Рассказы

Фотограф Руслан Ахметов

© Руслан Ахметов, 2023

© Руслан Ахметов, фотографии, 2023

ISBN 978-5-0062-0051-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Однажды в каске

Это самая правдивая история, из всех историй, придуманных мной.

Джунгли. Красивые, зелёные, по-настоящему зелёные, не опухшая от солнца степь, а сочная плотная и влажная зелень. Красота. Приятное мягкое солнце, тепло и жизнь. Жизнь вокруг, пение и щебетание птиц, мяуканье, крики, шипение, рычание дикой, почти девственной природы. Красота. Я всегда так хотел жить.

Однако вся эта красота меркнет при одном упоминании о том, что мы сейчас в самом центре далёкого от Родины Вьетнама. Зачем мы здесь? Мы хотим остановить эту «коммунистическую заразу», которая, как вирус, пытается внедрится во все органы и клеточки нашего организма под названием планета Земля. Верил ли я в это? Отчасти. Верил ли я в другую идею войны. Да, верил. Но об этом я никому и никогда не рассказывал. Зачем? Так проще.

Я был доброволец. Мой сержант твердил мне каждую минуту как это почётно добровольцем сражаться за свою страну. Сражаться? Вы серьёзно? Месяц «учебки», в которой меня обучали бить прикладом и колоть штыком. Ни одного слова, ни одного намёка на то, как выжить в этом зелёном, пропитанным влагой раю. Но я был доброволец. «Старики» смотрели на меня, они смотрели на меня как ни идиота, который принял ислам и пошёл молиться в христианскую церковь. Один из таких «стариков» однажды спросил зачем я здесь? Я ответил с гордостью в голосе: чтобы сражаться за свою страну. Тогда я спросил его зачем он здесь? Он ответил, что дома его ждёт обвинение в тройном убийстве и смертная казнь. После чего он закурил здоровенный «косяк» и ушёл. Так зачем я здесь?

Месяц моей добровольной службы прошёл безо всякого интереса. Ежедневные наряды и чистка оружия. В увольнительных пьянки и местные «красавицы». На трезвую голову с такими красавицами никто не стал бы флиртовать даже легонько. Этот месяц прошёл не как на войне за свою страну. Но месяц прошёл, и нашей роте выпала огромная честь вступить в бой. Вернее, перевезти из одного пункта в другой пункт провизию и обмундирование. Все это находилось в трёх грузовиках, которые должны были сопровождать два танка М551 «Шеридан».

Был очень волнительный для меня момент, когда я взгромоздился на броню танка. О, это ощущение мощи нашего вооружения, нашей брони. Фисташковый цвет, безусловно прекрасно маскировал в местных лесах, а сто пятидесяти миллиметровое орудие без проблем разносило в пух и прах все вражеские укрепления и бронетехнику.

Колонна так и не тронулась с места. Головной «Шеридан» по не понятным мне причинам отказывался ехать. Краем уха я услышал что-то о дерьмовой трансмиссии, дерьмовой броне и что-то о конструкторах. Поездка отложилась ещё на месяц.

Хотя я и был добровольцем, я был салагой. Чистка полов, уборка сортиров – это первоочередные наряды, которые давали салагам. Стать старослужащим, умелым бойцом и солдатом мне не светило. Мы торчали уже полгода на базе, просто торчали. Мы видели, как прилетают вертолёты из которых выгружают раненых и убитых. Трупы никто не видел, однако запах от обмотанных блестящей фольгой свёртков был невыносим.

Семь месяцев службы научили меня тщательно мыть полы, и расправляться с бочками из туалетов всего за два часа. Я был военнослужащим. Не солдатом своей страны, а военнослужащим своей страны. Потому что я служил «военным», а не своей стране. После семи месяцев нас перебрасывают. Я недоношенный ребёнок войны вступаю во взрослую жизнь. Ура нас перебрасывают! Нужно было кричать своим патриотичным эго. Не кричу, ведь я перегорел. Я перегорел защищать свою страну, потому что не так себе это представлял.

