После этого, скрупулёзные в своей педантичности фашисты, погрузили вещи и продукты питания, отобранные у казнённых людей, на грузовые машины и поехали в Таганрог.
Расстрелы в Балке на Петрушиной косе проводились регулярно на протяжении двух лет. Всего в Балке смерти за два года оккупации погибли, по разным официальным данным, от десяти до двенадцати тысяч человек. Реальные цифры, до сих пор неизвестны. Имена многих казненных так и не восстановлены. Известно, что большая часть расстрелянных – это жители Таганрога, в основном, еврейской и цыганской национальностей, но также здесь были убиты советские военнопленные, заложники из числа гражданского населения, коммунисты и комсомольцы, больные и инвалиды. Кроме того, двадцать немецких дезертиров. Расстрелы в “Балке смерти “, проводились регулярно, два – три раза в неделю. Здесь были казнены члены таганрогской антифашистской подпольной организации, которые вели борьбу с «новым порядком» и члены их семей.
Количество расстрелянных за день порой доходило до трёх сот человек. Только в ночь на двенадцатое июня тысяча девятьсот сорок второго года, там было казнено сто пятьдесят семь подпольщиков.
Вот что писал в своем дневнике очевидец событий, по захоронению останков расстрелянных, в день освобождения Таганрога от захватчиков, первого сентября тысяча девятьсот сорок третьего года, рабочий авиазавода № 31 Н.Г. Саенко: “В девять часов началась выемка трупов в Петрушиной балке. При их выемке, еле-еле присыпанных землей, на скорую руку, трупы стали разлагаться от жары. Многие падали в обморок и приходили в истерику, у всех были слезы на глазах. Трупы лежали со связанными за спиной руками и все головами в одну сторону. Все были раздеты. Как видно, именно так, им приказывали при расстреле ложиться. Есть и дети до 15 лет…».
Сейчас мемориал «Балка смерти», представляет собой комплекс надгробий и мемориальных сооружений, возводившихся в течении многих лет, даже десятилетий.
Череда общих могил.
Тишина упокоенного места на побережье Азовского моря.
Приехав сюда, на это место, я думал о том, что должны были испытывать люди, привезённые на казнь. В это красивое место с полоской прибрежной полосы и водной гладью Азовского моря.
Страх перед уходом в царство тьмы и безмолвия?
Безысходность перед лицом беспощадного в своей кровожадности врага?
Ненависть к захватчикам, стремившимся уничтожить твой народ?
…Возможно это, и многое другое…
Стоя на этом месте, хочу сказать: – «Спите спокойно, люди разных национальностей и вероисповеданий. Мы, живущие ныне, благодаря ВАМ, и миллионам других людей погибшим в той страшной войне, сделаем всё возможное, чтобы не повторились те ужасы, которые принёс с собой фашизм.
Чтобы дети наши, не слышали разрывов бомб и не знали мук голода.
Чтобы землю нашу не топтала нога захватчика.
МЫ постараемся быть достойными приемниками Великой Победы над фашизмом.
Вашей победой, предки. Победой, которая живёт и будет жить в нашей памяти. И если кто то, ни дай Бог, делом, словом или мыслью предаст память людей, своей смертью остановивших тотальное истребление советских народов, то это значит, что внутри такого предателя вырос маленький фашист».
История войны. Об одной маленькой смерти.
Первые сутки оккупации. Утро.
Первый день оккупации Таганрога начался, как и остальные дни с создания мироздания. Начался он с утра. Семилетний Танас проснулся первым из детей, потому что сквозь сон услышал, как на кухне разговаривают его отец Дмитриос Ермиди и мама Елена. Он открыл глаза и увидел, что через окошко, в комнату, где спали дети, едва проник свет предрассветной зари. Его старший двенадцатилетний брат Николас, спавший на одной кровати с ним, мирно посапывал во сне. Его две сестры – десятилетняя Софья и пятилетняя Ирина спали на другой кровати, за ситцевой занавеской у другого окошка.
– Рано, ещё Дима, погоди торопится. Вот проснутся дети, попрощаешься по-людски и пойдёшь на эту проклятую войну. – Услышал Танас голос мамы.
– Не знаю, как такое расставание выдержу. По мне, так лучше раньше уйти, чем они встанут. А то боюсь не смогу в военкомат уйти! – Сказал Дмитриос жене.
