– Д-да, двухгодичник.
– О! Я тоже! Ты откуда?
– Из Уфы.
«Охренительно!» – подумал я.
– Я тоже из Уфы.
Очкарик мне понравился. Умные глаза смотрели на меня через очки совершенно дружелюбно и, что совершенно подкупало, с его губ никогда не сходила слегка покровительственная улыбка старшего товарища. Как оказалось потом, Коля Ткаченко работал на УМПО испытателем ракетных двигателей. Ему было уже 28 лет и его загребли чуть не в последнюю минуту перед истечением возрастного ценза. Мы ему потом говорили: «Коля! Смотри, тебе 28 лет, а ты уже лейтенант!» Он был с Украины, из города Луцка. Окончил так же УАИ и мирно трудился на заводе. И вот, хренак – и в Эмбе! Полковник довёз нас через все КПП, где мы предъявляли свои предписания, высадил возле офицерской гостиницы, сказал напоследок:
– Сейчас отдыхать, завтра в девять ноль-ноль в штабе.
– А как мы доберёмся?
– Разберётесь. Вы в армии уже, – и уехал.
В гостинице нас поселили в трёхместный номер, где уже был один жилец. Капитан ПВО. Как его звали, я, конечно, не помню, но крайне признателен, что он быстро нас ввёл в курс дела. Он был кадровый офицер, похоже, настоящий. Любил свою работу. Дело в том, что в Эмбе-5, так назывался военный городок, в котором нам предстояло жить, находился полигон для учений войск ПВО, где они тренировались сбивать «лажки», ложные цели. Нынче это называется беспилотниками. По иронии военного устройства, там располагались непосредственно ракетчики, воинские части которых относились к Среднеазиатскому военному округу, и «лётчики», относившиеся к Приволжскому военному округу. Соответственно, у первых лычки были красные, а у вторых голубые. Но это было не единственное различие. При переходе на летнюю форму одежды, к примеру, «ракетчики» носили пилотки и рубашки с короткими рукавами, а «лётчики» – фуражки, длинные рукава и галстук, невзирая на жару. Это было внешним различием, а сущностным было то, что огромная концентрация молодых мужиков в одном месте при дефиците женщин обязательно приводит к необъяснимым с точки зрения здравого смысла конфликтам. Но всё это я узнал позже, а пока внимательно слушал байки капитана, как они стреляют на учениях, как их проверяют и что может происходить в процессе этого.
Запомнилась одна история:
– Отстрелялись мы, – рассказал капитан, – зачехлили технику и заслуженно выпили. Утром нас по тревоге поднимают и на плацу строят. Стоит наш командир, а рядом с ним дед-казах, лошадь недалеко пасётся. «Значит так, – говорит командир голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Товарищ приехал к нам из Мугоджар. Это сорок километров отсюда. Приехал он по той причине, что вчера вечером ему во двор упала ракета. К вашему счастью, не разорвалась! Он сейчас поедет с вами и покажет. Выделить по одному человеку из подразделений, чтобы определить, какой мудак стрелял не по целям, а по Мугоджарам. Разойтись!»
Скажу честно, раньше мне эта история казалась смешной, а сейчас не очень. Даже, вернее, очень печальной. Сегодня этих мудаков сотни, стреляют они не по Мугоджарам, а по Украине, откуда приехал в Уфу, чтобы эти самые ракеты испытывать, мой новый друг Николай, сидевший тогда рядом, и это разрывает мне сердце. На следующий день мы ходили в штаб, оформляли документы, и к вечеру нам выдали часть формы, что символично, фуражки, портупеи и плащ-накидки. Нас почему-то это очень веселило. Путь в нашу гостиницу проходил мимо офицерского общежития. На скамейке перед входом сидел мой сокурсник с другого факультета, Константин Борисоглебский. Спортсмен-штангист, красавец, острослов и весельчак. Константин был абсолютно пьян, глазами, видимо, он шевелить не мог, поэтому опознал нас боковым зрением. Его лицо, направленное куда-то на ствол побелённого тонюсенького карагача, не исказила ни одна эмоция.
– А, «пиджаки», привет! Служить приехали?
Интонация была такая, будто мы с ним спустились с военной кафедры институтского корпуса на один этаж в столовую и оказались за соседними столиками. Рядом с ним сидела совершенно рыжая девица лет под тридцать с пышной гривой, за что её, несомненно, и прозвали Пугачёвой. Надо понимать, что при общем дефиците женского пола иметь симпатии от одной из них, да ещё если она работает официанткой в офицерской столовой, – это был высший пилотаж. Но нам, только окунавшимися в войсковые будни, сразу этого было не понять.
– Выпить хотите? – спросил Константин.
– Ну, хотим, – ответили мы.
– Пошли…
Мы зашли в фойе общежития. Прямо напротив входа стояли, облокотившись друг на друга, два совершенно нетрезвых джентльмена. На руках у них были надеты боксёрские перчатки.
– В клинч вошли, – резюмировал Константин.
Лица у джентльменов явно носили следы ударов, но держались они достойно. Друг за друга. Один из них, как потом выяснилось, был тоже выпускником нашего института. Олег Абдразяков.
– Куда пошли? – откуда ни возьмись нарисовалась маленькая вахтёрша. – Без прописки нельзя!
– Тёть Зоя! Это же наши уфимские «пиджаки»!
– Нельзя, сказала же!
– Ладно, с ней бесполезно… – он обречённо махнул огромной рукой со странно маленькой кистью. – Вы где поселились, в гостинице?
– Да, – становилось интересно.
– Идите туда, я сейчас приду.
Константин повернулся и развалистой походкой тяжелоатлета зашагал по лестнице внутрь. В нашем номере он оказался, наверное, через полчаса. В одной руке у него была трёхлитровая банка с прозрачной жидкостью, заполненная наполовину, в другой газетный кулёк.
– Спиритэ?, – сказал Костя, аккуратно опуская банку на стол.
В газетном кульке оказалась одна котлета, которая лежала поверх семечек.
– Я чего задержался-то: пацаны увидели, что я с банкой иду, пришлось с ними угоститься. Зато закусь у них взял, – он торжественно развернул кулёк на столе и разложил угощение. – Короче, так. Семечки можно есть, котлету только нюхать! Давайте стаканы…
Стаканов оказалось два, капитан пить отказался. Костя налил по полстакана спирта, долил почти до краев водой, пододвинул один мне:
– Давай! За встречу! – он увидел, наверное, моё лицо. – Да не бойся! Смотри…
Он открыл рот так, что туда поместилась бы вся банка, и ловко вылил содержимое гранёного стакана внутрь, проглотил одним глотком и уверенно занюхал котлетой.
– А-а-ах! – громко выдохнул он. – Крепка советская власть!
Я разлил свою порцию на две, себе и Коле. Коля, к моему удивлению, замахнул – конечно, не так, как Константин, но со знанием дела. Я даже и не пытался повторить их подвиг и начал тянуть тёплую вонючую спиртягу, не задерживая её во рту. Константин смотрел на меня с искренним сочувствием.
– Ничего, научишься, – сказал он, закрывая банку. – Ладно, я пошёл.
Он с сомнением посмотрел на лежащую на столе котлету, типа, забрать, что ли, но оставил и так же вразвалку ушёл.
Распределили нас с Колей в пятую эскадрилью техниками транспортной авиации, что считалось блатным местом. На аэродром мы ездили на бортовой машине вместе с другими офицерами технической службы. В авиации очень строгая градация между лётчиками и техническим персоналом. И те, и другие друг друга презирают. Технари лётчиков – за то, что должны обслуживать этих тупых и здоровых мужиков, которые кроме того, как ручку на себя тянуть, ничего не могут. Лётчики технарей – за то, что им вообще положено всех презирать, они элита. Так и жили. В нашей машине ездили только технари.
Главный инженер эскадрильи, к которому мы прибыли, осмотрел нас критически и сообщил:
– Поскольку у вас пока допуска нет, будете выполнять задание, связанное с бомбометанием, – сделал паузу и испытующе посмотрел на нас.
Мы уже были слегка пропитаны военным духом, рефлекторно стояли молча и смотрели на руководителя.
– Значит, так… Берёте ящики от бомботары за штабом и строите туалет. Инструменты у меня в кабинете. Вопросы есть? Вопросов нет, – сам себе ответил инженер. – Вперёд!
Поспорить было трудно. Задание, несомненно, имело отношение к бомбометанию во всех смыслах этого слова. Следующие три дня мы доблестно под руководством Николая строили туалет. Тон его становился всё более покровительственным. Руководить процессом ему не мешал даже рёв, происходивший от непрерывно взлетающих и садящихся истребителей.
– В д-деревне т-ты не жил, Миша! Пилу толком держать не умеешь.
Я действительно не очень рукастый, поэтому без сожаления уступил пальму первенства в строительстве сего символа атаки с кабрирования опытному другу с Украины. К сожалению, результатов труда я так и не увидел. Когда орлиный насест для воздушных асов был почти готов, подошёл инженер и сказал:
– Саталкин? Тебя в финчасть вызывают, – в глазах его сквозило некоторое недоумение. Действительно, как человека строящего туалет из бомботары и не имеющего допуска к самолёту, можно вызывать в финчасть? – Сейчас машина в ОБАТО пойдёт, с ними поедешь.
ОБАТО – это не сокращённое ругательство, это Отдельный батальон аэродромно-технического обслуживания. Военная авиация устроена так: есть, к примеру, аэродром, взлётная полоса и при ней постройки и службы, которые необходимы для осуществления полётов. А есть лётчики, которые на этот аэродром прилетают и на этом их дела заканчиваются, при них техники, которые самолёт должны обслуживать, заправлять, ремонтировать и т. д. И если все самолёты со всеми лётчиками улетают, то с ними улетают и все техники, и инженеры, и штурманы. Кто остаётся при аэродроме? Правильно! Те, кто должны кормить, поить, поставлять бензин, выдавать деньги, подметать ВПП. Короче, хозяева! Квартиранты улетели – прилетели, а хозяева остались.
Приехал я туда, захожу в здание, вижу табличку с надписью «Финчасть», ну и открываю дверь. В достаточно большой комнате находились три человека: женщина, судя по всему, бухгалтер, достаточно высокий прапорщик и небольшой, пухленький, лысый невысокого роста капитан, сильно похожий на Весельчака У из «Планеты двух капитанов», который сидел за столом посреди комнаты и с подозрением смотрел на меня. Он явно был не очень рад любому посетителю, не только мне.
– Чего хотел? – с некоторой паузой спросил он у меня.