Нас забрасывают в район какой-то деревни, до такой степени нищей и убогой что хочется выть от вида. Худые жители, многие покалечены, из пищи только рис, и того нет в достатке. Грязная вода и орды насекомых. Здесь наш рубеж.

Сержант говорит, что я должен идти с ним и ещё с двенадцатью бойцами в разведку. Я радуюсь, как ребёнок.

Идёт дождь. Чёртов дождь, льёт в прямом смысле из ведра и льёт уже три часа. Я промок не просто насквозь, а до самых костей. Единственное что утешает дождь тёплый. По-настоящему, под ним не холодно. Я слышу крик сержанта, из-за шума падающей воды не могу расслышать что он кричит, и поэтому не могу понять, что происходит. Вдруг что-то сильно стукает мне в голову. Я чувствую, как падаю на спину и кажется теряю сознание.

Что произошло? Я не могу пошевелиться, вернее сказать не чувствую своего тела, но чувства у меня все обострены. Я никого не слышу, но слышу, как что-то тихонько пищит, или жужжит. Скорее видимо жужжит. Я помню, что взрывом меня отбросило на спину, вероятно контузило, оглушило и теперь моё сознание медленно возвращается. Слишком медленно. Мои товарищи по оружию скорее всего ведут бой. А я тут лежу на спине и отдыхаю! С чего я решил, что на спине? Спиной я не чувствую ни мягкое, ни твёрдое. Я просто чувствую. Чувствую, что? Не могу понять, что я чувствую. Тавтология.

Вспомнил свою школу, начальные классы. Нашего хулигана Билла Андерсона по прозвищу «Буч». Прозвище ему дали из-за того, что он был похож на пса, бульдога на двух ногах. Все третьеклассники его боялись. Ещё в нашем классе училась девочка. Как же её звали? Имя наотрез отказывалось всплывать в моём мозгу, также, как и лицо этой девочки. Точно знаю, что она была самая красивая в начальной школе. Кажется, после четвёртого класса её семья переехала куда-то. В какой-то другой город. Да точно, они переехали, потому что раньше она считалась девушкой Буча, а уже в четвёртом классе мы с Бучем были лучшие друзья.

Как мы с ним подружились? При каких-то невероятных обстоятельствах? Но на самом деле мы с ним просто на просто подрались, и я первый и единственный кто дал ему сдачи. Мне сейчас стало жутко интересен тот факт, что я вспоминаю такие события, однако предсобытия остаются тёмной стороной. Какое интересное слово – Предсобытия. Я никогда раньше его не слышал, и никогда раньше его не употреблял. Нужно его запомнить, чтобы говорить в рассказах. В тех рассказах, которые я буду рассказывать своим внукам о войне.

Я же на войне! Что такое происходит с моим организмом, отчего я не могу до сих пор очнуться? Я мыслю, значит в сознании. Значит уже пора очнуться! Хотя мысль она летит быстрее скорости света. И всё то, о чём я сейчас думаю заняло очень мало времени. Да, наверное, прошло секунд десять, не больше, а может и меньше. Сейчас док меня найдёт и всё будет в порядке. Я с избытком послужу своей Родине.

А какая она моя Родина? Тот самый маленький городок в Луизиане, или Университет штата Луизиана, в который я пытался поступить. Я хотел закончить медицинский колледж и помогать людям. Было это…? В каком году это было? Какой сейчас год? Кажется, 1969 год. Или 1968? Я запутался. Представляю, как чувствуют себя боксёры после тяжёлого нокаута. И как же звали ту самую красивую девочку в третьем классе?

