Время подходило к началу парада, все зрители зашевелились, командир батареи поднял флажок и, подождав секунду, резко опустил его. Блеснуло яркое пламя. Сильный грохочущий всплеск выстрела моментально заложил мне уши, а в нос хлынула удушливая волна пороховых газов. Я не знал за кем мне наблюдать: то ли за командиром, сигналившим флажком, то ли за солдатом ближайшей ко мне пушки – все было интересно до невозможности. Это был замковый. Полуобернувшись, он внимательно смотрел на командира, стараясь не пропустить тот миг, когда нужно дернуть за шнур, который издалека казался мне кожаной колбаской, потому что был одет в кожаный чехол.
Взмах флажка и снова залп. После шестого или восьмого выстрела мои уши и душа не выдерживали грохота и я бежал смотреть парад, тем более, что солдаты, идущие с него, уже подходили к воротам в парк, где их удобнее было высмотреть. Уже потом я приспособился – стал открывать рот при выстреле, этот совет дал мне после салюта тот самый командир, к которому я подошел что-то спросить. Я любил спрашивать военных обо всем и поэтому он дал мне этот дельный совет. Но в тот день ноября я всё таки попал на трибуны. Какой-то видный мужчина вышел за оцепление, к нему сразу придвинулись двое милиционеров и лейтенант. Гражданин был весьма представительным и шёл с девочкой, держа её за руку. Показав пропуск на трибуну, он спокойно двинулся дальше, а я стоял некоторое время поодаль и не мог решиться. Набравшись духу, я быстро подбежал к нему и пристроился к девочке, пока не увидел милицейский офицер. Когда же дошёл до трибуны, милиционер топтался сзади, не решаясь бежать вслед или колеблясь. Видно в душе махнул рукой: «Что с мальчишки взять?»
Так в юбилейную годовщину 50-летия Революции я побывал на трибунах.
Легкий морозец щипал мои уши, руки, плохо согретые тоненькими перчатками, замерзли, и я потом стал проклинать своё легкомыслие, с трибун нельзя было уйти, нужно было во что бы то ни стало вытерпеть. Но я терпел. Раз уж такое подвернулось, почему бы не потерпеть.
Домой шел гордый. Так уже гремел праздник и шёл дым коромыслом. В гости пришли Рая с Лёшей и детьми. Народу было довольно много для нашего дома. Было весело и шумно. Мы с Васькой и Сашкой наелись пирожков с мясом, напились киселя из смородины и принялись за воздушные шарики, которых было великое множество. А потом пошли гулять на улицу, хоть мы там уже и были. Так прошел праздник. Так они вообще и проходили, с той лишь разницей, что больше или меньше народу присутствовало на них.
Потом кончались наши короткие каникулы и снова ноябрьский, почти зимний, ветер постоянно наметал целые сугробы, а наш штакетник был настолько большим и вредным, что копил великое множество снега. Его и приходилось убирать самодельными метелками, которые отец заставлял связывать из полыни, росшей на склонах оврагов. Каждое воскресенье, после небольшого завтрака, часов в девять-десять, я выходил на улицу, чтобы терпеть эту пытку. Сначала было терпимо, даже приятно – чего человеку надо – стоит хорошая погода, ярко сияет солнце, дует небольшой ветерок. Но потом… Уже через полчаса меня сильно прохватывал мороз, крепчавший с каждой минутой. Этому помогал ветер. Шубейки мои грели плохо из-за дырок, которые я не успевал зашивать, ноги холодели в «утепленных ботинках». Валенки не успевали просушиться со вчерашней прогулки, а отец гнал скорее на улицу. Одно время я имел летний шлем с барашковым подкладом и он здорово меня выручил в детстве. Потом я отдал его племяннику
Шел я утопая по колено в снегу, выламывая почти голыми руками редкие кустики полыни. Набрав подходящий пучок, шел обратно и связывал проволокой, но скоро от моей шибко резвой работы, весь веник ломался и на следующий день нужен был новый.
