Ангел с железными крыльями

– Этого просто не может быть… потому что, так не бывает, – произнес доктор растерянно. – Если судить по вашим словам, ваш мозг каким-то образом частично, можно даже сказать выборочно, восстановил свою работоспособность. Но это больше похоже на чудо! Не знаю… Просто не знаю, что предполагать и что думать!

Какое-то время мы снова провели в молчании, затем врач меня спросил:

– Когда вы пришли в себя, что вы сразу вспомнили? Или это была ассоциация с чем-то?

– Да. Была тонкая-тонкая ниточка. Она какую-то секунду была натянута до предела, а затем лопнула, – это не было попыткой запутать доктора, потому что я говорил правду. Именно это ощущение было последним пронзительно-ярким воспоминанием, оставшимся от той жизни.

– Ваши слова, голос, выражение лица… Вы это так сказали, что я ее тоже увидел. Она держала вас в темноте, а лопнув, вернула вас к жизни. Знаете, Сергей Александрович, такой беспомощности, как сейчас, я еще никогда не ощущал. На моих глазах случилось нечто, способное перевернуть все наши знания о мозге человека, а я это не могу объяснить. Даже просто не могу понять, что и как с вами произошло!

– Извините. Вы не могли бы представиться?

– Господи! Это вы меня извините. Николай Никандрович Плотников. Приват-доцент и заведующий неврологическим отделением больницы. Вы, наверное, хотите узнать о себе?

Спустя полчаса мне стало известно, что артиллерийский подпоручик, воевавший чуть ли не с первого дня на фронте, в бою получил ранение головы, которое вызвало не только потерю памяти, но и непонятные приступы, заставлявшие его время от времени отправляться в необъяснимые медицинской науке путешествия.

Отец, дворянин, отставной офицер и помещик, умер за два года перед первой мировой войной. Мать проживает в поместье, где-то под Тулой. Младшая сестра заканчивает здесь, в Санкт-Петербурге, институт благородных девиц. Сам же, Сергей Александрович Богуславский, пошел по пути отца, закончив с отличием Михайловское артиллерийское училище. Спустя месяц после выпуска началась война. При разрыве австрийского снаряда получил двойное ранение. В плечо и в голову. Воевал подпоручик Богуславский неплохо, раз был награжден орденом св. Анны 4-й степени. Правда, за что именно, доктор не знал, как и многое другое, но это и понятно, ведь лечащего врача больше интересовала болезнь человека, а не его биография.

Это было все, что мне удалось выжать из доктора Николая Никандровича Плотникова, как я уже потом узнал, милейшего человека и истинного последователя клятвы Гиппократа. Теперь надо было разложить полученную информацию по полочкам и понять, как ей лучше воспользоваться.

Доктор, закончив свой короткий рассказ, снова засыпал меня вопросами о том, что помню, как себя чувствую, но когда понял, что больше ничего нового не добьется, растерянно замолчал. Воспользовавшись паузой, я поинтересовался возможной выпиской, на что он замахал руками и сказал, что об этом еще рано говорить. Две недели стационара, как минимум, так как столь необыкновенный феномен требует тщательного наблюдения. Меня такой расклад вполне устраивал, так как давал время осмотреться в новом для меня мире.

– …затем, батенька, на основании моего заключения вас должна будет освидетельствовать военно-медицинская комиссия. Никак не иначе. Вы же военный. Уж как она решит, милейший Сергей Александрович, так и будет.

– У меня еще один вопрос. Скажите, Николай Никандрович: раз я офицер, то почему лежу здесь, а не в военном госпитале?

– Вы там лежали до того дня, пока вам не поставили диагноз: неизлечим. Чисто случайно узнав о вашем случае, я приложил все усилия, чтобы перевести вас к нам, хотя главный врач был против. Пришлось настоять.

– Спасибо вам, доктор!

Всю последующую неделю я старался проникнуться жизнью человека России образца тысяча девятьсот пятнадцатого года. Читал подшивки газет, разговаривал с медперсоналом и больными. Недоумение, появлявшееся на лицах моих собеседников от моих наивных вопросов, сразу рассеивалось, стоило им намекнуть о потере памяти. Бессовестно пользуясь этим, я старался как можно больше накопить информации, при этом старательно изучая речевые обороты, а также запоминал, а то и заучивал, новые для себя понятия, выражения и слова. Когда мне хотелось расслабиться, пролистывал рекламу, которой было полно в местных газетах. С точки зрения современного человека все эти объявления были написаны настолько простодушно, с таким неприкрытым восхвалением товара, что они поневоле читались, как забавные рассказики.

Первым резким диссонансом в моей новой жизни стало неожиданное появление «сестры». В воскресенье, ближе к обеду, в мою палату неожиданно вошла симпатичная девушка и села у кровати. С минуту, молча, смотрела на меня, а потом начала говорить:

– Здравствуй, милый Сережа. Пришла рассказать тебе новости и передать привет от маменьки. К доктору я сегодня не заходила, но, думаю, ничего нового о тебе не расскажет, ведь ты по-прежнему лежишь на больничной койке. Посмотри, я принесла тебе твоих любимых бубликов и пирожное. Помнишь, мы их ели во французской кофейне на Невском, перед твоей отправкой на войну. Господи, как давно это было! Временами мне кажется, что вся наша веселая и яркая жизнь осталась в далеком прошлом. Почему все так случилось, Сережа?! Когда ты уходил, то сказал, что не пройдет и полгода, как вернешься домой героем. Вернулся. И кем? Как мы теперь будем жить, милый братик?

Ее глаза наполнились слезами. Покопавшись в сумочке, она достала кружевной платочек и стала промокать глаза. Я напрягся, не зная, что сказать, так как мой жизненный опыт ничего не мог подсказать, манеру поведения с девушкой и к тому же с «моей» сестрой.

Когда спустя несколько минут девушка успокоилась, я облегченно вздохнул. Какое-то время мы молчали, а потом Наташа продолжила:

– Знаешь, Сережа, на прошлой неделе на балу я познакомилась с молодым человеком. Он такой веселый и так интересно рассказывает! Его зовут Алексей, и он служит по почтовому ведомству. Знаю, что ты скажешь! Настоящий мужчина должен быть военным. А я вот тебе так отвечу: как насчет тебя? Где тот мужчина?

Ее голос перехватило, а глаза снова повлажнели.

«Хм. Деваться-то некуда, надо представляться и налаживать отношения».

– Может, хватит сырость разводить, сестренка?

При моих словах та неподвижно застыла. С минуту смотрела на меня широко раскрытыми от изумления глазами.

– Сережа?

– Да, Наташа. Да. Доктор меня вылечил. Правда, частично. Памяти нет, зато все понимаю.

– О, чудо! Доктор… Сережа!

Сначала она задохнулась от полноты чувств, потом вскочила на ноги и бросилась обнимать меня. В этот самый момент появился доктор.

– Наталья Александровна, голубушка! Что же вы ко мне сначала не зашли?! Вы на себя посмотрите! Как вы разволновались! Ну-ка глубоко вздохните, а затем медленно выдохните. Еще раз. Может, сестру позвать, пусть вам валерьянки накапает?

– Нет, Николай Никандрович! Не надо! Это все чувства! Спасибо вам, дорогой наш доктор! От себя и нашей маменьки! От всей души! Не знаю даже, как мы вас сможем отблагодарить! Боже мой! Радость-то какая!

– Да успокойтесь вы! Видите ли, память Сергею Александровичу до сих пор не вернулась…

– Так вернется же! Как и сознание! Сережа уже все понимает и говорит внятно! Он вернулся из того мрака, в который был погружен долгие месяцы! Это главное! Я верю, что он на пути выздоровления, так же как верю в вас, славный доктор! Вы можете! Вы уже один раз доказали!

В ее голосе было столько убежденности и веры, что на лице доктора появилась смущение, причем не показное, а настоящее.

После ухода сестры я стал думать о том, что мне теперь придется, как ни крути, а соответствовать роли брата. Весь мой опыт общения с девушками имел чисто созерцательный характер. Все, что мне было известно, было взято из книг или интернета, а как оно на самом деле, приходилось додумывать самому. Впрочем, первый урок в обращении с женщинами мне дали уже через пару дней.

После ужина я лежал на кровати, как ко мне в палату неожиданно вошла сестра-хозяйка нашего барака. Миловидная женщина, лет тридцати пяти – сорока. Высокая грудь, мягкие, округлые руки, ямочка на подбородке. Мне уже приходилось сталкиваться с ней. Даже как-то мельком слышал, что у нее мужа недавно убили на германском фронте.

Она решительно вошла, хлопнув дверью, но сделав пару шагов, вдруг неожиданно остановилась. Сев на кровати, я с недоумением посмотрел на нее, но уже в следующий момент почувствовал, как от нее сильно пахнет спиртным. Некоторое время мы смотрели друг на друга, потом она, краснея, произнесла тихим голосом:

– Господи, что я делаю?

Ее слова объяснили мне, зачем она здесь. Я видел, что она смущена, растеряна и уже начала сомневаться в правильности своего поступка, но упускать подобный шанс я не собирался. Мне хотелось узнать, что такое близость между мужчиной и женщиной. Я несколько замешкался. Причем дело было не в стеснительности, да и как ее может испытывать человек, чье тело в течение последних пяти лет обмывали чужие руки, а в полном отсутствии опыта общения с женщинами. Подойдя к ней, я сказал первое, что пришло на ум:

– Вы красивая, Варвара Тихоновна.

– Я…

Чисто инстинктивно я почувствовал, если прямо сейчас не удержу ее, то она просто развернется и уйдет.

– Хочу тебя. Сильно и страстно.

Эта фраза была единственной, что пришла мне сейчас в голову. Я замер в ожидании ее реакции, но женщина, услышав мои слова, только тихо ахнула и густо покраснела. Не давая ей опомниться, я обнял ее и впился ей в губы долгим, требовательным поцелуем. Она напряглась, упершись руками мне в грудь, но уже спустя минуту ее тело обмякло и губы ответили на мой поцелуй. Чуть отстранившись, я скользнул губами по ее щеке и стал целовать в шею. Она чуть слышно произнесла:

– Господи. Что вы со мной делаете? Пожалейте…

В следующее мгновение наши губы слились в страстном поцелуе. Когда мы оторвались друг от друга, она тихо произнесла:

– Вы только не подумайте… Я не такая….

– Ничего не надо говорить.

Положив руку ей на грудь, я даже под плотной тканью почувствовал, как набухает сосок. Она попыталась отшатнуться, но я не дал. Спустя минуту короткий стон вырвался из ее пухлых губ, а уже в следующее мгновение, закинув руки мне на шею, она стала меня жарко целовать.

У меня не сразу все получилось, чем я немало удивил женщину, видно, ожидавшую от мужчины большего опыта в любовных играх, но когда после третьего раза, мокрая от пота, она откинулась на подушки, то в ее взоре читалось нечто похожее на восхищение. Мне хотелось еще. Жадно глядя на нагое тело, я стал гладить полную грудь. Наши глаза встретились.

– Саша. Сашенька, ненасытный ты мой, – повернувшись, она прижалась ко мне всем своим телом и тут же смутилась, почувствовав, как начало подниматься мое мужское естество.

В эту ночь мы так и не заснули. На следующий день я пытался найти ее и вскользь поинтересовался ее отсутствием, как мне вдруг сказали, что она здесь больше не работает, а вчера приходила в больницу, для того чтобы попрощаться, так как с санитарным поездом уезжает на фронт.

«Вон оно как. Жаль, конечно…»

Когда утром медсестра сказала, чтобы я явился к доктору Плотникову, у меня даже и тени сомнений не было, что разговор пойдет о выписке, но, как оказалось, интерес к моей особе был вызван совершенно другим обстоятельством.

– Сергей Александрович, здравствуйте! Гм! У меня к вам… скажем так, приватная беседа.

– Слушаю вас, Николай Никандрович.

– Дело в том, что я вас, голубчик, долго наблюдал. Дважды вас обследовали мои коллеги, которые пришли к тому же выводу, что и я: этого просто быть не может. Вчера мы собрали консилиум и спустя несколько часов пришли к единому мнению: мы не знаем, что с вами произошло. Это выходит за пределы наших знаний о человеческом мозге, Сергей Александрович. Гм! Правда, можно еще сказать и так: чудо, господа! Кстати, так заявил вчера на нашем совещании мой коллега, Тихомиров Валентин Владимирович. Он также сделал предложение пройти у него в клинике обследование…

– Извините, что перебиваю, но больше лежать не хочу!

Доктор понимающе покивал головой:

– Я ему так вчера и сказал. Собственно это все, Сергей Александрович. Завтра мы вас выписываем. Да-с. Погодите, что-то еще… Ага! Во вторник вы должны присутствовать на военно-медицинской комиссии, – он покопался в бумагах на столе, вытащил лист и подал мне. – Вот уведомление. Прочитайте и распишитесь.

– Это все?

– Да. Это все. Физически и умственно вы полностью здоровы, если можно так говорить о человеке, превосходящего силой троих людей.

– Почему троих?

– Тут у нас, рядом с воротами больницы, как-то телега застряла. Загородила проезд. Ни выехать, ни проехать. Послали на помощь вознице истопника и дворника. Стали втроем выталкивать телегу, а та – ни в никакую! Тут вы во дворе появились. Видно, сестра недоглядела, вот вы и отправились в свое очередное путешествие. Я как раз стоял у лестницы главного здания в ожидании извозчика и вдруг увидел вас. Сначала вы остановились и смотрели, а затем неожиданно подошли к телеге, отодвинули мужиков в сторону, после чего схватили ее за задок, подняли и переставили на другое место. Вот как! После этого случая как-то поинтересовался у вашей сестры, где вы взяли такую силушку, и она рассказала о вашем, с самого детства, увлечении французской борьбой, английским боксом и атлетической гимнастикой. Вот такой вы силач, Сергей Александрович!

Выйдя из кабинета Плотникова, я отправился к себе в палату, но стоило мне открыть дверь, как увидел сидящую на кровати сестру. Неожиданность заключались в том, что воспитанницы пансиона могли покидать его стены только в воскресенье, а сегодня был четверг.

«Что-то случилось? – я вгляделся в лицо девушки. Оно было взволнованным, бледным, но не заплаканным. – Значит, ничего страшного».

– Здравствуй, сестренка! Что случилось?

– Сережа! Мама прислала вчера письмо! Она хочет, чтобы я как можно быстрее приехала к ней!

– Зачем? У нее что-то со здоровьем?

Наташа отрицательно замотала головой, словно маленькая девочка, а потом тихо сказала:

– Она нашла мне жениха.

Ее слова поставили меня в тупик. Я смотрел в большие карие глаза девушки и просто не знал, что сказать. Это хорошо или плохо? Утешать или поздравлять?

– Гм. А… ты его знаешь?

– Познакомились в прошлом году, когда я приезжала на каникулы.

Она замолчала. Ее поведение совсем не походило на поведение прежней жизнерадостной разговорчивой девицы.

– Он что старый или уродливый?

– Ему тридцать три года. Он не уродливый. Обычное лицо.

Ее вид и голос говорили об одном: он ей не нравится.

– Гм. Так что прямо сейчас свадьба будет?

– Какой ты смешной, Сережа! Сначала будет помолвка, а уже потом свадьба! Ты что забыл: у меня выпуск только через четыре месяца! Я буду уже совсем взрослая! – она улыбнулась своим словам, но потом снова поскучнела.

– Так ты сейчас едешь на помолвку?

Сестра сделала несчастное лицо и сказала:

– Да. Мама очень хочет тебя видеть и просила, чтобы ты меня сопровождал, если не будет ущерба твоему здоровью.

– Наташа, у меня на следующей неделе военно-медицинская комиссия. Никак нельзя не явиться.

– А я так на тебя рассчитывала, – девушка погрустнела еще больше. – Ладно. Но ты хотя бы меня на вокзал проводишь?

– Думаю, да. Нет, точно провожу. Скажи, а ты как-то обмолвилась о молодом человеке. Ты с ним как… – я специально сделал паузу.

– Как ты мог так обо мне подумать!

Лицо девушки вспыхнуло красным густым цветом.

– Эй! Я же ничего такого не хотел сказать! Просто хотел узнать: ты с ним видишься?

Сестра опустила голову и тихо сказала:

– Да. Дважды. Мы гуляли с ним по городу.

– Он тебе нравится?

– Не… знаю.

Девушка была в явном смущении, а значит, здесь были замешаны чувства. Что делать? У меня не было ответов на подобные вопросы, потому что даже у этой девчонки было больше жизненного опыта, чем у меня, поэтому мне пришлось сделать умный вид и изобразить, что думаю над тем, как ей помочь. Наташа уже оправилась от смущения и сейчас смотрела на меня в надежде, что я помогу найти ей выход. Дальше молчать было уже неудобно, поэтому я спросил ее:

– Так ты не хочешь ехать?

– Не хочу, но не поехать – значит огорчить маму.

– Тогда… может, тебе заболеть?

– Ты думаешь, что так будет правильно?

– Не знаю. Я только в одном уверен, что человек, будь он мужчина или женщина, должен быть хозяином своей судьбы. У него должен быть выбор.

Наташа некоторое время изучала мое лицо, потом опустила глаза и задумалась. Ее пальцы автоматически стали разглаживать платье на коленях. Наконец она сказала:

– Даже не знаю. Мама может написать письмо хозяйке пансиона, мадам Жофре, и тогда все откроется. Мне очень не хочется причинять ей хоть какую-то боль, Сережа. Ей и так трудно без папы.

Я вспомнил измученные внутренней болью глаза своей матери, и у меня невольно вырвалось:

– Забудь мой совет. Мама – это… святое.

Еще пара минут прошла в молчании, потом сестра встала, отвернулась и некоторое время смотрела в окно.

– Я еду завтра пятичасовым поездом. Приезжай к четырем часам, к пансиону. Буду ждать тебя.

Сказав, она повернулась, затем подойдя ко мне, поцеловала в щеку (так она делала каждый раз) и пошла к двери.

– До завтра, братик.

– До завтра.

Она ушла, а я продолжал смотреть на закрытую дверь, так как ее приход дал толчок моим мыслям в новом направлении. Удачное начало моей новой жизни теперь мне таким не казалось. У меня была сестра и мать. Со всеми их проблемами. И от этого никуда не деться.

Встал с кровати и стал смотреть в окно. Небо было затянуто серыми тучами, из которых сыпал мелкий, противный дождик. Несколько минут неподвижно стоял и смотрел на унылую картину заброшенного сада, пока не пришел к мысли:

«Не торопи события, парень. Все придет само собой».