После того как крепость была окончательно обложена, началась ее бомбардировка, которая продолжалась около месяца, но, увы, без особых результатов. Штурмовать Гянджу, опасаясь больших потерь, Цицианов все никак не мог решиться. Сначала он надеялся, что Джавад-хан, устрашенный потерей предместий, будет вынужден все же сдать крепость. Но эти надежды не оправдались. Несмотря на тяжелое положение гарнизона и множество ежедневно перебегавших из крепости дезертиров, Джавад-хан держался стойко. Тогда Цицианов снова попытался склонить хана к сдаче крепости посредством переговоров. В своем новом письме к Джавад-хану наместник снова потребовал капитуляции, дав для ответа один день. Но вместо извещения о сдаче ездивший с письмом Бенкендорф рассказал, что Джавад-хан потребовал уважительного к себе отношения и сдаваться категорически отказался. В ответ Цицианов снова требовал сдачи. Сопровождавшему вернувшегося Бенкендорфа ханскому вельможе он заявил:
– Передай Джавад-хану, что ежели он пришлет мне завтра поутру ключи от города с сыном своим Гуссейном-Кули-агою, на него сойдет все возможное счастье и мое благоденствие.
– А если мой господин скажет «нет»? – поинтересовался парламентер.
– Тогда обещаю начать штурм и пролить кровь как его несчастных подданных, так и его самого. Кстати, напомни хану, что никто еще не слышал на свете, чтобы российские войска, обложив крепость, отошли без взятия.
Вельможа уехал, а на следующий день вернулся, привезя ответ Джавад-хана, в котором тот снова писал о своей гордости и правах на ханство.
– Похоже, Петр Дмитриевич, хан просто тянет время, – высказал свои соображения генерал-майор Тучков.
Действительно, приближалась зима, которую русские войска под стенами горной Гянджи вряд ли бы перенесли. С каждым днем все больше ощущался и недостаток продовольствия и фуража, солдат донимали болезни. Но Цицианов понимал и другое, если сейчас уйти от непокоренной Гянджи, то завтра против русских поднимется весь Кавказ. В горах признают только силу, и, если твоя хватка хоть немного ослабла, ты немедленно будешь сброшен с пьедестала. Вывод из всего этого был только один – несмотря ни на что, брать Гянджу штурмом.
К этому времени обострились отношения между Цициановым и шефом новгородских драгун генерал-майором Тучковым. Что касается Тучкова, то он был не только опытным воином, прошедшим шведские и турецкие войны, но серьезно увлекался философией и литературой, сочинял вполне приличные стихи и был некогда завсегдатаем столичных литературных салонов. Казалось бы, два генерала-эрудита должны были найти общий язык, но не случилось. Почему разругались два незаурядных военачальника, мы, наверное, так никогда не узнаем.
Наряду с этим с еще одним своим помощником – героем Измаила генерал-майором Портнягиным – у Цицианова отношения были весьма неплохими. По этой причине в своих донесениях Цицианов неизменно выказывал особое расположение Портнягину, именуя его не иначе, как «храбрейшим из храбрых», о Тучкове же предпочитал помалкивать. Возможно, что такая разница в отношении к ближайшим подчиненным получилась из-за того, что скромный Портнягин просто не лез к заносчивому Цицианову со своими советами, как это делал амбициозный Тучков.
Между тем осада Гянджи продолжалась. В очередном своем письме раздосадованный упрямством хана Цицианов пообещал после взятия города предать его позорной смерти, на что Джавад-хан гордо ответил, что и сам желает смерти, защищая родные стены. Видя, что его угрозы не действуют, Цицианов переменил тон и выдвинул новые условия, которые, по его мнению, могли бы устроить храброго хана. Джавад-хан должен был со всеми жителями принять российское подданство. В крепости располагался русский гарнизон. При этом Джавад-хан оставался владельцем Гянджи, хотя и выплачивал ежегодно 20 тысяч рублей дани. Но упрямый Джавад-хан не пожелал быть и данником России. На этом переписка Цицианова с ханом себя исчерпала. Когда к крепостным воротам в очередной раз отправился флигель-адъютант Бенкендорф, его встретили пушечным и ружейным огнем.
