Они были первыми
Брови на худощавом лице полковника Штольце удивленно приподнялись вверх. По выражению его лица, Канарис понял вопрос, который тот захотел ему задать, и тут же сам на него ответил.
– Я вам рассказывал Штольце о вчерашнем совещании в рейхсканцелярии. Фюрер поручил «Абверу» ликвидировать русскую разведывательную сеть в Польше. Я пообещал ему это сделать в самый короткий срок. Мы с вами полковник разработали прекрасный план действий, – Канарис сделал паузу и взглянул на Штольце. Тот согласно кивнул. – И вот теперь, – продолжил Канарис. – Этому плану хотят помешать!
– Кто? – удивленно спросил Штольце.
Канарис поморщился и затем ответил.
– Имперская служба безопасности! Сегодня утром люди Гейдриха арестовали Горбенко и, видимо, захотят его с пристрастием допросить.
Штольце в растерянности покачал головой.
– М-да… неожиданный поворот событий, – сказал он. – И откуда только они узнали о Горбенко?
Канарис с безнадежностью махнул рукой.
– Я думаю, в этом здании у СД достаточно глаз и ушей. Теперь я понимаю, почему Гейдрих поднял тему русских разведчиков в Польше на вчерашнем совещании у фюрера. Видимо, он получил информацию о Горбенко.
– И что же нам теперь делать, господин адмирал? – спросил Штольце. – Если Горбенко заговорит, люди Гейдриха смогут ликвидировать русскую сеть первыми. Тогда вся наша многомесячная работа пойдет насмарку. Все-таки Горбенко нашли и разоблачили мы. Может быть, вам стоит обратиться к фюреру? Пусть он запретит СД вмешиваться в дела «Абвера».
Канарис отрицательно покачал головой.
Это, я сделаю только в крайнем случае, – ответил он. – Фюрер благосклонен к СД. В случае конфликта между СД и «Абвером», он наверняка встанет на сторону своей партийной службы безопасности.
Канарис в задумчивости посмотрел в окно и затем, прищурив глаза, перевел их на Штольце.
– Ситуация, действительно, сложилась очень неприятная. – сказал он. – Но я думаю, полковник, что из неё у нас есть прекрасный выход.
Брови Штольце удивленно приподнялись вверх.
– Какой, господин адмирал? – растерянно спросил он.
Канарис выдержал долгую паузу и затем сказал.
– Отправить Горбенко обратно в Россию!
Штольце неопределенно пожал плечами.
– И что это нам даст? – спросил он.
Канарис откинулся на спинку кресла.
– Что это нам даст, Штольце? – перепросил он. – Во-первых, мы помешаем Гейдриху доложить фюреру о ликвидации русской сети в Польше и во-вторых, не исключено, что мы сможем завербовать этого Горбенко. – уверенно сказал Канарис.
Штольце с сомнением покачал головой.
– Вы зря сомневаетесь… – нахмурился Канарис. – Конечно, чекист Горбенко вряд ли будет сотрудничать с нами по идейным соображениям, но он уже один раз побывал в сталинской тюрьме и, вряд ли захочет попасть туда снова. А после возвращения на территорию СССР, он там вполне может оказаться.
– Почему вы так думаете, господин адмирал? – спросил Штольце.
– А поставьте себя на место его руководителей, – предложил Штольце Канарис. – Он возвращается в Россию после ареста. Я сомневаюсь, что они хотя бы одному его слову поверят. Тем более, что он уже был когда-то «врагом народа». Оказавшись в такой ситуации, Горбенко может изменить своим принципам и согласиться на сотрудничество с нами. А уж мы поможем ему оправдаться перед своими начальниками.
– Вы, как всегда правы, господин адмирал. – согласился с Канарисом Штольце. – Но сейчас Горбенко находится в руках СД. Я не думаю, что господин Гейдрих так просто отдаст его.
Канарис в знак согласия кивнул головой.
– Я тоже так думаю, Штольце. – ответил он. – Поэтому Горбенко надо освободить так, чтобы «Абвер» был здесь не причем. Пусть этим займется штаб «Вали».
Польша. Ледницы. 21 июня 1941 года…
Дверь в комнату, в которой сидел Горбенко, распахнулась, и в неё вошли два эсесовских офицера. Один из них, низенький и толстый, щелкнув выключателем, зажег в комнате свет, а второй, высокий и плечистый, подойдя к столу, положил на него резиновую дубинку и моток электрического провода. Вытащив из кармана брюк зажигалку, он закурил сигарету и, затем с нескрываемой издевкой, посмотрев на Горбенко, спросил его на плохом польском языке:
– Вы, пан Анджей Скавронский?
Горбенко утвердительно кивнул головой.
– Да, это я! – ответил он по-польски и затем, перейдя на немецкий язык, возмущенным голосом добавил. – Господа, я не понимаю, за что меня арестовали. Я подданный Советского Союза и нахожусь на территории Германии на законных основаниях. Я ездил к своей сестре. У меня есть разрешение вашей пограничной комендатуры.
Слова Горбенко не произвели на эсесовцев никакого впечатления.
– А вы находитесь не под арестом, пан Скавронский, – криво улыбнувшись, ответил ему толстяк.
Горбенко поднял на эсесовцев удивленные глаза.
– Тогда почему меня держат в этой комнате в наручниках? – спросил он.
Высокий эсесовец стряхнул пепел с сигареты на пол и затем ответил:
– Мы хотим получить от вас, пан Скавронский, некоторую информацию… – эсесовец сделал паузу и со значением посмотрел на Горбенко. – Если вы нам её сообщите, то вас немедленно отпустят. – добавил он.
Горбенко в недоумении пожал плечами.
– Я работаю простым учителем в Гродно и вряд ли располагаю информацией, которая может вас интересовать. – ответил он.
– А вот это уже позвольте решать нам… – с угрозой в голосе заметил эсесовец.
Сделав вид, что раздумывает, Горбенко некоторое время молчал и затем нехотя кивнул головой.
– Пожалуйста, так как у меня все равно нет выбора, я готов ответить на ваши вопросы, господа, но право же не знаю, чем могу быть вам полезен.
Эсесовцы обменялись взглядами.
– А вопрос у нас такой… – спросил высокий эсесовец. – Мы хотели бы знать, с кем вы, пан Скавронский, кроме вашей сестры, еще встречаетесь в Сувалках?
Эсесовцы впились глазами в лицо Горбенко. Тот пожал плечами, и, после недолгих размышлений, спокойно ответил:
– Да ни с кем. Вот только вчера в поезде познакомился с неким господином Клаусом Визенталем из министерства торговли Рейха. Может быть, вас интересует именно он?
Высокий эсесовец вытащил из уголка рта сигарету и покрутил головой.
– Нет, этот добропорядочный гражданин Рейха нас не интересует, пан Скавронский.
Горбенко пожал плечами.
– Тогда больше ни с кем, господа, – ответил он. – Я всю ночь провел с сестрой, а рано утром взял пролетку и поехал на вокзал. Можете спросить об этом у Зоси.
Это, все, что вы хотите нам сказать? – бросая сигарету на пол, спросил высокий эсесовец.
Горбенко выдавил на своем лице подобие улыбки.
– К сожалению, все…
Значит вы не поняли нашего вопроса, пан Скавронский! – с нажимом в голосе произнес эсесовец. По его голосу было видно, что он начинает нервничать. – Придется освежить вашу память.
Эсесовец вытащил из нагрудного кармана френча несколько фотографий и поднес их к глазам Горбенко.
– Вам знакомы эти господа? – спросил он и заглянул Горбенко в глаза.
Взглянув на фотографии, Горбенко ощутил мгновенную сухость во рту. На одной из фотографий он узнал бывшего руководителя минского городского банка Борислава Мечика. А с другой, на него смотрело лицо главного бухгалтера этого же банка Андрея Козловского. Горбенко познакомился с этими людьми в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, когда работал в центральном аппарате НКВД в Минске и вел их дело по обвинению в организации подпольной террористической группы. Как выяснилось на следствии, никакой группы обвиняемые не создавали, а занимались обыкновенным разворовыванием государственных средств. Тем не менее, каждый из них был осужден на десять лет по статье пятьдесят семь и отправился отбывать наказание куда-то в Карелию. Глядя на фотографии, Горбенко молчал, не зная, что говорить, а эсесовец с нескрываемой иронией разглядывал его растерянное лицо. Подождав еще несколько секунд, он медленно, как бы взвешивая каждое слово, спросил:
– Так вам знакомы эти люди, пан Скавронский?
Горбенко отрицательно покачал головой.
– Нет, эти люди мне не знакомы, господа. – оправившись от удивления, ответил он.
Эсесовец подошел к столу и вытащил из пачки новую сигарету.
– А вот они вас очень хорошо помнят, пан Скавронский, – возвращаясь к табурету, на котором сидел Горбенко, сказал он. – Только не под этой фамилией, а под другой… – эсесовец наклонился к уху Горбенко и шепнул. – Павел Владимирович Горбенко…
На лице Горбенко не дрогнул не один мускул. Эсесовец презрительно усмехнулся.
– И место вашей работы они запомнили, – добавил он. – Н.К.В.Д. – чеканя каждую букву, громко сказал он.
– Я еще раз повторяю, – все также спокойно ответил Горбенко. – Этих людей я впервые вижу. Видимо, они спутали меня с кем-то другим.
Эсесовец недовольно нахмурился и затем с угрозой процедил:
Значит, вы не хотите быть с нами откровенным, товарищ Горбенко. Боюсь, об этом вам скоро придется сильно пожалеть!
При этих словах толстый эсесовец вышел из комнаты.
– Вы о «сыворотке правды», конечно, слышали? – разминая в пальцах сигарету, спросил Горбенко высокий.
Тот отрицательно покачал головой.
– Нет, не слышал, – ответил он.
– Очень хорошо! – эсесовец, показав неровные желтые зубы, улыбнулся. – Это такой химический препарат, от которого человек становится очень болтливым. Помимо своей воли… – пояснил он. – Сейчас сюда придет врач и сделает вам укол. Предупреждаю заранее… – эсесовец поднял вверх, украшенный золотым перстнем, указательный палец. – Доза будет на пределе допустимой. В вашем возрасте это уже опасно. Можете и не выдержать.
Не успел эсесовец закончить говорить, как дверь в комнату распахнулась, и в нее вошел невысокий человек в белом помятом халате и такой же мятой белой шапочке. Опустив на лицо марлевую повязку, он положил на стол небольшой чемоданчик, раскрыл его и, вытащив из него ампулу, уверенным движением наполнил большой стеклянный шприц.
– Я готов, – тихо и даже как-то буднично сказал он, подходя к Горбенко.
– Спрашиваю последний раз! – голос эсэсовца изменился и стал резким и угрожающим. – Или вы начинаете говорить то, что нас интересует или за дело примется он, – и эсесовец кивнул на человека в белом халате.
– Давайте, валяйте, – стараясь сохранять спокойствие, через силу улыбнулся Горбенко.
Его лицо оставалось бесстрастным, но он чувствовал, что нервы, напряженные до предела, вот-вот выйдут из его повиновения. «Главное, не думать о «Жане» и «Малыше». Главное, не думать… – лихорадочно приказывал он сам себе, наблюдая, как врач, перетянув его руку тонким резиновым жгутом, медленно вводит иглу в вену. – Надо найти какую-нибудь приятную мне тему и думать только о ней, – вспомнил он рекомендации своих бывших коллег-разведчиков, работавших когда-то вместе с ним в торгпредстве в Берлине. Вдруг, перед его глазами возникло лицо Зоси Скавронской. – А почему бы и нет?» – мысленно усмехнулся он, представив реакцию эсэсовцев после того, как у него закончится действие наркотика.
Почувствовав легкий укол в руку, Горбенко закрыл глаза и начал мысленно отсчитывать удары собственного сердца. На цифре «десять» его голова начала наливаться тяжестью. Он приподнял веки и вдруг увидел, как лица окружающих его людей поплыли куда-то в сторону и стали постепенно уменьшаться в размерах, словно удаляясь от него. Их голоса зазвучали глуше, как в тумане, и он начал проваливаться в липкую, тягучую, чернеющую ночным мраком темноту.
Польша. Млыно. 21 июня 1941 года…
У края небольшой дубовой рощи на покрытом травой косогоре сидело человек двадцать вооруженных людей. По внешнему виду было трудно определить – кто они? На ком-то из них был старый немецкий мундир со споротыми нашивками и погонами. Кто-то был одет в поношенную гражданскую одежду. На ком-то были грязные, закопченные робы заключенных концлагеря. Люди лениво нежились на горячем июньском солнце и изредка перебрасывались ничего не значащими словами. Наконец, один из них, видимо старший, дал короткую отрывистую команду на немецком языке. Люди поспешно вскочили с земли и выстроились в шеренгу.
Вдалеке на проселочной дороге появилось небольшое облачко пыли. Постепенно оно стало расти и вскоре превратилось в сверкающий полированными боками легковой автомобиль. Скрипнув тормозами, он остановился рядом с шеренгой. Дверь автомобиля распахнулась, и из него вышел немецкий офицер. Стоящий перед шеренгой человек в вельветовой куртке и старых польских армейских брюках с немецким автоматом на плече громко крикнул: «Смирно!» и, повернувшись кругом, подошел к офицеру.
– Господин лейтенант! – доложил он. – Группа по вашему приказу построена. Командир группы, фельдфебель Ульрих.
Офицер, не отвечая на приветствие, обошел строй и, затем, остановившись рядом с фельдфебелем, торжественным голосом сказал:
– Солдаты, сегодня вам предстоит выполнить важное задание, порученное нам, лично адмиралом Канарисом. Не удивляйтесь тому, что вы будете делать. Вы должны знать только одно – все, что вы делаете, служит интересам Германии и нашего фюрера Адольфа Гитлера!
Строй безмолвно выслушал слова офицера. Тот обратился к фельдфебелю:
– Вы узнали, куда увезли Скавронского?
– Так точно, господин лейтенант, – ответил фельдфебель. – Его держат в деревне Ледницы. Рядом с ней находится большой концентрационный лагерь, куда свозят поляков и евреев со всей восточной Польши. Именно поэтому я переодел часть своих людей в одежду заключенных.
– Каков ваш план, фельдфебель? – поинтересовался лейтенант.
– Мы разыграем нападение на лагерь польских партизан. – ответил фельдфебель. – После этого ворвемся в дом, в, котором держат Скавронского, и освободим его.
– Хорошо! – согласился лейтенант. – Постарайтесь обойтись без жертв. Но если вам окажут вооруженное сопротивление, не задумываясь, применяйте оружие. Я на машине буду ждать вас на окраине деревни.
– Слушаюсь, господин лейтенант!
Польша. Ледницы. 21 июня 1941 года…
Когда Горбенко открыл глаза, то ему показалось, что он сейчас умрет. Все его тело нестерпимо болело, а в голове беспорядочным хороводом мелькали несвязанные обрывки мыслей. От сильного головокружения его немного подташнивало, и он никак не мог сосредоточиться и понять, что происходит вокруг. Он с трудом напряг память. Попытался ухватиться за одну мысль, другую… Вначале ему это не удавалось. Но он делал это снова и снова и, наконец, ценой неимоверных усилий смог заставить свой разум вновь подчиниться телу. Скосив глаза в бок, Горбенко увидел сидящего на табурете высокого эсэсовца.
– Как самочувствие? – нагловато осклабился тот и, нагнувшись, похлопал Горбенко рукой по плечу. – Никогда бы не подумал, что у вас такие буйные эротические фантазии. Да еще и о вашей родной сестре. Просто до неприличия.
Эсесовец выпрямился и, запрокинув голову, громко захохотал.
– Вы ей, над-еюсь, нич-его не скаж-ете? – с трудом ворочая непослушным языком, прошептал Горбенко.
– Да уж придется! – эсесовец оборвал смех и потянулся к, лежащей на столе, пачке сигарет.
Он закурил и, выпустив перед собой облачко дыма, с недовольным видом посмотрел на Горбенко.
– К сожалению, вы не сказали с каким заданием прибыли сюда. А колоть вас еще раз врач запретил. Сердце может не выдержать, – эсесовец сделал паузу и вновь выпустил изо рта облачко дыма, на этот раз прямо в лицо Горбенко. – Придется использовать более простые способы добывания информации, – с угрожающей интонацией в голосе сказал он. – Вы пока посидите, придите в себя, а мы сейчас приведем сюда вашу мнимую сестру. Возможно, она поможет развязать вам язык.
Через полчаса эсесовцы втолкнул в комнату, дрожащую от холода и страха Зосю Скавронскую – высокую молодую девушку с копной густых длинных черных волос. Девушка была одета в пеструю домотканую юбку и выцветшую на солнце сиреневую блузку. Увидев, сидящего на табурете Горбенко, она тихо вскрикнула и, закрыв рот рукой, попятилась к двери. Эсесовец взял девушку за руку и, придвинув табурет, посадил напротив Горбенко, так что их колени почти соприкоснулись. Затем принес другой табурет и со скорбным выражением на лице сел рядом.
– К сожалению, ваш мнимый брат, пани Скавронская, никак не хочет нас понять, – грустным голосом сказал он. – Может быть, вы поможете ему это сделать?
С трудом подняв тяжелую, как бы налитую свинцом голову, Горбенко посмотрел в испуганное лицо Зоси. «Похоже, ей тоже сильно досталось. Вон, какие круги под глазами» – подумал он, заметив, как та вдруг побледнела и, пошатнувшись, схватилась руками за край табурета. Эсесовец поднялся с табурета, встал сзади Зоси и положил ей на плечи свои ладони. Выждав несколько секунд, он наклонился к ее уху и ласковым голосом заговорил.
– Я думаю, вам, пани, будет неприятно, если этот человек умрет. Причем умрет из-за своего и вашего упрямства. Я прошу сказать мне только одно… – он сделал паузу и, вдруг повысив голос, почти крикнул: – Как давно ты грязная польская шлюха сотрудничаешь с русскими, и какие задания ты выполняла?
Жалобно глядя на Горбенко, Зося пожала плечами.
– Я уже говорила вам, пан офицер. Этот человек действительно мой родной брат Анджей Скавронский, который живет в Гродно.
Эсесовец повернул голову девушки лицом к себе и заглянул ей в глаза.
– Я еще раз повторяю. Если ты не ответишь на мои вопросы, я забью его до смерти, – эсесовец кивнул на бессильно свесившегося со стула Горбенко. – Подумай хорошенько. Даю тебе минуту на размышление.
Зося растерянно посмотрела на эсэсовца.
– Вы не можете так поступить. Вы же человек, а не зверь.
– В первую очередь я солдат, – чеканя каждое слово, ответил тот. – И имею приказ получить от тебя эту информации. У тебя еще осталось десять секунд, пять…
Эсэсовец взглянул на часы и вдруг тыльной стороной ладони почти без замаха ударил девушку по лицу. Вскрикнув от неожиданности, та, закрыла рукой рот и, не удержавшись, упала на пол. Эсэсовец взял Зосю под руки и, легко подняв, посадил обратно на табурет.
– Не заставляй меня делать тебе больно, – его голос зазвучал почти дружески.
Зося, опустив голову, всхлипнула и кончиками пальцев осторожно потрогала распухшую губу.
– Я повторяю, этот человек мой брат Анджей, – упрямо ответила она, откинув рукой сползшие на лоб волосы.
На этот раз эсесовец ударил её изо всей силы. Девушка, опрокинув табурет, рухнула на пол и замерла не двигаясь. Увидев, что она потеряла сознание, эсесовец взял со стола дубинку и подошел к Горбенко.
– Если не хочешь, чтобы я продолжил с ней развлекаться, готов тебя внимательно выслушать, – небрежно поигрывая дубинкой, спросил он.
Горбенко облизнул запекшиеся губы.
– Мразь фашистская! – с ненавистью сказал он.
– Ничего, – эсесовец презрительно усмехнулся. – Сейчас она придет в себя, и я у неё на глазах займусь тобой.
Внезапно за дверью в коридоре возник какой-то шум. Эсесовец с удивлением посмотрел на дверь. Та вдруг с треском распахнулась, и в комнату ворвалось несколько, вооруженных автоматами людей. Горбенко успел заметить на них гражданскую одежду и двухцветные красно-белые повязки на рукавах. Затем перед глазами у него все поплыло, и он, свалившись на пол, потерял сознание.
Польша. Балинка. 21 июня 1941 года…
Горбенко с трудом открыл глаза и вдруг почувствовал, что ему очень холодно. Приподняв голову, он осмотрелся вокруг. В колющей глаз ночной темноте он рассмотрел, засеянное клевером поле, несколько деревьев, растущих на его краю и серебристую рябь реки, которая текла за полем. Всмотревшись в её изгибы, он вдруг понял, что это Неман, на другом берегу, которого была территория СССР. Горбенко с трудом встал с земли и вдруг увидел, что рядом с ним лежит бесчувственное тело Зоси Скавронской. Он осторожно поднял её и, не разбирая дороги, понес через поле к реке.
Часть вторая. Первый день войны
Гродно. Управление НКВД. 22 июня 1941 года…
Через маленькое зарешеченное окошко начали пробиваться первые еще робкие солнечные лучи. Горбенко посмотрел в окно и понял, что скоро, всего через несколько минут, наступит рассвет. Он бросил взгляд на ручные часы. Было половина четвёртого ночи двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. Тяжело вздохнув, Горбенко опустился на деревянную койку. Он сидел в крошечной, всего три на три метра, камере предварительного заключения городского управления НКВД Гродно. В соседней с ним камере сидела Зося Скавронская. Сразу после перехода границы, поздно вечером в субботу, они оба были арестованы пограничниками и под усиленной охраной доставлены в пограничную комендатуру, находящуюся в городе Осовец, километрах в ста от Гродно. Горбенко попросил, как можно быстрее связать его по телефону с капитаном Матвеевым, который возглавлял управление НКВД в Гродно и который отправлял его с заданием на территорию Германии. Но ему ответили, что капитан Матвеев сейчас очень занят, и говорить с ним не может, так как по приказу наркома обороны в гарнизоне города объявлена боевая тревога.
Через час в комендатуру приехала машина, на которой Горбенко и Зося Скавронская были доставлены в Гродно и без объяснения причин посажены в камеры внутренней тюрьмы при городском управлении НКВД. Чуть позже начальник караула, который охранял внутреннюю тюрьму, сказал Горбенко, что распоряжение об его аресте получено из Минска и, что завтра утром он вместе с Зосей Скавронской будет отправлен туда. Пожав плечами, Горбенко смирился со своей участью, прилег на койку и постарался заснуть. Но сон не шел к нему. Тяжелые мысли одолевали его, и он снова и снова пытался понять, что же с ним произошло за последние два дня – кто его освободил из эсесовского застенка и, как он попал на пограничный берег Немана? Все произошедшее с ним было настолько нереальным, что даже сам Горбенко с трудом верил в случившееся. Что же тогда говорить о других… И самое неприятное было то, что с момента своего освобождения из камеры пыток до того, как он очнулся на клеверном поле, Горбенко почти ничего не помнил. Не могла ему ничем помочь и Зося Скавронская, так как тоже была без сознания и очнулась только тогда, когда Горбенко переплыл вместе с ней Неман. По своим коротким, отрывочным воспоминаниям Горбенко предположил, что его и Зосю освободили польские партизаны. Он видел на рукавах людей, ворвавшихся в камеру, где их допрашивали эсэсовцы, бело-красные повязки. Скорее, всего, они напали на концентрационный лагерь, находящийся где-то поблизости, так среди партизан были люди в лагерной одежде. Но зачем они отвезли его и Зосю на границу? Словно они знали, кто он такой.
Чем больше размышлял Горбенко над случившимся, тем меньше верил в то, что его освобождение, было случайностью. Не давало ему покоя также одно воспоминание, которое ему самому иногда казалось сном или бредом. Он помнил, как открыл глаза и увидел, что едет на заднем сиденье легковой автомашины. Рядом с ним сидела, опустив голову Зося. А на переднем сиденье Горбенко увидел людей в немецкой военной форме. Один из них, лейтенант повернулся к нему и, увидев, что Горбенко пришел в себя, вдруг с силой ударил его ладонь по лицу, после чего Горбенко вновь потерял сознание. Лицо этого лейтенанта накрепко врезалось Горбенко в память. Но происходило ли с ним это в действительности или это всего лишь плод его фантазии, решить Горбенко не мог. Поворочавшись на койке Горбенко, снова поднес руку с часами к глазам. Прошло сорок минут.
Вдруг пол в его камере содрогнулся, и он чуть было не упал с койки на пол. Он приподнял голову и стал внимательно прислушиваться. С улицы доносились звуки, похожие на далекие взрывы. Вдруг что-то громыхнуло почти рядом с домом, в котором находилось городское управление НКВД. С потолка камеры на Горбенко посыпалась штукатурка. Он слез с койки и лег на пол. Затем до него донесся вой проносящегося над домом самолета и звуки пулеметных очередей. С улицы послышались громкие испуганные крики людей. Горбенко вскочил с пола, подбежал к зарешеченному окошку и посмотрел в него. Окошко находилось почти на уровне земли, но ему были хорошо видны несколько разрушенных домов на противоположной стороне улицы и громадный пожар, разгорающийся над находящимся чуть дальше бензохранилищем. «Что это?.. – с ужасом подумал Горбенко. – Неужели диверсия?.. Но откуда тогда самолеты?..» Вдруг он понял, что происходит… «Это война!.. – молнией промелькнуло у него в голове. – Конечно война!.. Поэтому его и арестовали на территории Германии, не боясь дипломатического скандала. Война все спишет…» Горбенко бросился к двери и изо всех сил застучал в неё кулаком. «Откройте!» – громко закричал он, но за дверью не было слышно ни одного звука.
Варшава. Сулеювек. 22 июня 1941 года…
В середине дня двадцать второго июня подполковник Шмальцшлегер связался по телефону с адмиралом Канарисом.