Как долго идёт время! Хорошо, что у меня ничего не болит. Значит я не ранен, а просто в глубоком нокауте. Хотя сержант говорил если ты не чувствуешь боли, значит ты умер. А я её не чувствую. Но ведь я не умер. Я же лежу на спине и думаю почему я ещё не пришёл в себя. В памяти уверенно всплыли стихи:

Если снова оглянуться, за плечо назад

Можно просто ужаснуться, отвести свой взгляд

Нет в прошедшем моём веры, нет ни бога, сатаны

Только странный запах серы, да слова запутаны

И похвастать тоже нечем, зауряден мой виток

Тот, что в мировой спирали меньше пальца ноготок

Не посажены деревья, не построен мною дом,

Не наполнен детским смехом воздух в уголке моём

Что же делать? Этой мыслью задаюсь частенько я

Мне бы снова холст мой чистый, где появится моя

Жизнь, раскрашенная снова красками души моей

И написан смысл новый, и дальнейший путь светлей!

Красивые стихи. Как раз по ситуации. К сожалению, не знаю автора. Прочитал я эти стихи в университетской газете. Наверное, какой-то студент писал. Да точно, я работал официантом в кафе, и там попалась мне эта газета. Я сидел на старых ящиках и курил. Я курю?! Пока я не задумывался об этом, мне не хотелось. Теперь я очень сильно хочу закурить Lucky Strike. Это самые лучшие сигареты. Во-первых, потому что они с Родины. А во-вторых потому что других у меня никогда не было. Мне кажется, что я курю не очень давно. Но даже не смотря на это как же мне хочется сигарету.

Док, наверное, занят другими ранеными. Сколько же их? Я не знаю… Я готов идти в бой, но я ещё не могу пользоваться своим телом. Оно пока в Нирване. Что такое Нирвана? Смешной вопрос, такой же как в чём смысл бытия. Я тоже хотел быть доктором. Я тоже хотел спасать. Я не чувствую боли. Меня это начинает раздражать.

Интересно чтобы сказал мой папаша. Наверное, что-то вроде: чего ты здесь разлёгся сосунок, когда твои товарищи ведут бой! Или какое-нибудь ругательство, но оно обязательно будет касаться моей матери. Папаша всю свою поганую жизнь ненавидел мою мать и меня, постоянно бил её, когда напивался в своё привычное состояние, в непривычном своём состоянии папаша работал на сталелитейном заводе. Мой «родитель» всегда обвинял мать в том, что я не его сын. Я не хотел быть его сыном. Мать меня никогда не наказывала. Она всегда была со мной добра ни смотря ни на что. Мой папаша ушёл от нас, когда мне было шесть. Спустя год его нашли мёртвым в сточной канаве. Я всегда не хотел быть его сыном.

Моя мама умерла, когда мне было семнадцать. Рак яичников съел её за пару месяцев. Я помню её лицо в последние дни. Скорее не лицо, а обтянутую зеленоватой кожей черепушку, с тёмными кругами под глазами как у панды. И вырывающиеся свистящие выдохи, без вздохов. Она улыбалась мне. Я плакал.

Я плакал в жизни лишь два раза. Когда смотрел «Унесённые ветром» и когда умерла мама. Многие смеялись надо мной. А я не стеснялся своих слёз, потому что они были искренние. Почему я сейчас об этом думаю? Сентиментальное животное, бесхребетное! Я должен быть в бою! Я и есть в бою! Но когда вспоминаю «Унесённые ветром» слёзы сами наворачиваются на мои глаза. Откуда я это знаю? Просто знаю.

Нужно подняться!

Ещё!

Ещё одно движение!

Так, я приподнял голову, посмотри направо. Темнота. А налево? Такая же темнота.

Тихо.

Очень тихо, это странно и в то же время так хорошо, когда тихо.

Вдруг, у меня возникло чувство, что я не хочу подниматься. Мне и так хорошо. Мне не хочется никуда идти. Мне и так хорошо. Мне не хочется воевать.

А ведь я доброволец! Я сам вызвался на войну. И теперь не хочу воевать.

