Мертвецы толпой поднимаются на второй этаж, где и крики агонии умирающих внизу не пробудили разум увлечённых сексом прелюбодеев. Ла Фильер, забыв обо всех своих бедах, увлечённо наяривает загорелую блондинку, судя по упругому, чуть полноватому телу, крестьянку, когда до его обнажённых ягодиц касаются чьи-то ледяные пальцы. Он думает, что это вновь любители содомского греха предлагают ему свои интимные услуги и, нахмурившись, оборачивается, собираясь, как и прежде, дать им понять, что он не из их братии. Повернувшись, трактирщик, ещё никого конкретно не увидев, говорит:
– Отвали, приятель, я не из ваших!
И только тут Ла Фильер замечает, что над ним нависает не противный голубой развратник, а самый что ни на есть настоящий зомби. Кожу и вяленное временем мясо сорвало с черепа и закрутило в рулоны гнилой стружки, на подбородке и шее создав брыжи из коричневой плоти. В глазницах, заполненных истлевшими листьями, шевелятся незримые личинки и мошки, движения которых придают выражению лица мертвеца зловещую осмысленность. У него между зубов застряли кровавые нитки сухожилий предыдущей жертвы. Зомби кряхтит и, наседая на Ла Фильера, делает рывок в сторону его головы. Зубы щёлкают в миллиметре ото лба трактирщика.
Трактирщик перекатывается с девушки на пол и усиленно болтает ногами: быстрее хочет встать. Зомби переключает внимание на девушку. Она, увидев, кто лишил её законного оргазма, визжит так, что закладывает уши. Вслед за ней и все остальные женщины и мужчины в комнате начинают орать. В дверь валят все новые мертвецы. Они хотят жрать. Их пир начинается. Ла Фильеру ужасно не хочется стать чьим-то обедом и он, пользуясь всеобщей суматохой, выбивает бронзовым подсвечником окно и как был в костюме первого человека на земле, так и выскакивает на улицу. В нескольких местах он режется, но это пустяки по сравнению с тем, что с ним могли сделать в доме.
Трактирщик поднимается, у него, как это ни странно, всё ещё сохраняется эрекция. Сад вокруг него кишит зомби, и они его уже заметили! Ла Фильер бежит, как он думает, к летнему домику для гостей. Льющийся с неба сумрак зигзагами прочерчивают красные всполохи совершенно бесшумных молний. Ветер свистит в его ушах, из каждой тени на него смотрят красные уголья глаз, тянуться костистые руки и хрипят пересохшие глотки. Он вихрем залетает в домик, запирает массивную дверь, приваливает к ней шкаф, пододвигает скамейку.
В дверь начинают стучать, трактирщик вздрагивает от каждого стука и отходит вглубь горницы. К счастью, маленькие окошки защищены колючими, сделанными в форме извивающегося плюща, прутьями решётками. Он оглядывается по сторонам и понимает, что попал в баню, причём в баню для прислуги. По периметру комнаты стоят двухъярусные лавки, кадки, какие-то горшки глиняные, под потолком висят веники. В углу насупилась на незваного гостя белённая большая печь. Ла Фильер приглядывается и в мигающем красном свете, идущем из окон, замечает, что на ней кто-то сидит и смотрит на него. Бабка! На него уставилась дряхлая бабка! Она соскакивает с печки на пол и затем по горшкам, по горшкам, по горшкам!
Бабка стремительно приближается к нему и Ла Фильер понимает – она дохлая, давно дохлая. Он рискует тем, что эта бабка станет его последней невестой. Она подскакивает к нему, трактирщик встречает её ударом в нос. Ощущение такое, что он ударил по кулю пыльных тряпок. Бабка прилипает к нему ледяным пластырем, пытаясь кусать беззубым ртом. От неё жутко пахнет сыростью, прелью и гнилым луком. Откуда она откопалась? Трактирщика передёргивает дрожь омерзения от текущих по его груди вонючих слюней. Ла Фильер толкает бабку, она хватает его за горло; вместе они падают. Начинается мерзкая возня. Они закатываются под лавку, под руку Ла Фильеру подворачивается железный ковш на длинной рукоятке. Он выползает из-под лавки первым, встаёт на лавку и дождавшись, когда высохшая черепушка бабки появляется, лупит её изо всех сил её по темечку. Бьёт её снова и снова, пока череп не распадается, кожа не трескается и кости не дробятся в сыпучий серый песок. Выпавшие из черепа глаза, очумевшими слизнями уползают в темноту угла. Он победил.
Ла Фильер по-прежнему полностью обнажён, стоит на первой ступени в тёмной клетушке бани и держит в руке ковшик для воды, а вокруг дома ходят раздосадованные его удавшимся побегом голодные зомби. Увидев себя, как бы со стороны, трактирщика сотрясает истерический смешок. Конечно, ему не до смеха, он смертельно устал и хочет домой – в то место, которого у него никогда больше не будет. Он садится на корточки, машинально теребя мошонку. Что делать дальше? Сдаваться на милость слепого ужаса он не собирается. Проходил. Словно на его мысли о дальнейшей судьбе в ответ с улицы раздаётся громкий шум и оглушительный гул. Камор в городе, а значит, всему и вся приходит конец. Встречаться с ним повторно Ла Фильер не имеет никакого желания. Как говорили раньше в воровском квартале перед тем, как пырнуть жертву грабежа ножом, – "Сегодня ты, а завтра я". – Только трактирщик не хотел умирать ни сегодня, ни завтра.
Во дворце, в единственном месте в городе, где ещё нет нечисти, в тронном зале по-прежнему в одиночестве сидит Хладомир. Он прибывает в связующем его и слепого бога трансе. Силы короля на исходе, кожа на щеках ввалилась и приобрела желтоватый оттенок, из носа и из глаз не перестаёт идти чёрная кровь. Губы, подбородок и зелёный камзол залиты ей. Через наглухо закрытые двери и плотно прикрытые, зашторенные парчой наглухо окна проникает прибойный шум криков, слившихся в жужжание великого роя погибающих людей. Смрад от испорченных изысков обеденного стола уже давно не беспокоит короля. Слуги и охрана по негласному соглашению, опасаясь королевского гнева за нарушения запрета его уединения, не входили к нему неделю. К тому же им мешало открыть двери шестое чувство, предупреждающее каждого из них, даже самого тупого, не делать этого. Для ослушников такое нарушение наверняка окончилось бы смертью. Хладомир при необходимости сам выходил и раздавал никому непонятные приказы, которые, впрочем, выполнялись безукоризненно.
Магистр Мор, до недавнего времени, мог понять короля, но теперь он бился в смертельном бою и увидеть ещё раз своего повелителя, ему не позволит Ободранный. Правда, маньяк Душеглот, он же король Хладомир, больше не нуждался в общении, ему перестал быть кто-либо нужен. Всё его естество растворилось в изначально неравной битве разумов с легко прогнозируемым концом. Король просто не имел возможности выиграть, рогатый змей использовал его как приманку, наживку. Камор должен был телепатический крючок с Хладомиром на конце поглубже заглотить в лабиринт своего больного сознания. А король, словно южноамериканская рыбка, растопырившая иглы своих плавников, застрявшая в мочеиспускательном канале неосторожного купальщика, стальным крючком вонзился в тень глотки разрушителя, отвлекая бога навязчивостью соринки, застрявшей в глазу. И вот, когда оборона психики Хладомира начала разваливаться на листы горящей фанеры, лукавый змей нанёс удар.
Время делается скользким как лёд. Оно буксует, прокручивается, уходит из-под великанских ног Камора. Он оказывается запертым на коротком участке реальности, вечно бредущем к ненавистному козлиному городу. Ему ничего другого не остаётся, как общаться с великим множеством миром с помощью бледных своих ипостасей. Способность влиять на других, убивать и мучить он сохраняет только в своих снах, опосредованно заражая вирусом насилия на расстоянии, через века и параллельные вселенные. Но сам Камор навсегда лишился возможности разрушать. Теперь он пленник в клетке, прутья которой состоят из минут и часов, бесконечно бегущих по кругу. А вместе с этим, так кстати для людей, заевшим механизмом город и все его жители, король, трактирщик, демоны, зомби и остальные проваливаются за горизонт событий – в душную яму нескончаемых повторов. Они становятся забытыми персонажами сказок, теневой стороной легенд страны Божьих Коров.
Хитрость змея побеждает грубую силу слепого разрушителя. Котлы со смолой кипят, боевые барабаны бьют; и к сгорающей в пламени собственных пороков столице королевства вновь приближается подземный бог ужаса.
Шкатулка криков
Дэн Гордон вышел из торгового центра около половины второго. В этой когда-то великой державе, а теперь прозябающей под пятой тоталитарной тирании стране можно было до сих пор вкусно и дёшево поесть (местная еда действительно потрясала, не испорченная массовым производством и химией, как говорили у него на родине – экологически чистая), а ещё в местных магазинах продавалась отлично выделанная кожа. Изделия из неё ценились во всём мире, а здесь куртку из буйволовой кожи, лопатник или сапоги продавались за какие-то смешные деньги, и разница в цене могла достигать двухсот-трёхсот процентов. Дэн никак не мог остановиться и продолжал покупать, он любил кожу и у него в номере стояли уже два битком набитых чемодана изделиями местных фабрик.
Перед торговом центром веером раскинулась автостоянка, а громкоговорители, прикреплённые где-то наверху, и сюда транслировали ненавязчивую мелодию, своей домашней умиротворённостью влияющую на покупательскую способность посетителей. Дэн не возражал, ему нравилась такая располагающая к шопингу атмосфера. Он отоваривался в трёх километрах от побережья, ему нравился здешний торговый центр – и людей мало и выбор богатый. И потом дующий с побережья ветер доносил тёплый просоленный запах южного моря.
Жары, как таковой, не чувствовалось, прекрасный климат для жизни. Дэна, как кинодокументалист по профессии, известного своими честными политическими фильмами далеко за рубежом, пригласили в Главазию около двух месяцев назад лично по поручению президента, диктатора и палача. На родине Дэна Гордона много каких ужасов рассказывали про его жестокий полицейский режим и поначалу он не хотел сюда ехать. Он переменил своё мнение после одной знаковой встречи, на которой ему настоятельно посоветовали согласиться на предложение президента снять о нём и его народе фильм. Получив необходимые инструкции и пояснения, он отправился в путь. Перелёт на стратосферном авиалайнере занял всего час. А через сутки после того, как его поселили в президентском номере самой роскошной гостиницы столицы, он уже брал первое интервью у президента Главазии – Серджио Дракача.
Сейчас его миссия подходила к концу. Материал фильма практически был готов, также Дэн закончил здесь и вторую, не явную, часть своих дел. Послезавтра он должен был покинуть здешний климатический рай. На душе у него поселилось беспокойство, родившееся из-за несоответствия внешнего образа президента Дракача и его известных всему миру, неблаговидных поступков. Он железной рукой вырывал из почвы свободы все ростки демократии, оставляя за собой единоличное право вершить судьбы народа в целом и каждого гражданина страны в отдельности. Репрессии, запреты, ночные карательные рейды специальных подразделений полиции стали его основными инструментами управления обществом. Вся экономика Главазии ориентировалась на военную промышленность. Его куратором также стал военный – заместитель министра обороны Коско Славутич, с первого взгляда располагающей к себе, придерживающийся вполне демократических, хотя и насколько умеренных взглядов, простодушный дядька. Встретив его где-нибудь без чёрной униформы танкиста, невозможно было бы догадаться, что он хоть каким-то боком принадлежит к военному сословию.
В основном люди, как заметил Дэн, здесь жили трудно, хотя разделения на богатых и бедных не было. Никто не жаловался, не выражал открыто своего недовольства, потому что, как думал Дэн, – боялись. Но почему-то президента уважали простые люди. Этого он понять не мог. Научившись за долгие годы общения с совершенно разными личностями, безошибочно различать сермяжную правду и откровенную ложь, Дэн видел, что диктатора любят. Он видел, что народ верит Серджио Дракачу и это вселяло в сердце червяк гложущего сомнения. Дэн всё чаще задавал себе вопрос – "Правильно ли я поступаю? Тем ли людям я помогаю? И не лучше ли мне было остаться дома?". – Сегодня эти тревожные мысли его не мучили, сегодня он решил забыть обо всём и просто расслабиться.
Выйдя из центра, Дэн направился к припаркованной недалеко от центрального входа машине. Дэн подошёл к багажнику и поставил сумку с покупками на асфальт. До его слуха донеслись звуки открывающихся дверей машины, стоящей позади него. Он на них не обращал внимания. А зря. К нему со спины быстро, словно в ускоренной съёмке, бесшумно приблизились в ботинках на каучуковой подошве четверо спортивного вида мужчин. Все в коротких кожаных куртках и синих широких джинсах. Круглые шары их голов обтягивали плотные коричневые чулки, полностью скрывающие индивидуальные особенности их внешности. Дальше всё произошло в мгновение ока. Синхронно, тренированными движениями двое из них схватили Дэна под руки, а третий шарахнул его по голове короткой тяжёлой дубинкой. Четвёртый бандит к тому времени, когда бесчувственное тело режиссёра запихнули в багажник его собственной машины, успел сесть за руль и завести мотор. Похитители уселись в салон и никем незамеченными уехали со стоянки.
Очнулся Дэн, сидящем на железном стуле с прикрученными к полу ножками, в комнате с белыми железными стенами в крупных заклёпках. Его руки, заведённые назад, сковывали наручники. Голова после удара почти не болела, лишь её правая часть до лба онемела и всё. Перед ним сидели двое человек за необычным столом, сделанным скорее всего на заказ. Такой письменный стол походил больше на парту с эргономическими индивидуальными вырезами для каждого сидящего за ней. Первый – худой мужчина и сидя выглядел высоким. Коротко остриженная голова с глубокими залысинами, формой похожая на стоящий торчмя гидропонический огурец. Крупные черты лица, постоянно ехидно щурящиеся, такие как бывают у близоруких, глаза цвета коричневатого янтаря. Одет худой мужчина был в клетчатую рубашку, остальные предметы туалета скрывала передняя вертикальная плоскость стола. Его Дэн видел впервые. Второй – с квадратом широких плеч, волосы уложены гелем на пробор, пугающей своей идеальной, правильной, неземной геометрией. Своё сильное, по-настоящему мужское тело он скрывал под белой рубашкой с закатанными рукавами, из которых торчали мясистые предплечья, обильно заросшие золотистым волосом. В комплекте к рубашке шёл синий с желтыми прожилками, сверкающими битым стеклом галстук. Выражение его лица, охваченного паутиной мимических морщин, закаменело в символической неподвижности памятника. Дэн Гордон тоже не был с ним знаком, но вот его глаза, казалось жившие отдельной от его замурованного лица жизнью, напоминали кого-то очень знакомого. За спинами двух сидящих боссов стоял, едва не достающей макушкой низкого потолка, национальный гвардеец Главазии в серой форме, затянутый серыми же ремнями, безжалостный, выдрессированный в беспрекословном повиновении приказам вышестоящих чинов головорез. И за спиной Дэна стояли ещё два таких же безупречных солдата-убийцы. Он почувствовал бы их присутствие даже если бы не видел отбрасываемые ими устрашающе длинные тени. Гвардейцы ежесекундной готовностью к любому насилию давили на его затылок и спину, давили тяжёлыми танками своего служебного долга. А что больше всего угнетало, пугало, они делали это вполне охотно, тупо и безапелляционно убеждённые в правоте президента Дракача и своих командиров.
Увидев, что он очнулся, худой босс со вкусом, медленно почмокав губами, произнёс:
– Вы на подводной лодке. Не повезло.
В подводную лодку Гордон поверил сразу. Стоило обратить внимание на неестественную царившую здесь тишину и на эти стены, и всё вставало на места. Да, он на подводной лодке и это ему не повезло, а ни как могло показаться вначале, после второй фразы худого, что не повезло кому-то другому или самому боссу.
– Вы можете говорить, господин Гордон?
– Да, – ответил Дэн, но у него это прозвучало как – «Дла». Словно утвердительно ответив, он собирался тут же сблевануть. Такие удары по голове просто так не проходят, знаете ли.
– Вы, конечно, понимаете почему вы сюда попали?
Он собирался продолжать, явно считая заданный им вопрос риторическим, когда Дэн перебил его и неожиданно даже для себя самого ответил:
– Ни малейшего понятия.
– Даже так, – поразился худой, ещё больше прищурившись. – Вы мне казались умней. Ну да ладно. В конце концов, это сейчас не имеет никакого значения. Гений вы или слабоумный, у вас нет выхода. Даже теоретически нет шансов сбежать отсюда. Мы на совершенно бесшумной секретной подводной лодке, в открытом океане, очень далеко от берега. Лежим на дне, на такой глубине, что нас и со спутника обнаружить нельзя. Да и чем бы это вам помогло? Ничем. Штурмом можно взять любую крепость, любой бункер. Залезть в любую дыру, любую щель, хоть в задницу дьяволу! Но на подводную лодку проникнуть извне нельзя. Невозможно. Понимаете?
– Зачем вы мне всё это говорите? Я не супермен, я всего лишь режиссёр, снимающий правдивый хвалебный фильм про вашего президента. – Дэн сам не понял, как у него получилось так ехидно сказать про свой фильм.
– Небольшая поправка – уже снявший фильм. Ведь вам осталось его всего лишь смонтировать. Ведь так? А ещё вы шпион. Перед поездкой к нам вас завербовали люди из центра заграничных операций. Нам всё известно, Дэн. Вам нет нужды от нас что-либо скрывать.
– А я и не собираюсь от вас что-либо скрывать.
– Очень хорошо. Тогда вы расскажите, где скрываются путчисты? Кто они? Каковы их планы?
– Нет.
Всё время сидевший молча второй босс встрепенулся, но так ничего и не сказал. Худой продолжил допрос:
– Что нет? Вы не знаете кто они? Где они?
– Я не буду ничего вам говорить.
Дэн сказал правду: он не был супергероем, но и половой тряпкой он себя не считал. Когда его вербовали – ему говорили, что вариант с провалом и последующими пытками исключать нельзя, и он психологически готовился к этому, ведь ехал-то в гости к тоталитарному лидеру, а не на загородный пикник. Хотя как к такому можно быть готовым? Он с детства умел терпеть боль, и когда другие дети плакали навзрыд, ободрав коленку, он крепче сжимал зубы. На спор мог порезать себе палец перочинным ножом или засунуть руку в гнездо диких ос.
Наверное, его терпеливость в большей части обуславливалась генетикой, но и упрямый характер играл здесь не последнюю роль. Он много повидал на своём веку, особенно в молодости жизнь поваляла его на дороге жизни, прежде чем её мутный бульон не прибил Дэна в гавань творчества, сделав относительно независимым художником. Но до этого он успел поработать спасателем, пожарным, санитаром в больнице и ещё много кем. Работал в разных неблагоприятных условиях и разных неприспособленных для долгой счастливой жизни местах.
Дэн никогда не забывал поддерживать себя в хорошей физической форме. Каким-то образом он выкраивал в напряжённом рабочем графике время для занятий спортом. В основном он любил единоборства, лучшим из них считая контактное карате стиля Кёкусинкай, но не брезговал и качалкой. На тренировках он шлифовал не технику или силу, а в большей степени увеличивал свою выносливость и умение преодолевать боль. Каратэ для этой цели подходило лучше всего. Он учился не побеждать, его учили никогда не сдаваться.
В своих скитаниях по свету Дэн часто видел чужое горе и много раз переживал своё. Поэтому он знал жизнь с разных, в том числе и самых неприглядных сторон. Духовно он был вполне готов к смерти. Недавние сомнения о правильности собственных поступков отошли на второй план. Дэн на опыте подтверждал всё то, в чём его убеждали на родине и, будучи человеком социально вовлечённым, гуманистом, принимающим близко к сердцу любую несправедливость, принял решение идти до конца. Можно было начать хитрить, давать ложные наводки, сдавать мнимых заговорщиков, тем самым выторговывая себе лишние часы жизни и параллельно мучатся ожиданием неизбежного. А можно решиться – сыграть в открытую и закончить всё быстро. – "Перед смертью не надышишься"– так говорили у него в школе, и Дэн привык решать проблемы сразу, не откладывая их в долгий ящик. Принимать решения быстро и не менять их. Единственный девиз его рано умершего отца, который он чётко усвоил, гласил – "Не будь проституткой!". – Дэну этот девиз очень помогал и в трудные моменты, он всегда мысленно его повторял. Вот и сейчас Дэн, прежде чем ответить «нет» этому худому упырю, про себя сказал – "Не будь проституткой, Дэн, не будь!". – И всё же оставался маленький вопрос, на который предстояло получить ответ. Если с его духом всё хорошо, то к какому уровню боли готово его тело?
– Что ж, – как будто с сожалением произнёс худой босс, – считаю дальнейшие споры излишними. Через несколько минут вы увидите наше чудо современных технологий. Произведение искусства в своём роде. Давайте, ребята, покажите мистеру Гордону нашу шкатулку.
Последними словами босс обратился к гвардейцам, стоявшим позади Дэна. Те, схватив его за плечи, одним движением, словно пушинку, поставили на ноги. Голова сразу закружилась и накатила легкая тошнота. Всё-таки Дэна здорово приложили там на стоянке.
Когда его уводили, Дэн повернул голову и увидел, как второй, всё время пока длился разговор молчавший босс, провожал Дэна, как ему показалось, грустным и главное – до подкожного зуда знакомым ему взглядом.
Его вели довольно широкими для обычной подлодки коридорами. Он понял, что подлодка была атомной, хотя официально Главазия не обладала ядерным оружием. Вот это уже настоящий сюрприз! Имея такие технологии Дракач, мог натворить бог знает чего. Он становился опасен не только для своего народа, но и для всего мира. Раз ему до сих пор удавалось ото всех скрывать такое оружие, значит, диктатор лелеял далеко идущие за границы Главазии планы. А какие цели, кроме абсолютной власти, может вынашивать подобный тип? Ничего себе задачка для шпиона-любителя. Диктатор с амбициями императора мира.
"Меня переоценили. Здесь должна была работать целая армия профессионалов" – думал Гордон, слушая звуки раздававшихся по всей подлодке собственных шагов и шагов его спутников, подталкиваемый в спину грубыми гвардейцами. На своём пути они никого не встретили. Экипаж, не занятый на боевом дежурстве, заранее предупреждённый о их проходе, временно попрятался по каютам. Им давали зелёный свет на свободный проход вплоть до специального отсека.
Дэн и его конвоиры прошли всю лодку до конца. В самом хвосте их маленькая группка остановилась перед круглой, по виду сейфовой дверью. Один из гвардейцев набрал на сенсорном экране код, и стальная крышка отъехала в сторону. Всё-таки место в подводном корабле не хватало и для того, чтобы войти внутрь отсека, Дэну пришлось сильно нагнуться. Внутри их встречала пустота, если не считать горизонтально стоящего на решётке пола, окрашенного в белый цвет железного ящика, походившего на домашний холодильник.
Рифлёные панели из алюминия закрывали стены, кое-где торчали патрубки от каких-то демонтированных агрегатов. Лампы испускали белый режущий глаза свет через сетки специальных рассекателей. Дэна подвели к ящику, ударили под колени, и он упал. Пока один гвардеец удерживал его за шею, другой открывал ящик. Изнутри ящик был выложен серебристой, на вид мягкой тканью. Из стенок ящика торчали симметрично расположенные костыли, имеющие на концах плоские утолщения, как на ручках столовых ложек и вилок. Потом ему сделали укол под лопатку. Дэн отключился.
Пришёл в себя Дэн уже в ящике. Он будто парил в воздухе, его полностью обнажённое тело лежало на лапах костылей, не касаясь дна. Дэна зафиксировали, он не мог пошевелиться, максимально вытянуть конечности. Руки тянулись параллельно друг другу, делая из Дэна, сдающегося на милость победителя, раненного солдата. А ступни его ног застыли таким образом, словно он и лёжа хотел зачем-то встать на мыски и дотянуться до чего-то запретного. Его рот и глаза оставались открытыми и, несмотря на все старания, он не мог их закрыть. Правда, кроме тьмы Дэн ничего не видел. Словно подтверждая ненужность в таком месте зрения ему в уже страдающие от недостатка влаги глаза стала капать некая жидкость. Сначала в первую секунду он почувствовал облегчение, наконец роговица глаз увлажнилась. Но сразу за этим пришла боль. Страшная, разъедающая сразу оба глазных яблока жаркая резь. Его глаза будто резало множество раскалённых лезвий и кололо тысячами острых иголок. Сработала биологическая защита, слёзные железы активно истекали спасительной влагой. Но от слёз стало только хуже. Дэн был уверен, что потерял зрение. Ему просто выжгло глаза и текущие по щекам слёзы он воспринимал как кровь. А невидимая пипетка всё продолжала капать и капать в его глаза раскалённый расплав. Через миллион лет резервуары опустели, и пытка прекратилась. Глаза горели и ныли, всё никак не соглашаясь прекратить болеть.
Кричать Дэн не мог: горло, связки, язык всё находилось под принудительной заморозкой. По неясной причине его палачам не хотелось слушать жалобы Дэна. Хотя как они могли его слышать, находясь за сотней стальных переборок?