Танас потихоньку вылез из тёплой постели и ступая по доскам деревянного пола прошёл к двери ведущей на кухню. Крашеный коричневой краской пол неприятно холодил босые ноги мальчика. Танас робко заглянул в помещение кухни и увидел следующую картину. За обеденным столом, у открытого настежь окна, из которого в комнату шёл свежий воздух с Азовского моря, сидел его отец. Он был одет словно собирался на работу в порт. В ситцевую рубашку, грубую брезентовую куртку и такие же штаны светло зелёного цвета. На ногах добротные кожаные ботинки, о которых говорят, что «им сносу нет». Мама, худенькая и маленькая, словно и не рожала четверых детей, стояла за ним и со стороны спины обнимала отца за широкие крепкие плечи. Руки её скрестились на груди мужа. Она слегка наклонилась при этом, чтобы положить свою голову, обрамлённую толстой косой каштанового цвета волос на коротко стриженную голову Дмитриоса. Отец сидел на стуле, прижимая своей крепкой рукой портового рабочего, нежные руки мамы к своей груди. В другой руке тихо тлела самокрутка и её дымок тонкой струйкой улетал в открытое окошко, в котором виднелась часть сада и калитка, ведущая к соседям. На столе стояла жестяная кружка, из которой отец пил чай и потухшая керосиновая лампа, которую достали сутки назад, сразу, как только в городе отключили электричество.
– Ну как же ты в военкомат не пойдёшь? Ведь всё равно все документы у тебя забрали. Если не явишься, они сами сюда придут и уже не на войну заберут, а сразу в Н.К.В.Д. – С тоской в голосе сказала Елена.
– Да это и так, понятно, милая. Только знаешь, тоска такая на сердце… Я-то, в жизни своей от вас ни разу даже на сутки не уезжал. Не знаю, как я без вас буду. А ещё больше беспокоюсь, как ты с детьми будешь без меня! – Сказал Дмитриос и затянувшись самокруткой и выпустив дым из лёгких в окошко, затушил остаток самокрутки в металлической пепельнице, стоявшей перед ним.
– Ты о нас не беспокойся, мы то дома остаёмся. А сам держись Ивана, Дима. Он мужик бывалый и главное, крови не боится. Ему убивать привычно, каждый день скот режет. Сам знаешь, какая у него работа. – Посоветовала мама.
Танас понял, что она говорит о соседе дяде Ване, работающем на скотобойне забойщиком скота.
В это время из окошка донеслись едва слышные звуки стрельбы.
– Это, что такое, Дима? Никак стреляют? – Испуганным шёпотом спросила Елена, сильнее прижимаясь к мужу.
– Да, похоже немцы к городу подошли со стороны Петрушино. – Сказал отец внезапно осипшим голосом и добавил: – Вот и разрешилось всё, надо в военкомат идти.
– Погоди, Дмитриос! Вам же к девяти утра назначено, а сейчас ещё семи нет! – Воскликнула Елена. Она цеплялась за любую отговорку, только бы до последнего момента оттянуть момент прощания с мужем.
Танас увидел, как отец встал со стула и развернувшись лицом к жене обнял её и сказал: – Прости, дорогая, надо идти. Надо идти тебя и детей от врага защищать. Никто за нас этого не сделает.
Танас услышал, как заплакала мама, уткнув своё красивое смуглое лицо в крепкую грудь мужа и почувствовал, как у него тоже потекли слёзы по щекам.
Тем временем во дворе их дома скрипнула калитка, ведущая к соседям и в её проёме появился сосед Родионов Иван. Он был под два метра ростом, косая сажень в плечах, с короткой бородкой и усами. Короткий ёжик волос скрывала кепка. На плечи накинут серый пиджак, под которым виднелась косоворотка, заправленная в свободные летние брюки серого цвета. На ногах высокие, почти до колен сапоги. В Правой руке он нёс потрёпанный фанерный чемодан, а в левой небольшое лукошко, со снедью. Из – за голенища левого сапога, торчала ручка кавказского кинжала в ножнах. Он большими шагами подошёл к окну кухни. И заглянув в него увидел обнявшихся Елену и Дмитриоса и голову плачущего Танаса, выглядывающего из детской комнаты. Иван, нечаянно подглядевший сокровенный момент смутился, и чтобы привлечь внимание обнимающейся четы Ермиди, тактично кашлянул. Однако, это не возымело никакого действия на застывших в объятиях друг друга мужа и жены. Тогда Иван обратился к выглядывающему из-за дверного косяка Танасу.
– Это кто ж там, с утра пораньше, не спит? Чи друг Танасик уже как выспался? – Спросил он густым басом.
Супруги разжали свои объятья и Елена, вытерев слёзы, протянула руки на встречу сыну. Танас, бегом пересёк кухню и запрыгнул на руки матери.
– Так я смотрю, ты уже тоже собрался Ваня. – Спросил Дмитриос, Вытирая рукавом жёсткой куртки навернувшиеся на глаза слёзы.
– Так жинка ещё со вчерашнего дня собрала, как стало известно, шо на войну заберуть. – Сказал сосед и добавил: – Так, слышь, уж стреляют Дима. Я так разумею, шо толку ждать нет. А то засидимся по хатам, и всю немчуру без нас перебьют. – Попытался пошутить Иван.
Между тем к винтовочным и пулемётным очередям, раздававшимся со стороны Петрушинской косы, добавились звуки боя со стороны Сталинского городка. Это была прямо противоположная часть города, находившаяся у шоссе ведущего к деревне Самбек и далее к Ростову. Оттуда раздались звуки разрывов ручных гранат и выстрелы из танковых пушек. Эти звуки отдались резонансным дребезжанием в оконных стёклах. Однако всё равно, казалось, что это было где-то далеко. Дмитриос взял стоявший у стола заплечный мешок, который в народе называли «сидор» и закинув его за плечи, поцеловав заплаканные лица жены и сына, вышел во двор.
– Покуда всё, Елена. Теперь ждите с победой. – Сказал Дмитриос, старательно избегая смотреть на супругу и сына. Он быстро пошёл за Иваном, который уже открыл калитку на улицу.
И они бок о бок пошли в сторону военкомата, до которого от улицы Социалистической, где они жили, если идти на прямки, через парк имени Горького, было не более двадцати минут ходьбы. После ухода мужа, Елена разбудила детей и стала умывать их. Дети с удивлением и испугам вслушивались в канонаду боя. Однако минут через пятнадцать заглох бой со стороны Петрушино, ещё через пол часа утихли взрывы и выстрелы из танков со стороны Сталинского городка. Елена воспрянула духом, решив, что атаку немцев отбили. Она посадила за стол детей, положив им на завтрак вчерашнюю отварную картошку с кусочком хлеба и налила им по пол стакана молока. После завтрака разрешила Николасу и Танасу выйти во дворик их частного дома, строго настрого запретив при этом покидать территорию участка. Сама же, покормив кур в курятнике, стоявшем в конце двора, взяла дочерей и ушла в гости, через внутреннюю калитку, ведущей на участок соседей, где жили Иван и его жена Дарья.
Старший брат Николас приоткрыл калитку и выглядывая наружу, объявил: – Лянь (посмотри), Танасик никого на улице нету. Собаки и те сховались.
– Ты лучше калитку закрой. Мама шо сказала? Шобы на улицу не ходили! Смотри, папа с войны придёт, узнает шо ты мамку не слухал, поругает! – Сказал Танас.
– Да пусть, сколь хочет ругает, только бы скорее до дому вернулся. – Сказал Николас, закрывая калитку.
– Не волнуйся, не долго ждать уже – оптимистично воскликнул Танас и добавил: – Как только папка с дядей Ваней на войну ушли, так немцы в скоре стрелять перестали. Так шо, вот увидишь, они скоро дома будут. Дядя Ваня знаешь, какой кинжал с собой на войну взял! Да если немцы его увидят, они бегом до своего Гитлера побегут!
В это время, калитка ведущая в город открылась и во двор к семье Ермиди вошли Дмитриос и за ним Иван.
– Папка пришёл, я же говорил…– Воскликнул Танас подбегая к отцу. Николас, считал себя достаточно взрослым, чтобы выказывать непосредственную детскую радость и остался на месте. Отец приобнял младшего сына и спросил: – А где мама?
– Она с Софьей и Ириной, в гости к тёте Даше пошла. – Сообщил Танас.
Тогда Танас обратился к старшему сыну Николасу: – Сынок сходи за мамой и сестрёнками.
– Не надо, Дима, я пойду до дому и скажу им шоб пришли. – Сказал Иван.
