– Как у нас?
– Сейчас увидите. Дайте-ка мне листочек бумаги, – попросил Алёшкин и, сев за столик, начертил схему.
– Затруднения могут быть только в трубах и стенке. Печь можно соорудить из любой пустой бочки из-под горючего, а трубы, наверно, сумеют сделать в медсанбате. Я думаю так, пришлю-ка вам пару специалистов из батальона – жестянщика и печника. Попробуем! Термометры, по-моему, в медснабжении у Стрельцова есть. Давайте сегодня же организуем строительство такой камеры около бани.
Вскоре о проекте доложили командиру полка, а ещё через полчаса сапёры, закончившие строительство бани, начали рыть котлован для дезкамеры. Железная бочка нашлась на складе горючего полка. О трубах Борис написал записку Прохорову, ему же поручил прислать с первой же машиной жестянщика и санитара, ремонтировавшего в бараках печки.
В свою очередь Костюков попросил начальника штаба полка послать двух человек с подводой в ближайший посёлок, от которого остались только печные трубы, чтобы привезти сотни две кирпича. Глина и песок находились под ногами.
Когда закончили все приготовления к строительству дезкамеры, Костюков поручил следить за стройкой одному из своих фельдшеров, а сам вместе с Алёшкиным направился в ближайший батальонный пункт медпомощи.
Тишина, господствовавшая на передовой с утра, часам к десяти, когда Борис и Костюков двинулись в путь, закончилась. То там, то здесь вспыхивала пулемётная и автоматная стрельба. Иногда как бы лениво, с шелестом, где-то высоко проносились наши тяжёлые снаряды, рвавшиеся далеко за немецкими окопами. С таким же шелестом, только, пожалуй, более громким и неприятным, летели в ответ снаряды противника, и тогда звук разрыва доносился из-за леса, с той стороны, где располагались тылы дивизии. Иногда среди кустов и мелкого осинника, покрывавшего окрестные болота, с противным воем проносилась мина, заставлявшая путников падать на тропку, по которой они шли, прислушиваться к раздававшемуся в нескольких десятках шагов разрыву и, выждав несколько минут, подыматься и идти снова.
Батальонный пункт, к которому направлялись начсандив и старший врач полка, находился от ППМ километрах в двух. Сперва надо было пройти около полутора километров вдоль линии фронта, а затем около пятисот метров по лощине вдоль небольшой речушки вперёд к передовой, к землянке БМП, вырытой в песчаном обрывистом берегу этой речки. И хотя от этого места до окопов первой линии было менее шестисот метров, оно достаточно хорошо укрывалось высоким берегом речки. Пули, то и дело посвистывающие рядом и сшибавшие то тут, то там веточки елей, берёз и осин, или с глухим стуком вонзавшиеся в мякоть древесных стволов, для тех, кто был в медпункте и около него, не представляли сильной опасности. Конечно, мина, при условии попадания её в лощину, могла бы поразить и находящихся там, и БМП, но на таком близком расстоянии от передовой миномётного обстрела пока не производилось. Почти от самой землянки БМП шёл ход сообщения к тыловой траншее переднего края.
Осмотрев помещение медпункта и найдя, что оно оборудовано вполне удовлетворительно, Алёшкин, объявив благодарность фельдшеру, командовавшему им, пошёл дальше. Он решил своими глазами взглянуть на расположение окопов.
По ходу сообщения передвигаться пришлось, согнувшись чуть ли не вдвое, зато в окопе можно было выпрямиться. В этом батальоне, расположенном на небольшой песчаной высотке, удалось отрыть довольно глубокие окопы и, хотя под ногами и хлюпала, несмотря на мороз, жидкая грязь, идти и стоять здесь можно было вполне. Костюков сказал, что на переднем крае третьего батальона люди стоят чуть ли не по колено в воде, а находящихся в окопах первой линии приходится сменять через каждые шесть часов.
В том окопе почти никого не было. Батальон имел далеко не полное укомплектование, и занимать все три линии траншей было некому. Большинство людей сосредоточилось в первых двух, куда Костюков ходить не рекомендовал, да и надобности в этом не было.
Вернувшись в БМП, Алёшкин сказал, что, по-видимому, прививки, которые станут делать недели через две, как только поступит прививочный материал, придут не на ППМ, как он предполагал вначале, а прямо на БМП: от ППМ слишком длинен путь. Там нужно прививать только личный состав тыловых учреждений полка, расположенных поблизости. Лучше пусть фельдшер и санинструктор придут к людям, чем собирать народ к ним. Костюков подтвердил, что так будет удобнее. О прививках во втором батальоне, стоявшем во втором эшелоне полка, говорить не было смысла: он находился в относительном тылу, там это затруднений не вызвало бы.
В ППМ вернулись к вечеру, оба устали и проголодались. После сытного обеда, принесённого в землянку Костюкова одним из санитаров, после принятия «наркомовской нормы» – 100 грамм водки, которая теперь уже выдавалась всем фронтовикам до дивизионного тыла включительно, они отправились посмотреть на строительство бани и дезкамеры. Баня уже топилась. Из раздобытых где-то старых полуобгорелых досок там соорудили даже полок, и в этой баньке-землянке можно было не только хорошо вымыться, но даже и попариться.
Наскоро подсчитав пропускную способность бани, Алёшкин убедился, что для санобработки полка хватит двух – максимум трёх суток. Этот срок был вполне приемлемым. Оставалось неизвестным, как справится со своим делом новоизобретённая дезкамера. Её строительство шло полным ходом. Сапёры, вырывшие котлован, заготавливали перекрытия, которые предполагалось закрепить на столбах, врытых в углах землянки. Деревянных стен из-за опасности пожара делать было нельзя.
Колесов, прибывший вместе с трубами и жестянщиком, укладывал из кирпичей разделительную стенку, в которую уже успел вмазать железную бочку. Заметив Алёшкина, он оторвался от работы, и, обратившись к подошедшему, сказал, что голые железные трубы оставлять в камере, где будут находиться вещи бойцов, нельзя – могут воспламениться. Он считал необходимым соорудить над трубами пол из кирпичей и глиняного раствора, гарантируя, что нужная для дезинсекции температура появится, если дверь в камеру будет хорошо и плотно закрываться.
По предположению Колесова, кстати сказать, руководившего дезинсекцией в медсанбате, можно было в камеру закладывать, развешивая на деревянных крючьях, комплектов 10–12 белья и обмундирования, времени для прожарки потребуется около 30 минут.
Алёшкин поручил Колесову обучить одного из санитаров ППМ, выделенного Костюковым, приёмам дезинсекции и необходимому ремонту камеры, и только после апробации возвращаться в медсанбат; Костюкову предложил в самые ближайшие дни провести помывку личного состава полка и дезинсекцию белья и обмундирования, о ходе процесса ежедневно докладывать по телефону. Затем он отправился по уже знакомой дороге в штаб полка, чтобы оттуда уехать в медсанбат. Выехав без задержек, он через каких-нибудь полтора часа уже входил в свой барак.
Борис направился в комнату, где когда-то лежал больной комиссар дивизии, и которую, как мы помним, он приказал отвести ему. Не успел он подойти к двери комнаты, как она распахнулась, и навстречу ему выскочил, опираясь на свои три здоровые и сильные лапы, Джек. Скуля и повизгивая от радости, он нещадно колотил себя хвостом по отощавшим за время болезни бокам и, прыгая, пытался лизнуть хозяина в лицо. Тот тоже обрадовался, присел перед собакой прямо в дверях, обнял пса за голову, погладил его, приговаривая:
– Что, Джекушка? Что, хороший, соскучился? Ну, подожди, скоро поправишься, тогда я тебя с собой брать буду. Потерпи ещё немного!
А Джек, точно понимая его слова, прижался к Борису головой и грудью и от счастья и радости, по-видимому, переполнявших его, так и замер в этом положении.
Такие же чувства от свидания с собакой испытывал и Борис. Сидя на корточках и поглаживая Джека в дверях своей комнаты, он не видел ничего, что происходило внутри, поэтому вздрогнул и невольно вскочил на ноги, чем вызвал сердитое ворчание пса, когда вдруг услыхал:
– Ну-ну, начсандив, а я и не знал, что ты способен на такие собачьи нежности! Смотри-ка, никого не замечает!
Борис узнал голос комиссара дивизии Марченко. Ему стало неловко за свою, пожалуй, чересчур восторженную встречу с Джеком, и он подумал: «Ох уж этот Марченко, вечно меня на чём-нибудь поймает!»
Однако, поднявшись, он вошёл в комнату, вытянулся, как это было положено, и отрапортовал сидевшему у стола комиссару:
– Товарищ полковой комиссар, начсандив 65-й дивизии, военврач третьего ранга Алёшкин возвратился из 51-го стрелкового полка, где организовал подготовку к санобработке.
– Да знаю уж, знаю, где ты был! Раздевайся, садись, давай чай пить, да, наверно, и ужинать сразу будем, сейчас Венза принесёт. Что же это вы, товарищ Венза? Начальник явился, а вы стоите, как истукан! А ну, быстро на кухню, тащите ему ужин.
Только тут Алёшкин заметил стоявшего несколько в стороне своего помощника Вензу, который после слов комиссара быстро выскочил за дверь.
Борис сбросил с себя шинель, снял полевую сумку, противогаз, снаряжение с пистолетом, выдернул ремень и, подпоясавшись, направился к стоявшему в углу комнаты умывальнику, чтобы умыться. За это время он успел разглядеть изменившуюся обстановку комнаты. В ней было два окна, между ними Венза поставил небольшой стол, посередине которого аккуратной стопочкой лежали дела санитарной службы дивизии. По бокам стола стояли две табуретки, между ними – стул. Вдоль стен комнаты находились две солдатские кровати, с набитыми сеном тюфяками, покрытые простынями и серыми одеялами. В изголовьях обеих кроватей лежали соломенные подушки в белых наволочках. В углу у входа стоял умывальник, рядом вешалка. В противоположном углу на старом одеяле лежал Джек в своей любимой позе, положив голову на передние лапы, и внимательно следил глазами за всем, что делал его хозяин.
– Так, говоришь, в 51-м стрелковом полку был? Мне уже комдив об этом сообщил. Ему командир полка докладывал, как ты там шуровал, как заставил их быстрее шевелиться с помывкой, как дезкамеру им изобрёл. Между прочим, знаешь, что командир дивизии сказал о тебе? «Кажется, мы в Алёшкине не ошиблись, толковый начсандив будет!» Ну, я промолчал, рано ещё тебя хвалить. Да и с комдивом соглашаться не хотелось, но вообще-то ты начал неплохо, давай и дальше так. Помни только, что обо всём ты должен прежде всего ставить в известность меня, а уж потом комдива. Я сегодня здесь случайно оказался, проездом, Зинаиде Николаевне показаться. Узнал, что ты едешь «домой», ну и решил тебя подождать. В другой раз, как приедешь, так сейчас же мне звони. А сейчас позвони, доложись комдиву. Да, меня ты не видел, понял?
Алёшкин подошёл к столу и, сняв трубку с полевого телефона, попросил ответившего ему «Ястреба» соединить с «Шестым». Услышав в трубке голос комдива, Борис доложил:
– Товарищ «Шестой», докладывает «Тринадцатый» (это был код начсандива). Только что вернулся от «Двадцать пятого» (код 51-го стрелкового полка). Завтра выезжаю к «Двадцать шестому» (код 41-го стрелкового полка). У «Двадцать пятого» всё благополучно, вероятно, начнут с завтрашнего дня. … Да, полностью. Камеру заканчивали, когда я уезжал. Да. … Здесь? Простите, я только что приехал, ещё не видел. … У вас? Значит, уже передачу закончили. А, уехали. Слушаю… Нет, не видел. Есть! Слушаюсь! – и Борис положил трубку.
– Спрашивал, не встречал ли я вас. Сказал, что только что у него были Перов и Фёдоровский, докладывали о сдаче-приёмке медсанбата. Ругался, зачем в траншею лазил, приказал больше этого не делать, – передал Борис Марченко содержание своего разговора с комдивом.
– В самом деле, незачем тебе ходить по окопам, не дело это начсандива, храбрость нам свою показывать не нужно. Ну, ладно, ужинай да отдыхай, а я поеду в штаб. Завтра, может быть, в 41-м полку увидимся, я тоже туда собираюсь. Пока, – и Марченко, сидевший у стола в шинели, надел свою пограничную фуражку, с которой он пока ещё не расставался, и вышел из комнаты.
Почти сейчас же появился с дымящимся котелком Венза, а за ним с чайником и Игнатьич. Джек, увидев Игнатьича, приветливо постучал хвостом, однако с места не встал.
Борис с удовольствием принялся за ужин, состоявший из большой котлеты и более чем полкотелка хорошо намасленной гречневой каши. Игнатьич, поставив чайник на стол, обратился к Алёшкину:
– А наш новый-то командир, видать, человек вредный…
– Это ещё почему? С чего ты взял?
– Как же, во-первых, потребовал, чтобы Скуратов немедленно переселился. «Я, – говорит, – только с комиссаром согласен вместе жить, да на новом месте и с ним мы будем жить отдельно, а устраивать у себя общежитие не желаю!» Младший лейтенант уже в штаб переселился. А потом, видишь, и Джек ему не угодил. Правда, Джек, этот чёрт проклятущий, при каждом появлении нового комбата ворчать начинал, но ведь не кусал же его! Так нет: «Чья это собака? – говорит, – Начсандивовская? Ну вот, пусть и поселяется вместе с ним. Увести немедленно или вон, – говорит, – на улицу, под крыльцо поселить». Ну, мы с Вензой сюда его привели.
– Комиссар дивизии, как пришёл, хотел его погладить, – вмешался Венза, – а он как зарычит, как оскалится, тот руку отдёрнул и говорит: «Ну и злющий пёс!» А по-моему, не злой, меня вот не кусает, – и с этими словами, подойдя к Джеку, протянул к нему руку, видимо, желая погладить его или почесать за ушами.
Всё произошло в какое-то мгновение. Раздался короткий рык, щёлканье зубов и крик Вензы. Из прокусанного пальца закапала кровь. Парень, чуть не плача, сказал:
– Пёс ты несуразный, ведь я тебя кормлю, гулять вывожу! Как же тебе не стыдно?!
Игнатьич ухмыльнулся:
– Э, брат Венза, при Борисе Яковлевиче и я его гладить боюсь, так что ты лучше тоже не пробуй.
– Пойдите, Венза, в перевязочную, пусть вам перевяжут рану, да противостолбнячную сыворотку введут, – сказал Алёшкин.
Он обернулся к Джеку:
– А ну, пойди сюда, безобразник. Ты зачем же это своих кусаешь? – Борис взял в руки тонкий ремешок от полевой сумки. – А ну, иди, иди же!
И Джек, жалобно повизгивая, поджимая хвост, не пошёл, а униженно пополз, прижимая морду к земле, и уткнулся носом в сапоги хозяина. Закрыв глаза и прижав уши, пёс замер в ожидании наказания. Но Борис не стал его бить, он завёл с ним разговор:
– Ну, подумай-ка, хорошо ты сделал? Человека, который за тобой ухаживает, кормит тебя, ты вдруг ни с того ни с сего укусил, как же это? Неужели ты совсем глупый пёс и ничего не понимаешь, а?
Джек при этом смотрел на хозяина своими умными глазами и, казалось, не только всё понимал, но и искренне сожалел о случившемся.
После разговора Алёшкин несильно ударил Джека ремешком, чем вызвал его лёгкое повизгивание. Однако пёс не сдвинулся в места, чтобы уклониться от удара. Борис сказал наблюдавшему это Игнатьичу:
