее груди, «глаза богини Бат», не спящего в ночи. Дотерпеть до срока, не подавая вида, было так же трудно и тревожно, как идти по едва застывшему льду. Но приходится. Сэла знала, что справится. И Стуре-Одд не будет стыдиться своей внучки!

Глава 2

«Разоблачение» Торварда в очередной раз наделало много шуму, но мало что изменило. Теперь, конечно, он уже не носил дрова и не выгребал золу из очагов, а сидел за столом воинов и по утрам упражнялся с ними на зеленой площадке, одетый в роскошные цветные одежды, подаренные фрией. Но Сэла, хоть и видела его каждый день, могла лишь изредка обмениваться с ним пустыми словами. Эрхина зорко следила, чтобы они не проводили времени вместе: сидя дома, фрия держала Сэлу при себе, а во время ее ежедневных отлучек в храм Богини от Сэлы не отходила одна из девиц, Даголин. Мудрая, но опрометчивая от ревности Эрхина видела опасность там, где ее вовсе не было, при этом не подозревая о той, что была на самом деле. Она и думать забыла о Торварде конунге, о его оскорбленной любви, о разграблении и поругании его дома, о пленении той, что считалась здесь его сестрой. Никакой мести со стороны фьяллей она не ждала и не опасалась и, похоже, вообще забыла, что такое племя существует на свете. Опасалась она лишь того, что в сердце Коля, которое она считала своим, проникнет маленькая фьялленландка с золотистыми мягкими волосами, и всякий раз отсылала ее прочь, когда Торвард появлялся в Срединном Покое.

Сэла поначалу волновалась, не зная, как он будет чувствовать себя среди благородных туалов, но оказалось – напрасно. Торвард и здесь расчистил себе место, как умел только он, обладающий, во-первых, прекрасно развитым и закаленным телом, а во-вторых, несокрушимым убеждением, что достоин всего самого лучшего. «Это у меня от мамочки», – ответил бы он, если бы его спросили об источнике последнего. На другой же вечер на пиру, когда воины делили право резать кабана, похваляясь своими подвигами, он молчал: придумывать подвиги за «Коля сына Хеймира» означало лгать, а рассказывать о своих собственных означало выдать себя.