В восемнадцать лет у меня была подружка. Такая меланхоличная шатенка с распущенными волосами, с руками, постоянно испачканными краской, что не мешало им быть красивыми. Её звали Эшли. Почему звали? Да потому что она уснула на карнизе (она там постигала себя), укуренная до такой степени, что сорвалась с него и разбилась в лепёшку.

Эшли была красивая и умная, знала несколько языков, и умела своим языком невероятные вещи. Из-за неё я пошёл в армию. Как-то она сказала мне: «Мужчина должен делать поступки». Я вспомнил эту фразу спустя два года. И записался добровольцем. На похоронах Эшли кто-то сказал мне что она была беременна, кажется это был её брат, или отец.

Да где этот чёртов док?!

Внезапно мне стало откровенно на всё наплевать. Просто. Плевать что там в бою, плевать что там с Эшли и мамой и папашей. Мне вовсе не хочется ничего и не хочется ничего хотеть. Скорее всего это очень тяжёлая контузия. А может и не контузия, а ранение в голову.

Мне даже не наплевать. Я таю. Натурально, как мороженое в сорокоградусную жару. Медленно и красиво. Я мороженое. И я скорее всего вовсе не был ни на войне, ни в колледже, ни с Эшли. Я всего лишь вещество которое тает. Мысли ускользают. Я не могу зацепиться за них. Они ускользают, происходит что-то невероятное. Мне хорошо, как никогда, и я ничего лучшего не ощущал. Я таю. Меня нет.

– Спаркс!!! Бегом ко мне! – сержант орал как сирена.

– Чего сержант? – отозвался Спаркс.

– Сколько у нас потерь и где лейтенант?

– Потеря одна, и это лейтенант, – безучастно ответил Спаркс.

– Твою мать! А раненых сколько?

– Четверо, и я не могу найти Ваковски, – Спаркс, он же ротный доктор осматривал раненых и давал указания солдатам что делать.

– Лендон!!!

– Чего?

– По форме отвечай!!! – сержант подскочил к рослому солдату в разгрузочном жилете на мощный голый торс, с чёрной лентой, повязанной на локоть и с ирокезом вместо причёски.

– Чего хотел, – также нагло ответил Лендон.

– Ваковски видел?

– Нет, не видел…

– Найди его.

– Okay.

Лендон пошёл вдоль высокой травы, в некоторых местах она была вырвана, в местах разрыва земля дымилась будто сам дьявол пытался вылезти из преисподней. Листва была запачкана кровью и грязью. В воздухе шумели приземляющиеся вертолёты.

– Эй док, я ногу Васкеса нашёл! – радостно крикнул Лендон.

– Ну и на какой хрен она ему теперь нужна!!! – раздражённо ответил док.

– Не знаю, может заспиртует, – ответил Лендон и метнул оторванной ступней в Спаркса. Спаркс увернулся, схватил окровавленный ботинок и швырнул обратно в Лендона.

– Вы охренели что ли? – заорал Васкес, – Майк, верни мне мою ногу!

– Сам возьми! – бросил через плечо Лендон, и раздвинул высокую траву, – сержант, я нашёл Ваковски! Кажется, мёртвый.

К Лендону подбежал сержант и Спаркс. Ваковски лежал на спине, руки его были раскинуты в стороны, глаза открыты, он улыбался, а по грязному лицу текущие слёзы оставили чистые неровные дорожки. Пуля аккуратно влетела в каску точно по центру, точно в лоб. Док осторожно снял каску, обтянутую маскировочной сеткой. Раздробленные куски волосяной части черепа вместе с развороченными мозгами вытекли в каску как густое красное варево выливается из одной посудины в другую, а глаза «несчастного» сразу же провалились в глазницы отчего у всех кроме Лендона сморщились в брезгливости лица.

– Эх, как угораздило, а он был добровольцем, – грустно вздохнул сержант.