Время писем закончилось, наступало время пушек…
* * *
В тот же день Цицианов пригласил в караван-сарай Тучкова и Портнягина, а также старших офицеров.
Оглядев осунувшихся соратников, Цицианов начал речь так:
– Господа! Многочисленные перебежчики сообщают, что город держится из последних сил!
– Это вполне справедливо, Павел Дмитриевич, однако и наши силы тоже на исходе! – ответил ему генерал-майор Портнягин.
– Для этого собственно я вас и собрал, – помрачнел Цицианов. – Будем решать, что делать дальше – бесславно отступать в Грузию или с кровавой мордой лезть на стены Гянджы.
После этого военный совет, в составе двух генералов, полковников Карягина и Ахвердова и подполковника Симоновича, после недолгого обсуждения единогласно решил штурмовать крепость на рассвете 3 января 1804 года.
Там же на совете Цицианов утвердил и диспозицию на штурм. Идти на приступ решили двумя колоннами. Первая: двести спешенных драгун, батальон Севастопольского полка и батальон гренадер Симоновича, под предводительством генерал-майора Портнягина. Этой колонне надлежало атаковать крепость слева от Карабахских ворот. Вторая колонна – два батальона 17?го егерского полка, под командой полковника Карягина. Эта колонна должна была наступать левее Тифлисских ворот, имитируя вначале обманное нападение, а затем, когда защитники крепости в это поверят, атаковать в полную силу. При этом Цицианов убрал из боевых порядков всю мусульманскую милицию, опасаясь, что в темноте азербайджанцы могут переметнуться на сторону противника и наделать много бед. Мусульманам-милиционерам было велено создать дозорную цепь вокруг форштадта и садов. Против Тифлисских ворот был размещен еще один батальон Севастопольского полка, дабы блокировать возможную вылазку в тыл атакующих войск. Там же были поставлены резервная казачья сотня и оставшиеся драгуны под общей командой генерал-майора Тучкова.
При себе Цицианов оставил как личный резерв батальон 17?го егерского полка, разместив его напротив Карабахских ворот.
– Передайте солдатам, чтобы при штурме щадили женщин и детишек, а захваченных отсылали для безопасности в захваченные башни, куда заранее приставить караулы, – заявил генерал-лейтенант офицерам напоследок. – Ну, и самое главное – грабеж до совершенного истребления противника категорически запрещаю. Узнаю – расстреляю как мародеров! Вот когда все будет кончено, тогда пусть и поживятся вдосталь.
И главное, из ружей палить лишь раз, более не перезаряжая, а надеяться на штык!
В последней фразе Цицианова был свой резон. Дело в том, что заряжание ружья в начале XIX века происходило в двенадцать приемов. Все они четко регламентировали действия солдата – от изготовки ружья к выстрелу до нажатия спускового крючка. Вышколенные солдаты давали до четырех выстрелов в минуту, но достаточными считались и два-три. Именно с такой частотой стреляли русские и французские войска эпохи Наполеоновских войн. Но как только во время больших кампаний в полки приходили плохо подготовленные новобранцы, скорострельность резко падала. Несмотря на простоту конструкции, ружья требовали постоянного ухода. Это было связано с применением дымного «черного» пороха, который быстро загрязнял ствол сажей и несгоревшими частицами. После 60–65 выстрелов необходимо было прекращать стрельбу и промывать ствол и чистить его кирпичной крошкой, а для этого надо было полностью разобрать ружье. Еще быстрее, чем ствол, забивалось затравочное отверстие, через которое пламя с полки кремневого замка поджигало порох в стволе. Его очистка происходила прямо в бою с помощью длинной иглы. Такую иглу носили на цепочке, прикрепленной к пуговице мундира. Несмотря на уход, кремневые ружья отличались частыми осечками. Одна на шесть выстрелов считалась приемлемым результатом. Кремня, удар которого вызывал искры, поджигавшие порох, хватало на 50 выстрелов, после чего надо было ослабить винт, вынуть старый и вставить новый. Запасы кремней солдаты также носили с собой. Ровно 60 патронов лежало в патронной сумке русского пехотинца. Считалось, что такого запаса вполне достаточно для самого ожесточенного сражения. Дело в том, что стрельба на большом расстоянии лишь расходовала патроны и потому всячески пресекалась. Более того, войска, отличающиеся хорошей подготовкой и стойкостью, могли, не делая выстрелов, сблизиться с противником вплотную, произвести мощный залп всей линией пехоты, после чего идти в штыки. Такая тактика зачастую приносила победу. Вооруженным пистолетами кавалеристам также предписывалось делать залп в упор, потому что уже на расстоянии двадцати шагов попасть из гладкоствольного пистолета по врагу крайне затруднительно, тем более верхом на лошади, а после выстрела также переходить на холодное оружие.
…После совета у Цицианова офицеры расходились в приподнятом настроении.
– Как говорится, ужасный конец лучше, чем ужас без конца! – усмехаясь, хлопал по плечу Карягина артиллерист Ахвердов.
Тот кивал головой:
– Что будет, то и будет, но, по мне, всегда лучше драться, чем сидеть сиднем и жевать последний сухарь!
Уже перед самым штурмом Цицианов набросал на листке секретное предписание для генерал-майора Портнягина: «С вечера оставаться всем на своих постах, как они есть теперь в обложении. За полчаса до движения к настоящему делу, всем занять как назначенные в диспозиции места, так и посты, показанные капитаном по квартирмейстерской части Чуйкою; но нет слов изъяснить с какой тихостью и глубоким молчанием должно делаться перемещение войск. Все штандарты и знамена ночью без церемонии принести на мечетный двор и отдать там караулу. Казачья цепь до рассвета должна стоять на своих постах, разумея о ближайшей, соединяющей батареи, а остальные при резервах в закрытых местах от пуль и ядер; по рассвете собраться всем к оным».
* * *
Выдвижение колонн началось в предрассветном тумане, чтобы, пользуясь темнотой, успеть приставить штурмовые лестницы к городской стене. Полковник Карягин в полной тишине привел два своих неполных батальона (около 700 человек) к месту атаки – напротив башни Кафер-бек. Опытные егеря спрятались от чужих глаз на окраине садов. После этого полковник вызвал к себе поручиков Никшича и Егулова.
– Вам задача особая, – сказал шепотом. – Перед самой атакой со своими ротами откроете беглый огонь и отвлечете противника.
Несколько минут Карягин молча смотрел на крепостные стены, затем вытащил из кармана мундира часы:
– Все, время вышло! Пошли!
Продвигаясь к земляному крепостному валу, егеря старались укрыться за деревьями и заборами. Но всем спрятаться было невозможно. Когда до крепостной стены оставалось каких-то полтора десятка саженей, ханская стража заметила передвижение и подняла тревогу. По егерям был открыт огонь из пушек и ружей. Затем на атакующих посыпались камни и стрелы, а подступы к каменной стене осветились факелами, сделанными из свернутых бурок, обмоченных нефтью.
Вообще-то Карягин должен был дождаться, когда взойдет на первый вал колонна Портнягина, и следующую каменную стену атаковать вместе, но остановить батальоны под ядрами, пулями и стрелами значило подвергнуть их полному истреблению. Между тем колонна Портнягина, попав под сильный огонь воинов Джавад-хана, все еще топталась под земляным валом. Против Портнягина Джавад-хан сосредоточил большую часть своих сил. Два раза ханские войска отталкивали лестницы, и два раза солдаты приставляли их снова. А потому Карягин принял единственно правильное решение – стремительно атаковать.
– Ребята, кому жизнь не дорога! За мной! Ура! – выхватил полковник шпагу и первым бросился вперед.
Сметая все на своем пути, егеря устремились вслед за ним. Началась рукопашная. В воздухе сверкали кривые сабли и хищные жала штыков. Первым взошел на стену со своей ротой капитан Сахаров и был тут же ранен пулей в ногу.
Следом за ротой Сахарова взобрались по шатающимся лестницам на стены роты капитанов Коловского, Дьячкова и Терешкевича, штабс-капитанов Парфенова и Хрусталевского. При этом поручик Трунов со своим взводом пробился к башне Кафер-бек и, приставив лестницы к амбразурам, поднялся на нее, переколов всех защитников. После взятия Кафер-бека дело пошло уже веселее.
Карягин подозвал к себе майора Лисаневича:
– Давай, Митенька, двигай со своим батальоном к следующей башне.
– Считайте, что она уже наша! – усмехнулся самолюбивый Лисаневич. – Егеря, за мной!
Вскоре батальонное знамя взвилось над башней Юхари-Кале. Затем, оставив при башенных воротах роту штабс-капитана Парфенова, Лисаневич с остальными егерями двинулся к третьей башне Каджи-хан, для взятия которой Карягиным была уже направлена рота капитана Дьячкова. К моменту подхода Лисаневича Дьячков башню взял. При ее штурме был убит пулей в лоб капитан Коловский.
Карягин со своими гренадерами уже взял половину крепостного вала и три башни, когда наконец-то с третьей атаки взошла на стены и колонна Портнягина и овладела последними тремя остававшимися в руках защитников башнями. В авангарде уверенно работала штыками команда егерей 17?го егерского полка поручика Лисенко, отбивая все попытки контратак.
После взятия всех шести башен атакующим предстояло спускаться в город по высокой каменной стене, так как защитники растащили деревянные ступени. Пришлось перетаскивать с наружной стороны стены громоздкие 10?метровые лестницы и уже по ним спускаться внутрь Гянджи.
Вскоре рукопашный бой переместился внутрь крепости. К этому времени в городе царила паника. По восточному обычаю, всюду истошно вопили женщины, рвя на себе волосы и проклиная все на свете. Толпы пеших и конных воинов лихорадочно искали ханский бунчук, под которым они могли бы сплотиться воедино. Но бунчука нигде не было, как не было и того, кто мог бы своим авторитетом и силой воли сплотить оставшихся защитников для отпора неприятелю. А солдаты и офицеры русской армии, работая штыками, уже очищали узкие и кривые улицы Гянджи от противника. А затем началась массовая сдача в плен.
Теперь в руках Джавад-хана оставалась только цитадель. К счастью для нас, убегающие ханские воины не дали возможности вовремя закрыть ворота цитадели и разгоряченные егеря ворвались туда прямо на плечах убегающего противника. Там их уже ждал сам Джавад-хан, окруженный телохранителями. Оседлав свою самую большую пушку, он отбивался саблей, пока не был поднят на штыки.
В своем донесении Цицианов писал: «Итак, одно, так сказать, мгновение доставило неслыханной храбрости войск Вашего Императорского Величества овладение тремя башнями, где на одной из оных Джавад-хан принял достойную месть за пожертвование таким числом людей своей гордости».
* * *
К полудню в городе все стихло. Откричались женщины, отмучились и полегли на землю защитники. Вся Гянджа была покрыта их телами. Как и было обещано, солдатам было разрешено обыскивать убитых.
Участвовавший в походе грузинский царевич Давид впоследствии признавался, что по части грабежа Гянджи более всего отличились грузинские милиционеры. Не участвовавшие в штурме, они, едва смолкли выстрелы, самовольно бросили свои посты и устремились за добычей в поверженный город. При этом если солдаты ограничились лишь изъятием ценностей у убитых, то грузины врывались в дома и выгребали оттуда все подчистую.