Было тяжко, руки стыли от пронзительного ветра, пальцы уже не гнулись, я плакал от боли, обиды, что на эту работу отец все время посылал именно меня. Все таки к полудню уборка двора заканчивалась и я довольный этим шел домой, но там меня ждали уроки и новые пытки отца. Он вызвался учить меня правописанию, и самым страшным в его системе было главным: «Делай как я!»
И невыносимым для меня. Сидя на кровати в полушубке, надетом на голое тело, в одних подштанниках, он то и дело требовал мою тетрадь для оценки. Увидев недочеты, кривые буквы или неполный ряд цифр, он приходил в бешенство и начинал читать нудные нотации по полчаса, так что к школе я еле успевал сделать уроки.
И все таки я находил время гулять. Зимой мы много играли: в хоккей на заснеженной улице укатанной дороге, порою допоздна катались с гор на санках, лазали по глубоким сугробам в оврагах, что было самым упоительным среди всех зимних занятий. Домой приходили вывалянные в снегу, с намёрзшими сосульками на штанах и со снегом, льдом в валенках. Раскладывали с восклицаниями на стулья всю одежду возле жарко натопленной печки и начинали до полночи обсуждать игры: кто сколько забил шайб, кто был прав, а кто нет, пока мама не звала всех спать. Утром ей нужно было идти на работу, а нам в школу, если не было каникул.
2. Жизнь для души
Когда в доме ещё не было телевизора, третья сестра Таня читала нам вслух имевшиеся книги или взятые из библиотеки. «Вечера на хуторе близ Диканьки» мне особенно запомнились. Похождения героев, действия чёрта, зимняя обстановка привлекали своей необычностью и таинственностью. С появлением телевизора (когда подошла очередь отец на скопленные деньги купил небольшой по нынешним меркам «Изумруд») мы запоем стали смотреть кинофильмы, вставая утром с тяжёлой головой от недосыпа.
Наступавшая весна бурно выдавала себя сосульками под крышей, тёплым влажным ветром с океана, ярким солнцем и пьянящим запахом талой земли. Когда сходил снег, я в малолетстве любил ковыряться в земле завалинки, рядом с крыльцом, но потом это перестало нравиться, и тогда уходил на улицу, ища сухие склоны с пожелтевшей прошлогодней травой рядом с излюбленным местом забав – полянкой, высматривал место получше, самодельным ножиком строил свои города из земли.
Лето наступало постепенно, нагревая солнцем землю, наполняя душу радостью майских праздников, своим пламенным кумачом похожих на ноябрьские. Но радости от этих ярких дней было больше, так как потом наступало лето с его обязательным июньским тополиным пухом, пьянящим запахом сирени, рыбалкой и августов-ской подготовкой к школе.
В один из таких майских дней и пришла посылка из Польши от дяди Лёши, мужа старшей сестры Раи. Он служил там военным авиамехаником в одном из гарнизонов. Васька первый узнал о посылке – извещение попало к нему в руки и он с мамой ушёл её получать. Я заигрался на улице и вот такое счастье от меня уплыло. Когда посылку принесли домой, отец по праву старшего взялся её открывать, оценивая присланные предметы. Мне особенно понравился квадратный фонарь с дужкой для крепления к пуговице. Однако мы с Сашкой, или с Васькой, с кем точно не помню, стали спорить, кому он достанется. Отец, рассерженный нашим несогласием, стукнул по стеклу фонаря, разбил его и отбросил в сторону. Конечно, после этой выходки, никто не стал на него претендовать. А потом отец забрал его себе и он долго провисел у него в кладовке на гвозде. пока совсем не заржавел..
В июне погода устанавливалась и отец организовывал походы на рыбалку в протоках на другом берегу Амура. Накануне готовили снасти, копали червей в самых разных местах сада, и с первыми лучами солнца, еще совсем полусонные, но страшно довольные предстоящим занятием, шли до пристани, пересекая знакомые улицы, ещё прохладные и пустынные в этот ранний час.. Мы шли быстрым шагом по бульвару до набережной, так как автобусов ещё не было, а нам надо успеть на первый речной трамвайчик. Город ещё спит чутким предутренним сном, влажный от росы, окутанный предрассветной дымкой лёгкого тумана.
Когда рыбалка не планировалась, мы, отпросившись у мамы, шли на Амур купаться, прихватив с собою приятелей или племянников – Вовку и Костю. По пути наш маленький отряд, «капелла», как называла его сестра Таня, участвовал в самых разных приключениях или придумывал свои собственные забавы. То мы разглядывали семейства цыган, живших в одном из бараков на улице Уссурийской (теперь это бульвар, а бараки конечно же снесены).То рубили самодельными саблями из бочечных кругов придорожную полынь и всё травяное, что попадалось под горячую «кавалерийскую» руку. Шутили, рассказывали всякие истории.
Если не хотелось идти на реку, то шли на Артзатон – местечко при слиянии Уссури и Амура, где высились горы песка, намытого со дна реки землечерпалками. Среди этих песочных гор мы и проводили целые дни, пока не надоедало бегать, прыгать, лежать под палящим солнцем. Здесь можно было делать всё, что угодно, вдобавок купаться, так как вода двух огромных рек была рядом —прозрачная, прогретая ослепительным летним солнцем, под лучами которого блаженно растекались наши белые тела. Всласть искупавшись, нагревшись в ослепительно ярко-жёлтом песке, с ещё необсохшими лицами и мокрыми волосами, мы брели тесной стайкой домой, неся обратно столь любимый резиновый круг, сочи-няя по дороге всякие разные истории..
Купались мы и на рыбалке, если была такая возможность поваляться на горячем песке, ведь порою мы заходили в такие места, где стояли высоченные кочки, и мы пробирались среди них, как по лесной чаще.
На рыбалку в Амурскую протоку
Солнце ещё не встало, и только-только угадывается розовым светом далеко на востоке. Воздух свеж и прохладен. Спину приятно оттягивает рюкзак с нехитрым рыбацким скарбом, едой, а мы уже полны ожиданием всяких приключений.
Сколько лет было после 5 класса, столько я пережил и рыбацких сезонов. Все конечно я не помню, но наиболее замечательные храню в душе до сих пор. Во время одной поездки и произошли интересные события – приключения на Чумке, т.е. на Чумной протоке. Их нельзя ни забыть, ни выпустить из виду..
Вброд по амурским протокам
Однажды, как всегда, мы высадились на левом берегу Амура и пошли заливными лугами до Чумки. Так запланировал отец, а против этого никто особо-то и не возражал. Нам было занятно каждый раз рыбачить на новом месте и мы ходко двинулись за ним вслед, стараясь не падать среди кочек на переходах в обмелевших протоках. Примерно через час, изрядно вспотевшие и усталые, мы вышли на берег этой самой Чумки. Она так называлась потому, что в незапамятные времёна гражданской войны да и в прочие послевоенные мутные 20-е годы хоронили умерших—в общем там было приличное по размерам, но ужасно заброшенное кладбище с безымянными могилами.
И теперь протока омывала последнее пристанище ушедших людей, заброшенное и исчезавшее под волнами песка и травы. Нам вскоре надоело печься под солнцем в ожидании радостной поклёвки и, оставив удилища на берегу, поникшие от тоскливого безрыбья в этот ослепительный полдень на Чумной протоке, мы с Василём от скуки пошли бродить по этому печальному памятнику жизни и смерти в поисках неизвестно каких приключений или ради простого ребячьего любопытства. Под ногами хрустели иглы водяного ореха, сухие будылья травы кололи босые ноги. Покинув свои рыбацкие посты, мы с неподдельным интересом разглядывали остатки покосившихся старинных крестов, места, упокоившие без-вестных нам людей. Большинство могил было без крестов, лишь небольшие холмики выдавали последнее пристанище живших некогда людей. Кто они были? Чем занимались и как жили? Нам этого уже не дано было знать. Мы бы ещё долго бродили в грустном молчании среди могильных холмиков под слепящими лучами полуденного солнца, пока Васька не занозил себе ногу острой иглой речного ореха. Стало совсем скучно и мы поспешили на берег. Оказалось, как раз вовремя…
В ожидании большого клёва
Васькино удилище ходило ходуном. Перед уходом он постарался его воткнуть поглубже в песок и рыба не смогла его выдернуть. Оно дёргалось из стороны в сторону и казалось что вот-вот оно упадёт в воду. Но мы оказались на месте, схватили его и стали вытаскивать рыбу на берег в страшном нетерпении. Мы же чувствовали, что на крючке сидит большая рыба —так ни разу удочка не дёргалась. Как только мы её вытащили на берег, то сразу поняли-такого улова никогда не было. Рыбина, похожая на сома, скользкая, пятнистая, весом около 3 кг билась на песке. Отцепив от крючка и взяв её в руки, мы с криками побежали к отцу на другой край протоки, метров за 200, где он у впадения протоки в Амур стоял со своими удочками, надеясь на лучший улов. Нам так хотелось с ним поделиться известием о добыче, что мы нарушили все рыбацкие правила скромности и побежали к нему, надеясь на похвалу. Ведь в этот день мы не поймали ничего кроме этой рыбы.
Донельзя удивлённый нашей добычей, он внимательно разглядывал рыбу, и наконец произнёс неуверенно: «Думаю, змееголов это..» Эту рыбу я всегда помнил, да и отец не забывал порой сказать, как на Чумке мы с Васькой поймали змееголова. Но был ли это змееголов??
Наконец—то поймал!!!
В другой раз, тоже с ним, но без Васьки, с братом Сашкой, мы ездили на какие-то протоки, в паводок довольно глубокие. Однако погода выдалась плохой, второй день подряд шел мелкий моросящий дождь, надоевший до изумления, под такими тучами рыба никак не клевала, отец злился, но с места не уходил, в надежда что фортуна повернется к нему. Кое-как переночевав у прогоревшего костра с дымной соломой, я встал рано утром с ознобом и головной болью, сильно хотелось есть, но отец ничего не готовил, и я покопавшись в рыбацком рюкзаке, нашёл недоеденный кусок хлеба с солью. Отец, повернувшись ко мне, посмотрел на меня так, что казалось, я был один виноват в том, что рыба ушла и не клюет, а прячется где-то на середине протоки, там, в чёрной глубине между мохнатыми кочками.
Дождь не унимался, вода в протоке прибывала все сильнее с каждой минутой, и если утром можно было спуститься с обрыва к воде, то теперь волны плескались всего в полуметре от края пятиметрового обрыва. И вот тут-то я сплоховал. Вскинув закидушку для заброса, я не удержал остаток лески с деревяшкой и она улетела вслед за снастью метров на двадцать пять. Ветер и волны сносили ее все дальше и дольше, я не знал что делать… Звать отца и получить нахлобучку? Пытаясь выловить ее, пока она плавала поблизости, я ступил в воду и набрал полные сапоги воды. Я в отчаянии забегал по обрыву, кидая встревоженные взгляды на отца, пытаясь угадать, заметил ли он? С тоской отметил, что теперь он прознал о моей беде. Отец подошел, нехорошо, ругаясь, и, размахнувшись изо всех сил спиннингом, попытался зацепить мою уду, теперь плывшую почти посередине протоки.
Мои глаза печально глядел на снасть, уже попрощавшись с нею, и вдруг она исчезла на глади воды, потом снова появилась. Я решительно ничего не мог понять и уже приготовился к тумакам. Промах ещё больше обозлил отца, он снова закинул свою лесу, но, спустив пружину на спиннинге, допустил «бороду», Распутав ее, изойдя матерщиной, отец снова закинул снасть со словами: «Последний раз, лопух, бросаю,» – и, о, счастье, зацепил. Дрожа от нетерпения, тащу снасть к берегу, и чувствую, что она с уловом! Вытащив удочку, мы с изумлением обнаружили, что на её крючках бойко трепещутся два здоровенных карася, попытавшиеся утопить мою несчастную лесу.
Улов несколько растопил сердце отца и смягчил провинность мою – я был наполовину прощён. Домой мы теперь шли с добычей. Хоть и с трудом она досталась, однако на душе все же было хорошо. Тропка, извиваясь, бежала по рёлкам, покрытым густой некошеной травой, пряталась среди высоких кочек в высохших заливчиках, в воздухе стоял пряный аромат цветущего дикого лука. Одинокие ивы шелестели высохшими ветвями под волнами жаркого полуденного ветра с амурской протоки. Мы шли домой. Усталость торопила на берег Амура, где нас ожидал речной трамвайчик. Мне нравились названия этих небольших теплоходов, все почему-то с геологическим или ювелирным уклоном: «Аметист», «Изумруд», «Сапфир». Я в нетерпении всходил по узенькому трапу на палубу ма-ленького судёнышка, садился на свободное место и через несколько минут засыпал, утомлённый прохладной влагой речного воздуха.
Домой на речном трамвайчике после рыбалки
Однажды, через две недели мы с Васькой и Костей, который почитался среди нас самым авторитетным и старшим, поехали на рыбалку одни. Костя, в душе неисправимый авантюрист, взял с собою небольшой бредешок, что по тем временам было довольно рискованно. Добрались до протоки, выбрали берег попесчанее и расположились, разбили палатку, сшитую Сергеем на маминой машинке из оранжевых парашютных чехлов.Наступил полдень.
С надеждой на рыбацкую удачу. Переход по высохшим протокам.
Измученные жарой и жаждой, мы вышли на берег протоки и Костя приказал готовить обед – сильно хотелось есть, потому что прошли километров семь и все «по песку да кочкам». Голод не тётка, на собранном плавнике развели огонь и я стал варить еду. Однако клёва не было. И, похлебав супца из консервов, стали готовиться ко сну. Неугомонный Котофей, так мы его прозвали между собою, не мог спокойно относиться к рыбной ловле просто удочками, ему нужен был кураж – ловля сеткой. Зачем же он её тогда брал, если не ловить рыбу!?
Уже ночью, когда я крепко спал и видел бессчётные рыбацкие сны, он уговорил Ваську поставить сетку поперёк протоки, на мелководье и ушёл к костру переночевать – от возбуждения сон не шёл ему никак.
В середине ночи мы с Васькой проснулисъ от какого-то шума, и я долго не мог понять в чем же дело – на реке слышалась возня, сопение, потом послышался приглушённый ночным шумом воды возглас Кости: «Бегите сюда, сеть тащите..». Прибежав спросонок на берег, мы с Васькой увидели барахтающегося в воде Костю, который пытался освободить сеть от чего-то. Не сумев ничего сделать, он ругнулся, выволок сеть на берег и ушёл к затухающему костру. Медленно наступил мутный влажный рассвет, и в первых утренних лучах мы увидели, что в снасть попались две ондатры (водяные крысы), перепутав её до невозможности. Рассказывая, он сделал страшное лицо, засмеявшись при этом: «Нагнали на меня страху эти крысы, я уж и подумал, что кто-то утащил бредешок..».
Утром по настоянию Кости мы снялись с места и пошли искать новую протоку в поисках рыбных мест, не учтя одного важного рыбацкого закона – в мелководье рыба уходит из заливчиков в более глубокие места. В тот раз мы обошли десяток проток на левом берегу Амура, заливаемых водою в половодье и во время сильных дождей, но ничего существенного так и не поймали, лишь мелочь кошке на завтрак. И потому о наваристой ухе речи быть просто не могло. Отец за всю свою рыбацкую жизнь знал и это, и все протоки наперечёт, да и чего только он не знал про рыбу и дичь, кажется всё. Но это оставалось для нас тайной за семью печатями.
3.В мире знаний и приключений
Летом, кроме рыбалки, я увлекался ещё и чтением. Безудержно и всепоглощающе. Параллельно улице К. Маркса (сейчас это улица Муравьёва-Амурского) проходила тихая улочка имени корейского партизана-подпольщика времён гражданской войны Ким-Ю-Чена. И на этой важной для меня улице находилась детская библиотека им. А. Гайдара. Уж не помню, когда меня записала в неё мама, но я был добросовестным и честным читальщиком до самых 15 лет. От дома она была расположена в 25 минутах ходьбы – нужно было всего лишь пересечь ул. К. Маркса и по спуску своей улицы дойти до библиотеки.
В ней было несколько довольно больших комнат первого этажа огромного полукруглого дома, расположенного на углу этих улиц. Застывшие в прохладной тишине комнат стеллажи с книгами, маленькие столики с яркими журналами, и среди всего этого – постоянная тихо шепчущая круговерть детей: читающих, листающих, берущих книги, и просто зашедших передохнуть от зноя летом и согреться от холода зимой. Я уж не могу точно вспомнить, когда пришёл сюда в первый раз, но верно в классе третьем или четвёртом. Увидев целое море книг на полках, не удержался и в тот же день уговорил маму дать своё поручительство, чтобы ходить в библиотеку и брать книги на дом. Сначала я читал все книжки подряд, но потом, когда успокоился, пришёл определённый интерес: история, приключения, военные события, герои, подвиги…
Мало-помалу часть интересов выпала из моего поля зрения и остались только история и войны. Частенько я задерживался в залах библиотеки даже по воскресеньям до вечера и девушки-библиотекари были вынуждены вежливо выпроваживать меня под локотки, чему я нисколько не обижался – сильно уставал, но был страшно доволен. Став завсегдатаем библиотеки и просто книгочеем, я постепенно вошёл в круг выступавших перед ребятами с рас сказами о прочитанном, читал стихи, благо позволял голос. Он по тем временам был довольно громким и выразительным, тем более, что я старался и его использовали не только в библиотеке, но и в школе – доверили работу диктора в школьном радиоузле, чем я особенно гордился.
Листать книги, читать, размышлять над прочитанным для меня стало страстью моей души, и на долгие годы почти заменило общение с живыми людьми – я действительно превратился в книгочея. Даже в проливной дождь мне было скучно сидеть дома над уже прочитанной книжкой и я, не боясь вымокнуть, шёл в библиотеку.
Однажды настолько промок, извозил в грязи свои старенькие ботинки, доставшиеся в наследство от брата Василия, что одна из библиотекарей, видя моё печальное положение, разула меня, и, повесив рубашку сушиться, принесла стакан горячего чаю. Сидя за столом с книжкой и прихлёбывая сладкий горячий напиток, я с удовольствием шевелил замёрзшими, сморщенными от холодной воды, пальцами ног. А мои ботинки-развалюхи мирно сушились у раскалённого обогревателя. За окном бушевал очередной японо-тихоокеанский тайфун, по стёклам струились целые потоки дождя, а здесь, в библиотеке было так сухо, сладко и тепло, что совсем не хотелось покидать такого волшебного и загадочного места.
Мои формуляры так быстро заполнялись названиями книг, что к концу пятого класса их набиралась целая стопа. Библиотеку я застал в период её расцвета. Работа с детьми была на подъёме, да и занимались с ними люди увлечённые, любящие своё дело. Мне очень повезло на них. Вместе с ними мы, читатели, ходили в кино, на детские спектакли, которые играли сами детишки, смотрели диафильмы. И когда меня однажды не взяли из-за возраста (туда пошли старшие подростки),мне стало обидно – какие-то два года и не берут. В одной из небольших комнат мы под руководством библиотекарей готовили к праздникам самодельные игрушки, подклеивали старые книжки, в общем занимались самыми полезными делами. К сожалению, я не запомнил их имён, фамилий, а так надо было бы…
В седьмом, восьмом классе я стал ходить туда реже, и к концу восьмого когда однажды пришёл в библиотеку, вдруг понял – это в последний раз.
При виде пустого тихого зала, стеллажей с книгами мне стало грустно – прощаясь с библиотекой я прощался с детством. Мне пришлось по возрасту перейти в юношескую библиотеку, но она не давала того благодарного заряда, что детская.
Но всё это было потом, а семи лет я был определён первоклассником в среднюю школу №55, что скрывалась за могучими тополями на улице К. Маркса, как раз напротив геологоразведочной экспедиции. Ходил я в школу по-разному. Если напрямик своей улицей, то переходя овраг по тропе и потом хорошей дорогой мимо пединститута (куда я потом и поступил) идти минут двадцать. А если срезать путь и пойти вообще оврагом, то и меньше. Но так я ходил только в сухую погоду, потому что в дождь такой «поход» превращался в мучительство.