– Интересно, о чём он думал? – задумчиво задал в пустоту вопрос док, держа в своих окровавленных руках окровавленную каску, словно большую чашку, в которой тряслось красное желе. Лендон лишь хмыкнул:

– Ни о чём он не мог думать! У него мозги в каске!

Два часа по полудни, два часа по полуночи

Не принятое вовремя решение, или не сделанный вовремя выбор – это подобие аборта. Очень долго вынашивать идею, а потом жестоко избавиться от неё, причиняя тем самым невыносимую боль. Боль психическую, физическую, боль бессилия от невозможности осуществить свою идею. Утрата, сожаление о утрате, понимание того, что подобные решения и выбор никогда уже перед тобой не возникнут, не возникнут в нужную минуту, в нужный момент.

В противном случае, если решиться на «аборт» и при этом не чувствовать в своей душе абсолютно ничего, необходимо задуматься сильный ли ты человек? Сможешь ли ты и дальше следовать по пути своего решения, сможешь ли ты правильно воспользоваться своим выбором, сможешь ли вообще принять выбор.

Степан поднял глаза на часы. Зелёные точки электронного хронометра сложились в цифру «11:43», спустя секунду фигура преобразовалась в «11:44». Меньше чем через три часа Степану предстояла встреча по поводу приобретения собственного жилья. Небольшого, всего двадцать квадратных метров, но собственного. Хотя ипотека, взятая на эту «однушку», утверждала, что это пока не его жильё, а сам Степан в кабале перед банком на долгие пятнадцать лет.

«Ну и пусть!» – думал он, – «Это мой выбор! Будет мотивация больше зарабатывать». Такие мысли действительно мотивировали на сверхурочную работу и работу в выходные.

Степан тихо выругался. Не прошло и недели как его комбинезон уже начал рваться. Хозяину явно не понравится, что его механик шляется по мастерской в рваном комбинезоне. Рассмотрев получше повреждения, Степан запихнул комбинезон в большой красный пакет, отправил туда же майку и носки. Немного подумал и бросил в тот же пакет и полотенце. Всё равно он собирался на длинные выходные. Которые он заработал вкалывая без выходных почти три месяца, и все сверхурочные, которые он заработал за это время, хозяин обещал ему выдать днями отпуска.

Ночная смена прошла необыкновенно тихо. Пьяных идиотов, заехавших в ограждение не было, полицейских с их тупыми вопросами и наглыми рожами тоже не было. В основном проезжавшие мимо, у которых случайно заскрипели колодки, или начало подкапывать масло. Ничего сверхъестественного, сущие мелочи. Один лишь факт никак не вписывался в общую идиллию ночной смены. Всю ночь напролёт возле мусорных баков ошивался бездомный. Он постоянно пялился в открытые ворота, и в частности пялился на самого Стёпу. Стёпа пытался с ним заговорить пару раз, но как только он приближался к нему, бомж удивительно профессионально скрывался.

Степан спустился на станцию метро. Он всегда ездил на метро, не любил автобусы и троллейбусы. Не из-за пробок на улицах, а из-за воздуха который выпускается из системы при открывании и закрывании дверей. В автобусах и троллейбусах для Степана откровенно воняло.

Платформа станции была пустая. Как ни странно, обычно в такое время как это пассажиры заполняли всю платформу. Стёпа осмотрелся по сторонам. Он был один. Лишь позже заметил в конце платформы одинокую фигуру.

Простояв без дела с минуту Степан вновь осмотрелся и заметил, как незнакомец в конце платформы стоит. Не просто, а в точно такой же позе. Подрагивающее освещение люминесцентных ламп не позволяло достаточно разглядеть фигуру, однако уверенность в том, что незнакомец его копирует усиливалась сильнее и сильнее. Степан сменил позу. Незнакомец повторил то же самое. Тогда Стёпа развернулся к нему всем телом и помахал рукой. Незнакомец проделал эти несложные па синхронно вместе со Стёпой. Внезапно Степан услышал за спиной шаги спускающихся на платформу пассажиров, и не успев обернутся увидел, что «незнакомец» сорвался с места и стремительно стал приближаться к нему очень быстрым шагом, а потом и вовсе перешёл на бег. И только сейчас Степану удалось разглядеть фигуру. Это был тот самый бомж, который шатался возле мастерской в ночную смену. Стёпа приготовился к драке, поставил сумку, на скамью и опустил в готовности сжатые клаки, намереваясь немедленно пустить их в ход.

Вместо того, чтобы напасть, бомж не дойдя до Степана пары метров выкинул вперёд правую руку и выкрикнул какую-то «абракадабру». Из его руки вырвалось нечто наподобие энергии, или марево, какое можно увидеть от костра, или силовое поле. Степан не понял, что случилось. В лицо ему ударила волна тёплого воздуха, а позади него с грохотом полетели в воздух скамейки и мусорные баки, эта волна срывала рекламные плакаты со стен, и разбивала витрины автоматов с напитками.

Стёпа рухнул вниз как подкошенный, не от волны, а от страха быть раздавленным. Он увидел, как всё что находилось на платформе позади него превратилось в груду искорёженного мусора, а во всей этой груде мусора лежали тела. Лежали неподвижно пару секунд, а потом стали шевелиться приходя в себя.

Внезапно перед лицом Степана появился бомж, выскочив как чёрт из табакерки. Стёпа пялился на него, и не мог понять, что нужно этому хипстеру в синей вязаной шапочке, коричневой искусственной шубе и валенках, не смотря на сентябрь. Бомж, вроде обычный бомж, бородатый, от которой разило табаком. Всего лишь табаком. Ни перегаром, ни ссаниной вперемешку со столетним не стираным бельём и отсутствием гигиены. Его борода была чёрная, а усы от частого курения были рыжими. Он что-то кричал Степану. Из-за того, что бомж чем-то шмальнул из своей руки у Стёпы в голове стоял гул, который начал постепенно стихать, сквозь затихающий гул Степан начал различать слова.

– Пошли, вставай уже, мешок ты с костями, ну же! – бомж орал Степану прямо в лицо. Стёпа не мог понять его слов до тех пор, пока бомж не влепил ему оплеуху. Стёпа резко вскочил на ноги, схватил свой рюкзак и собрался уже бежать, как бомж резко дёрнул за свободную лямку рюкзака и остановил.

– Не туда олух, там ПВ, давай за мной! – и бросился совершенно в другую сторону. В Степане моментально проснулся стадный инстинкт, он не раздумывая побежал за бомжом. Они вылетели по широкой лестнице из подземки и помчались по тёмной улице.

Степан бежал, впереди мелькала коричневая искусственная шуба, смешно виляя задом. Стёпа бежал и не оглядывался. Постепенно от спринта у него начало сбиваться дыхание, пот стал застилать глаза. Бомж, напротив бежал в том же темпе, не смотря на валенки и тёплую шубу.

– Эй! – крикнул он в спину бомжа, – погоди, хватит уже бежать!

Бомж лишь оглянулся на него в пол-оборота головы и ответил:

– Ещё метров сто!

Стёпа включил второе дыхание и старался не отставать, выжимая из себя все соки. Ему казалось, что ему не нужно от него отставать. Через метров сто они остановились. Стёпа сразу повалился на асфальт. Задыхаясь от пробежки, жадно хватая воздух ртом Стёпа лежал на спине раскинув руки в сторону. Рядом стоял бомж и шумно вдыхал и выдыхал воздух через свои заросшие волосом ноздри, терпеливо ожидая Стёпкиного восстановления. Спустя минуту Степан смог членораздельно разговаривать.

– Что происходит? – задал трясущимся голосом вопрос Степан.

– Да много чего происходит, за всем не уследишь, – беспристрастно ответил бомж, – ты вообще то давай, вставай, у нас минуты три, пока след для ПВ не прокиснет.

– Каких таких ПВ, за нами пограничники что ли гоняются, и чем это ты в них шмальнул, и кто ты вообще такой, и я почему бегу вместе с тобой? – Степан сидел на асфальте и ждал ответов.

– Пошли, в шалаше расскажу, – ответил бомж и направился быстрым шагом. Степан встал, тряхнул головой, поднял свой рюкзак и побрёл за ним.

Шалаш оказался в соседней лесополосе, которая отделяла железнодорожное полотно от жилого массива. Обыкновенный, из веток, кусков брезента и сухой травы. Отличало этот шалаш от других наличие двери. Внутри это оказалось довольно обширное помещение, если можно назвать шалаш помещением, с кроватью, диваном, сорока двух дюймовой плазмой на стенке из травы и веток, на полу лежали ковры, а в углу стояла душевая кабина, рядом с которой красовался белоснежный унитаз.

– Херасе шалаш! – смог только вымолвить Стёпа.

– Тапочки надень, – бросил через плечо бомж, – и не сори тут, я вчера только прибрался.

– Ладно, – смог лишь ответить Стёпа, опустил глаза и увидел пару симпатичных тапочек в виде кроликов. Он снял свои кроссовки и натянул тапочки. Вернувшись к реальности, Стёпа обнаружил что бомж преобразился. Теперь на нём был спортивный костюм, на спине куртки красовалась надпись «Russia», его причёска представляла собой стильную стрижку, в виде коротко стриженых висков и затылка, а прямые волосы сверху были зачёсаны назад. Он не был седым и не был лысым. Телосложением он не отличался от Стёпы, но когда он сгибал руки бицепсы сильно выделялись через рукава.

На шее у него красовалась толстенная золотая цепь, а на руках массивные перстни с красными камнями. Бомж посмотрел в сторону Стёпы, у которого сложилось ощущение что шалаш стал ещё больше.

– Чего встал, проходи садись, и слушай, не задавай пока вопросов, а только слушай.

Степан послушно прошёл в «гостиную» сел на диван и уставился на бомжа. Тот в ответ лишь поднял в немом вопросе брови и выдал:

– Первый раз Избиратель такой послушный, прошлых приходилось сажать силой. Итак, слушай. Я не тот, за кого себя выдавал при нашей первой встрече. Я Проводник меня зовут Феоф-Ан, не Феофан как у вас принято, а Феоф-Ан. Это означает, а не суть. Твоё имя Ард-До. Его дали тебе в то время, когда твой мозг начал формироваться в правильном русле и правильных нейронных связях. Твой мозг единственный в своём роде на все восемь миллиардов человек. Твоя задача в ближайшие сорок восемь, нет уже сорок семь часов сделать Выбор. Если ты этого не сделаешь, мне нужно будет тебя устранить, – Феоф-Ан перестал расхаживать по шалашу, и уставился на Степана. Степан сидел на диване как первоклассник, аккуратно сложил руки на коленях, сжатых вместе. У Феоф-Ана сложилось ощущение, что он описался. Но Стёпа лишь спросил:

– Устранить, в смысле убить? – его голос был тоненьким, и очень напуганным.

– Да нет, не убить, а устранить, то есть искать другого Избирателя, а ты полностью забудешь всё, что с тобой произошло.

– Фу, – облегчённо вздохнул Степан, – ну тогда ладно. Слушай сюда Феофан или как ты там, мне глубоко пофигу кто ты и что ты, а ещё мне глубоко насрать на твой выбор, избирателя, проводников, и полупроводников. Я пошёл, – с этими словами Стёпа встал с дивана, и направился к выходу. Перед тем как снять тапочки, он внимательно посмотрел на бомжа и пошутил: